Красная планета

Моего нового знакомого звали Карлуш. За ужином в дормиторио он рассказал о себе. Дипломат и переводчик, к сорока пяти годам он повидал много необычного в разных частях света, а детство, оказывается, провел в Москве. Выяснилось, что учились мы в соседних школах и даже сбегали с уроков в один и тот же кафетерий, – и множество других подробностей, выуживать которые из небытия памяти оказалось так ошеломительно и печально. После огромного, в лиловых присосках, полипа мы перешли к ликеру. Я рассказал, как оказался здесь. Он спросил о моем имени. “Меня назвали в честь вулкана, который отправились изучать родители”, – ответил я. “Я родился в экспедиции”. Эта новость чрезвычайно взволновала моего нового знакомого, и он разоткровенничался. “Моя мать была химиком, – сказал он, – и тоже много времени провела в далекой экспедиции”. Он открыл бумажник и протянул фотографию. С выцветшей, полузасвеченной карточки улыбалась невысокая миловидная женщина в белом халате, а за спиной у нее виднелись сосны и чернел октаэдр Станции.



С этих баснословных совпадений началась наша дружба. Пока Карлуш не женился на девушке из Турции, на Эсре, мы проводили вместе почти каждый вечер. Он приехал в Португалию студентом, когда умер его отец и нужно было вступать в наследство. Отец бросил их, когда Карлуш только родился. Почему он ушел, почему столько лет ничего не хотел знать о сыне? Все это были болезненные вопросы, ответы на которые Карлуш либо не знал, либо, как истинный дипломат, скрывал. Он хотел собрать об экспедиции как можно больше сведений, и я, давно привыкший считать историю с колонистами законченным прошлым, решил помочь моему другу. Что это были за люди? Как сложилась их жизнь после возвращения? Мы решили отыскать тех, вроде меня, людей, кто родился на Красной планете, или (как мой новый друг) имел к ней хоть какое-то отношение.



Официальной причиной закрытия Станции объявили просчет в системе кислородного синтеза; потом, когда были рассекречены документы, стало ясно, что подкачал идеологический отдел – среди поселенцев уже на второй год возникла религиозная община; Станцию могли закрыть по решению Верховного Совета (для размещения ракет нашлись места поудобнее); по другой версии, миссия завершилась из-за невозможности осуществить масштабный ядерный взрыв, которым планировалось растопить ледяные шапки на полюсах планеты, создать парниковый эффект и атмосферу. По совсем уж фантастической версии, которую выдвинули знаменитые сестры-писательницы, Станцию ликвидировали из-за контактов с пришельцами. “Хотя кого в данном случае считать пришельцами?” – иронизировал Иван Одеялов. Эти и другие гипотезы опубликовал именно этот журналист с денщицкой фамилией. В конце статьи он делал скромное и наиболее правдоподобное предположение: колония занималась месторождением осмия, оксид которого хотели использовать для ракет нового поколения, но на Красной планете его оказалось значительно меньше, чем предполагали ученые, и проект свернули. Вскоре Дума приняла поправки к закону об экстремизме, и доступ к архивам закрылся. Началась война на Кавказе, потом в Украине и Прибалтике, и постепенно история с колонистами, и без того темная, забылась. Ко времени, когда Карлуш взялся за расследование, большинство участников экспедиции давно умерли или разъехались по миру, доживая дни в тихих университетах. Собирались уехать и мои родители, но пока тянулась бумажная волокита, пока снимали секретность – отец умер, а без него мать ехать отказалась.



Эсра была уличным музыкантом. В переулке, куда выходили мои окна, она играла на арфе. Все это были популярные мелодии шлягеров, но одна вещица заставила Карлуша вскочить и выйти на улицу. Сама того не зная, Эсра исполнила любимую португальскую песню моего друга, так они и познакомились, а потом поженились. А через год у них родилась Мелисса, девочка с голубыми глазами.

Другой участник нашего оркестрика, Леон, работал на площади Цветов в книжной лавке, куда я частенько заходил покопаться в старых афишах. То, что он виртуоз электрогитары, я узнал во время одной из бесконечных прогулок по городу. Какой-то чудик в балахоне играл на мосту партии из репертуара знаменитых рок-гитаристов, а когда снял капюшон, я узнал книжника. Ну и Катя, по-здешнему Катья. Мы познакомились в кафе “Фарензина”. Она и ее муж Франко купили это заведение на площади Двух Купален, когда того вытурили из оперы. Про театр Франко вспоминал неохотно, хотя почти все коктейли в баре назывались по-оперному. Кроме традиционных Россини, Беллини и Пуччини, в репертуаре Франко имелись его собственное изобретение Манон и Альцина, и Борис Годунов (молоко плюс виски) по рецепту его жены. Так я узнал, что женщина с черными цыганскими глазами, которая каждый вечер наполняла бокалы, – русская. Катья была внучка последнего генерал-губернатора Новороссийска, бежавшего в Константинополь с частями белой армии. Просидев полжизни на спектаклях мужа, она знала наизусть репертуар театра, и не только вторые, но и первые партии, которых ее “бедный, бедный Франко” так и не дождался от этого “иль монстро диретторе”. Оперные партии Катья пела печальным хрипловатым голосом, каким поют блюз. Дальше вступал я на своей скрипочке: “Купите бублики, горячи бублики…” и в особенности “Лихорадушка” Даргомыжского. А Эсра и Карлуш исполняли меланхолическое попурри из фадо, Сен-Санса и Миолы. Мы выступали почти каждый вечер. На мосту папы Сикста, где мы играли, нас первое время теснили собачники из Ганы, здесь у них была своя кормушка, но потом Леон договорился и с ними, и с марокканцем, который торговал травкой. Имя у нашего оркестрика появилось тоже случайно – какой-то немец, бросив крупную купюру, спросил, как мы называемся. В его тоне звучало столько пренебрежения, что я не задумываясь ответил первое, что пришло в голову:

“Красная планета”. Остальные не возражали, а Эсра в шутку добавила: “Гид по борделям Европы”.

Через год Карлуш и Эсра взяли на мост дочку. В белом платьице и турецких бусах, с браслетами на тонких ручках, Мелисса обходила зрителей с марлевой шляпкой и мало кто мог отказать этому синеглазому ангелочку.



После переезда в Германию моя сестра нашла работу в госпитале. Там она встретила Марка. Поженившись, они купили дом в пригороде, а квартира, которую он оставил в родном городе, перешла в мое распоряжение. Первое время я жил тем, что разнашивал образцы для небольшой обувной фабрики. Чтобы скоротать длинные променады, я пристрастился к фотографии и снимал все, за что цеплялся взглядом. Я был влюблен в колоннады и набережные, паперти и тесные, как прихожая, площади с застывшим по центру фонтаном. Мне нравилась жара, от которой в августе оплывают камни, и темноволосые люди, чьего языка я так и не выучил. Я впитывал время этого города с жадностью человека, который остался без прошлого. На моих фотографиях теснились колонны и портики, причудливые рокайли, карнизы, кронштейны. Потом я перевел объектив на людей. Маленький индус – торговец флагами; студентка в шлеме, обернувшаяся перед тем как умчаться на скутере; невидящие глаза старухи над чашкой кофе, который она годами цедит на площади Книжников. А потом меня стал преследовать свет. Отраженный от мраморных стен, он рассеивался так мягко и окутывал предметы такими теплыми и глубокими тенями, что постепенно стены моего жилища покрылись изображениями выпуклостей и впадин, ложбин и возвышенностей, в которых прятался и этот свет, и эти тени. Да, фотографии мало передавали магию того, что я видел. Но даже эхо этой магии давало силы жить в чужом городе.





2. Драматург

30 декабря 2014 года




Сидели у Драматурга не зажигая света за длинным столом, сдвинув компьютер и книги. Из окон соседней высотки, похожей на огромную костяшку домино, на подоконник и старую печатную машинку падали желтоватые отсветы. Профиль девушки словно вырезали из этих отсветов, а долговязая, ссутулившаяся фигура Драматурга почти терялась в сумерках. Рассказывал третий, невысокий человек с прозрачной рыжеватой бородкой – Сверчок.

– Это правда? – спросила девушка, когда Сверчок закончил.

Сверчок кивнул:

– Он просто забрал чужие документы и ключи и вернулся в Москву.

Сверчок был бывший актер и давний приятель Драматурга, а Лаура его новая пассия. Чтобы произвести на девушку впечатление, он выдавал вымышленную историю за реальную. А Драматург, герой этой вымышленной история, помалкивал.

– А дальше?

– Он просто зажил чужой жизнью, – ответил Сверчок. – Здесь.

Лаура провела пальцем по клавишам печатной машинки.

– Значит, это все не ваше? – спросила она Драматурга.

Д. не ответил, а пожал плечами. Ему было досадно, что Сверчок обманывает Лауру. В чертах ее лица было что-то бурятское или алтайское. Русская азиатка, она ему все больше нравилась. А старый донжуан Сверчок просто хотел затащить девушку в постель.

– А как же родственники… чей труп… – Лаура по-детски наморщила лоб. – Которого вы нашли на пляже?

– Он жил один, – ответил Сверчок. – Его никто не разыскивал.

– Тогда в Таиланде пропали тысячи людей, – заметил Д. – Обычная история.

– Обычная? – переспросила Лаура.

– Он узнал об этом, когда вернулся в Москву, – продолжал Сверчок. – А заодно выяснил, что его тоже никто не ищет.

Лаура смотрела то на Сверчка, то на Драматурга.

“Почему Сверчок, а не я?” – подумал Д.

В сумерках короткие черные волосы девушки отливали синевой. Она привычно встряхивала головой, словно откидывая длинные пряди.

И ответил: “Ты не умеешь обманывать”.




История в Таиланде, была, действительно, одной из тысяч. Они хотели повторить медовый месяц, а угодили в цунами. Волна прошла по другой стороне острова, но в неразберихе их зачислили в пропавшие без вести. И труп на пляже тоже был, но никакого паспорта Д. не присваивал, просто заявил о страшной находке в полицию.

Вернувшись в Москву, они решили жить отдельно, как будто волна, не тронув на море, накрыла их дома. После развода жена ушла из театра и уехала в другой город. Д. перебрался в Замоскворечье. Он поселился напротив церкви. Через квартал от дома находилась мечеть. Звон колоколов смешивался с азаном. Идеальное, на его вкус, место.

Из театра Д. ушел тогда же, семьей не обзавелся и жил один, сутками просиживая перед экраном компьютера с рюмкой. Свое одиночество он сравнивал с выселенным под снос домом, по которому ты бродишь, открывая дверь за дверью. По брошенной в комнатах мебели, по бумажкам на полу и фотографиям можно было судить о людях, которые когда-то здесь жили. Но в какой-то момент приходило осознание того, что все эти фотографии – твои собственные, и бумажки тоже. За каждой дверью, которую ты открывал, теперь могла быть стенка. Только деревня, в которой он купил старую избу, отвлекала от мыслей о самоубийстве.

История с цунами забылась бы, но университетский приятель Д., писатель Саша Сухой, решил взять сюжет с утопленником для книги. В романе жена героя гибнет, и, чтобы сбежать от горя, он придумывает жуткую вещь – снимает с утопленника ключи и паспорт и возвращается в Москву под чужим именем. Новый адрес, призрачная жизнь в квартире покойника – списанной вот с этой, с коврами и Буддами, соседкой Любой через стенку и церковью, чей фасад “бросал желтоватый отсвет на стены комнаты”. А все остальное было выдуманным.



Они вышли на балкон.

– Понравилась? – спросил Сверчок.

Он прикурил и протянул зажигалку.

Д. щелкнул, затянулся и выпустил дым:

– По-моему, она меня жалеет.

Он посмотрел вниз. Сочетание новогодних гирлянд и по-осеннему сухой, голой и чистой улицы выглядело нелепым. Д. перевел взгляд на балконную дверь. Через стекло он увидел, как Лаура здоровается.



Это был Саша Сухой, он пришел со своим приятелем, португальским дипломатом Карлушем, и его девушкой. Д. видел эту девушку впервые. Она представилась: Яна.

Саша вынул из портфеля вино и махнул Сверчку, которого недолюбливал, считая злым неудачником. К тому же там, где находился Сверчок, много курили. Курил за компанию и Саша, а потом у него болела голова.

– Послушайте, там в лифте… – начал Карлуш, но Саша не дал ему закончить.

– Карлуш из Португалии. – сказал он Лауре.

– Шпион! – Сверчок наставил палец. – Он говорит по-нашему?

– Он же шпион, – невозмутимо ответил Карлуш.

Португалец говорил по-русски почти без акцента. Он был невысокий, лысеющий господин неприметной наружности; тип из советской очереди, шутил Саша – не хватает только авоськи.

– Для шпиона у вас слишком выразительные глаза, – заметила Лаура.

Действительно, глаза Карлуша были даже не голубые, а бирюзовые.

– Там в лифте… – повторил он.

– Да! – Саша повернулся к Д. – Кажется, твоя соседка что-то потеряла в лифте.

– Я проверю. – Д. поискал ключи.

– Сколько мы ждали счет, помнишь? – Саша стал вспоминать Лиссабон. – Португальцы все-таки страшно медлительный народ.

– Сорок минут, около, – негромко ответил Карлуш. – Но это из-за фадо. Пока звучит фадо, счет не приносят.



Д. поднялся к лифту и заглянул в кабину:

– Люба!

Немолодая дама отвернулась от зеркала, укоризненно посмотрела на Д.

– Анто-о-о-н… – пропела она. – Здравствуй.

Последний год она называла его “Антоном”. В руке она держала пакет из магазина. В этом магазине они виделись утром, когда Д. покупал вино. Он забрал продукты и взял Любу под руку. Они медленно спустились на площадку.

– Ключи, Люба. – попросил Д.

Она послушно протянула связку. Д. открыл дверь. Из квартиры пахнуло прокисшим, прогорклым. Так из любиной квартиры пахло давно, так уже давно пахло от нее самой.

Единственный сын Любы жил в Черкассах.

– Заходите к нам, Люба, – предложил Д. – Проводим год.

– Нет-нет, – ответила она. – Я жду мужа. Есть тут одно местечко.