Ковен озера Шамплейн

Коул слушал внимательно, присев вместе со мной на скомканный плед, которым был застелен диван. Он улыбался краешком губ, внимая каждому моему слову, и чем больше я рассказывала, тем легче мне становилась: душа больше не металась в агонии, когда я думала о Рэйчел или Виктории. По крайней мере, в присутствии Коула.

– В древности Верховные писали на валлийском или латыни, потому только ведьмы могли прочесть его. Со времен моей бабушки предпочтение стало отдаваться национальному языку. Лишь основные призывы восьми даров по-прежнему звучат на старых диалектах. Хочешь опробовать чары? – предложила я, вдохновленная душевной близостью с Коулом, и перелистнула следующую страницу, где эти чары были расписаны подробнее.

Да, он и впрямь меня слушал, даже наслаждался… Пока не осмыслил мое предложение.

– Нет! – Коул резко отпрянул, и я засмеялась.

– Брось! Это самая светлая часть магии, какую только можно найти. Подобные чары даже на новорожденных накладывают! Ничего страшного не случится.

– Нет, Одри, нет! Даже не вздумай!

Я хитро улыбнулась и, положив ладонь на книгу, начала читать, освежая в памяти сокровенные строки.

– Одри! – взбунтовался Коул и вскочил с места, но я вытянула руку, приложив одну ладонь к его груди, а другой держа книгу на коленях.

Оцепеневший, будто любое неосторожное движение во время ритуала могло его убить (наивный!), Коул широко распахнул глаза. Его кадык нервно дернулся. Стараясь не рассмеяться, я сосредоточилась и вдавила подушечки пальцев в его твердые мышцы под свитером. Там колотилось сердце, как та самая певчая птица, только загнанная и одичавшая.

– Синица, смотри, как плетет паутину паук. Он голоден, он лелеет надежду, но ты летишь выше любой паутины. Ты сидишь на верхушке сосны, что в грозу упадет. Ты играешь с кошкой, что загубит дюжину крыс. Синица, ты не умрешь, и потому его тоже синицей я нареку.

«Песнь синицы» действительно была песней – из волшебства были сплетены не слова, а мелодия, которой нужно было их пропеть. И я пела – приглушенно и нежно, как учила мама, когда писала это заклятие, обмакивая перо во флакон с чернилами. Пальцы инстинктивно сжались, сминая свитер Коула, и сердце мое забилось в такт его сердцу. Одно дыхание на двоих – мята зубной пасты, чайный имбирь, миндаль. Коул сидел, обездвиженный, но смирившийся со своей участью. Однако это не длилось дольше двух минут: я произнесла финальное слово и, закончив, отдернула руку. Но…

Воздух не электризовался, магия не рвалась наружу. Затишье, которого не должно было быть.

Коул заморгал и медленно осмотрел свой помятый свитер.

– Это что, все? Фух…

– Хм, что-то не так, – протянула я недоуменно, хмурясь и быстро пролистывая страницы. – Заклятие будто… не сработало.

– Говорил же, что эта книга бракованная, – сказал Коул не без облегчения, отодвигаясь, но я снова ухватила его за ворот.

– Стой. Давай попробуем еще раз. Хочу понять, что я сделала не так.

Коул возмущенно замычал, но я уже закрыла глаза и снова прижала к его груди руку – на этот раз сразу две, чтобы наверняка.

– Синица, смотри, как плетет паутину паук…

– Хм, – изрек Коул, когда я смолкла, а чуда снова не произошло. – Нет так нет. Не велика потеря. Пойду собирать вещи.

Он поднялся, не скрывая радости, и ринулся в спальню, загрохотав выдвижными ящиками.

– Только приведи перед отъездом мою квартиру в порядок, пожалуйста!

Обреченно вздохнув, я взобралась на спинку дивана, чтобы видеть и контролировать все пространство, и сконцентрировалась. Дар метаморфоза был невероятно полезен, потому что вместе с тем являлся и даром восстановления.

Управляя обстановкой квартиры, как дирижер оркестром, я расставила все статуэтки, книги и картины по своим местам, а примерившись к разбитой посуде и горшкам, собрала их воедино, не забыв убрать и желтую лужу под лежанкой Штруделя, которую тот, похоже, оставил по моей вине.

– Сэм ничего не говорил? – поинтересовалась я осторожно, заканчивая устранять погром. – Про тот вечер в баре, да и в целом…

Роясь в шкафчике над раковиной, Коул взял свою зубную щетку и на миг замер.

– Ну, сегодня он ни разу меня не послал, – осознал он с удивлением – И, кажется, завязал с выпивкой. Сэм вообще притих после того, как ты починила его «Форд». Думается мне, он испугался, что словил белую горячку… Машина-то стала выглядеть лучше, чем была.

– Ай да Одри, – бодро похвалила я саму себя, довольная.

В ту ночь, не выдержав жалобного скулежа Сэма, я отправила его домой на такси, а сама осталась, чтобы залатать машину по кусочкам. Буквально. На это ушло не только много времени, но и много магии, поэтому наутро мне аукнулся не один лишь выпитый бурбон.

Пока Коул опустошал аптечку, снова почувствовав тошноту от просроченного сэндвича, я прикидывала, что мне может пригодиться на эту пару дней. Пара вязаных платьев, джинсы, два свитера, носки, шапка, свечи из пчелиного воска, свечи торфяные, пучок зверобоя, полыни, крапивы, засушенные осы… Нет, осы здесь, пожалуй, лишние.

Когда мы выехали за черту города, уже стемнело.

– Засада, – буркнул Коул, глянув на мигнувший экран сотового телефона в подстаканнике рядом с полицейским значком. – У постояльцев сломалась машина, и они смогут съехать только завтра утром.

– У каких постояльцев? – спросила я, лениво играя с нашим третьим пассажиром, Штруделем, с которым Коул был неразлучен: дразня кота лазерной указкой и заставляя скакать по задним сиденьям, я скучающе притоптывала ногой.

– Я сдаю один из коттеджей родителей под Шипман-Хилл, – объяснил Коул. – На короткие сроки, обычно на время отпуска. Туда я и хотел тебя свозить, но…

– Ты сказал «один из»? – переспросила я с завистью. – Сколько же недвижимости было у твоих родителей?

Коул стушевался.

– Много.


– Это не ответ. Ладно… Значит, практика на природе отменяется. Возвращаемся в Бёрлингтон?

– Почему же? Нет. Отправимся туда завтра утром, а сегодня переночуем… кое-где еще. Нам как раз по пути. Ох… Не этого я ждал от выходных.

Что-то во взгляде Коула отбило у меня охоту расспрашивать его, куда именно мы направляемся вместо коттеджа. Впервые в дороге не гундосило радио и даже не пела его любимая Бритни Спирс. Слушая вместо этого стук редкого дождя по крыше, который шел этой осенью в Вермонте каждый день, я приоткрыла окно. Пробившись из тонкой щели, порыв ветра всколыхнул мои волосы, и я с упоением подставила ему лицо, но ненадолго: воспоминания о лихорадке и кашле, саднящем легкие, были еще свежи.

Мы ехали около двух часов. За окнами проносился густой лес, объятый туманом. Длинный дорожный мост раскинулся прямо над утесами, а за ними колыхался серо-голубой Шамплейн, почти сливаясь по линии горизонта с таким же небом. Круговорот хвои, асфальта и перьевых облаков. Очень скоро широкая автотрасса сменилась извилистыми сельскими дорогами, на кочках которых мы каждый раз резко подпрыгивали.

Приложившись головой о стекло, когда джип снова тряхнуло, я чертыхнулась, но отвлеклась на белую каменную церковь, которую мы проезжали, завернув в тихое поселение. В такую морось на улицах никого не было. Лес сгущался, и в просветах между деревьями мелькали поля, редеющие в преддверии зимней поры. Я потянулась к бардачку, вглядываясь в черную точку где-то вдалеке, к которой мы приближались. Постепенно абстракция вырисовалась в одинокий двухэтажный дом из черного дерева с кирпичным дымоходом, откуда клубами валил дым. Из-за кухонных штор лился тусклый свет, а сбоку к дому примыкала ферма с загоном и конюшней.

Я снова приоткрыла окно: в воздухе пахло морозом, тлеющими углями и жженым сеном. Жилые постройки вдоль дороги исчезли: их опять сместил непроходимый лес. Мы не просто пересекли поселение, а оказались на самом его краю, у последнего дома, стоящего на отшибе. Моя семья жила в таком же уединении, и я успела истосковаться по сельскому уюту, поэтому обрадовалась, когда Коул остановился перед фермой.

Мы приехали.

– Кто здесь живет? – поинтересовалась я, отстегивая ремень.

Коул тянул с ответом, выбираясь из машины.

Не прошло и минуты, как входная дверь распахнулась, выпуская кого-то на скрипящее крыльцо. Из собачьей будки рядом донесся предупредительный лай.

Я оторопела, взирая на Коула, показавшегося на лестнице дома. Нет, не так… То был вовсе не Коул. Я поняла это, только когда попятилась и натолкнулась на настоящего Гастингса. На крыльце же стоял кто-то иной. Но почти идентичный ему. И, заметив масштаб моего ужаса, Коул подтолкнул меня вперед.

Я заморгала и снова принялась разглядывать незнакомца. Когда мы подошли, мне стало видно, что, хотя его кудрявые кофейные волосы очень напоминали Коула, черты лица были более мягкими и плавными. Мужчина оказался старше: это выдавали морщинки в уголках его глаз – не ореховых, как у Коула, а светло-зеленых. Лицо усыпали веснушки, но родинок насчитывалось меньше. В плечах незнакомец был в два раза шире, а телосложение выглядело массивным: под черной шерстяной водолазкой проступали мышцы.

Коул махнул ему рукой и обогнал меня, неспешно двинувшись к крыльцу.

– Здравствуй, Гидеон, – вяло поздоровался он, а затем кивком указал на меня: – Это Одри, моя подруга. А это мой старший брат Гидеон. Познакомьтесь.

Я почувствовала, как свежий лесной воздух закупоривает легкие точно пробка, мешая вдохнуть. В шоке я остановилась, приоткрыв рот, переступая с ноги на ногу, пока свинцовый взгляд Гидеона испепелял меня.

– Ты не отвечал на звонки, – наконец, сказал он безразличным тоном.

– Я был занят, – парировал Коул, и Гидеон сложил руки на груди, по-прежнему игнорируя мое присутствие.

– Полгода?

– Да, это были очень трудные полгода. Забывал перезвонить.

Я снова перевела взгляд с Коула на Гидеона и обратно, наконец-то замечая, что в них было ровно столько же различий, сколько и сходства: одинаково безэмоциональные лица, но совершенно разные выражения глаз. Взгляд Коула – распахнутый и выразительный, а взгляд Гидеона – тщедушный. Я сглотнула, чувствуя себя крайне неуютно: прежде даже не подозревая о существовании у Коула родственников, я без труда заметила напряжение в их отношениях.

Старший, будь он неладен, брат! Коул почти переплюнул меня в скрытности.

– Зачем ты привел ее? – спускаясь по лестнице на дорожку, спросил Гидеон, враждебно взглянув на меня.

– Я же сказал, Одри – мой друг, – процедил Коул раздраженно. – Ты в курсе, что говорить о человеке в третьем лице в его же присутствии невежливо? Я пригласил ее. Может, проявишь гостеприимство?

Гидеон сжал губы, такие же тонкие, как у Коула, и наконец повернулся ко мне. С заметной неохотой, но он смягчился. Даже улыбнулся, опуская руки, чтобы не слишком походить на неприступное мраморное изваяние.

– Извини, Одри, я просто давно не виделся с братом… А к чужакам не привык. Но я буду рад вам обоим. Прошу, входите!

Гидеон развернулся и, приказав собаке лежать, взбежал обратно на крыльцо, скрываясь под крышей дома.

– Ну и когда ты планировал рассказать мне, что у тебя есть брат?! – исподтишка спросила я, глядя ему вслед.

– Примерно никогда, – честно сознался Коул. – Гидеон не особо радушно встречает гостей, как видишь, но, учитывая обстоятельства, остановиться нам больше негде. К тому же… Как-никак, мы с ним не виделись больше года.

– А он красавчик, – добавила я мечтательно и удовлетворенно заметила, как Коул нахмурился.

– Мы с ним, кстати, очень похожи, – как бы невзначай пробормотал он.

– Да, знаю, только поэтому он и красавчик.

Уши Коула загорелись. Он жестом пригласил меня идти вперед и, забрав из машины наши вещи и Штруделя, поднялся в дом.

– Ты и кота с собой притащил, – скривился Гидеон, прислонившись к косяку кухонной двери и брезгливо оглядывая Штруделя, обнюхивающего его обувь.

– Он идет со мной в комплекте, – буркнул Коул, расстегивая пальто. – Как Бакс идет в комплекте с тобой. Я же тебе не указываю, каких домашних животных заводить.

Гидеон хмыкнул, и лишь повесив на вешалку свой шарф и верхнюю одежду, я заметила, что он не сводит с меня глаз. Тяжесть непрошеного внимания легла на плечи, как якорь, и я судорожно оглядела себя в зеркальном столике в прихожей, якобы ненароком поправляя взлохмаченные волосы и макияж.

– Поговорим? – предложил Коулу Гидеон бесстрастным тоном, а затем красноречиво добавил: – Наедине.

– Нет, – отрезал Коул так небрежно, будто отказывался от лишней порции пирога.

Гидеон оскорбился.