Корона когтей

Скамейка сырая, но и мои юбки тоже. Я сажусь. Валентин отходит, возвращается, снова садится и опускает голову на руки.

Я жду мгновение, глядя на его сгорбленную спину, пытаясь решить, что именно я должна сказать. Сколько я должна гадать.

– А вы… – я прочищаю горло. – Вы поругались с Ароном?

Он делает глубокий вдох, но не поднимает головы, чтобы взглянуть на меня.

– Нет. Почему вы так думаете? Почему вы думаете, что я… – он замолкает. Но прежде чем я успеваю объясниться, он добавляет: – Это Верон. Верон и прочее.

– Ох. Извините. У меня никогда не было родных брата или сестры. Но… братья и сестры ссорятся, не так ли? Летия мне как сестра, и мы с ней ссоримся. А Арон и Одетта – они не часто ссорятся, но когда ссорятся… я бы описала это словом «взрыв».

Он улыбается.

– Хотел бы я на это посмотреть.

– Это довольно весело.

Мы замолкаем, Валентин смотрит на письмо, которое вытащил из кармана.

– Пожалуйста, Валентин. Скажите мне, что случилось. У вас плохие вести?

– Это? – он вертит письмо в пальцах. – Нет, это письмо, которое я должен отправить. Верон попросил меня написать кое-что. Это просто… – бормочет он что-то по-селонийски. – Я думаю, вы сказали бы «перо, которое склоняет чашу весов». Я сидел здесь, злился на брата, а теперь еще и чувствую себя виноватым. Виноватым в том, что я все еще жив, чтобы злиться, в то время как другие, с которыми я вырос, мертвы или пропали без вести. Виноват, что, несмотря на везение, чувствую себя в ловушке. Как будто слишком много… – фыркает Валентин. – Не могу подобрать подходящее слово. Но я как будто не могу дышать. Вы понимаете?

– Да, – я смотрю на серую гранитную громаду Цитадели. – Да, я понимаю.

– Мой брат ждет от меня многого. Требует жертв. Но я не такой, как он. Он одержим, – он вздыхает и, нахмурившись, поворачивается ко мне. – Он говорит о долге, но правда в том, что Верон хочет вернуть Селонию прежней. Иногда мне кажется, что он пожертвовал бы чем угодно или кем угодно, чтобы заполучить ее.

– Я уверена, что ваш брат любит вас. Он, должно быть, хочет, чтобы вы были счастливы, даже если сейчас его отвлекают другие соображения.

– Возможно, – Валентин не выглядит убежденным. Он снова вертит письмо в пальцах и хмурится. – Почему вы только что спросили меня о… о Его Величестве?

– Ну… я знаю, что вы с Ароном стали друзьями за последние несколько недель. Я просто хотела узнать, не было ли у вас разногласий, – я разглаживаю влажные юбки. – Я знаю, что Арон иногда бывает немного… язвительным.

– Нет, – он качает головой. – Его Величество всегда был добр и великодушен. Такой добрый. И если бы было возможно…

Я жду, но он не заканчивает фразу.

– Если бы что было возможно?

Он улыбается, хотя это выглядит искусственно.

– Ничего. Приятное сновидение, вот и все. От которого, – он встает, держа в руке письмо, – скоро нужно будет пробудиться. Благодарю вас за терпение и совет, Ваше Величество, – он краснеет и дергает себя за мочку уха. – Если вы согласитесь никому не рассказывать о нашем разговоре…

Я кладу свою руку поверх его и коротко сжимаю.

– Я не скажу ни слова, – я вижу облегчение на его лице. Я задумываюсь, не посидеть ли мне с ним еще немного, но мой желудок ворчит, напоминая мне, что я должна устраивать обед для посла из Риски и ее мужа. – Извините, Валентин, у меня назначена встреча. С вами все будет в порядке?

Валентин кланяется мне.

– Конечно. Но, пожалуйста, позвольте мне проводить вас внутрь. Как только я отнесу это письмо Верону на утверждение, я планирую провести вторую половину дня в библиотеке. У вас прекрасная коллекция книг. И ваш летописец был очень полезен…

Я не обращаю внимания на конец его предложения, потому что внезапно вспоминаю, почему история Аккрис о человеке, который не является ни бескрылым, ни дворянином, показалась мне знакомой, когда Летия впервые упомянула о ней в то холодное утро в Туле.

Это потому, что я читала о ней в библиотеке.



В ближайшие несколько дней у меня не появляется времени разобраться с этим открытием. На южном побережье Атратиса недалеко от Уичинга нашли тело морского капитана, и оно подходит под описание Крэксби, этого человека видели разговаривающим с Зигфридом. Я лечу в тот район вместе с лордом Пианетом, чтобы встретиться с местной знатью и побудить их пересмотреть линию защиты. Когда я вернулась, лорд Пианет сообщил мне, что его клерки обнаружили закон пятисотлетней давности, который позволяет монархам взимать прямой налог со всех дворян «для защиты». Из контекста ясно, что налог предназначался для финансирования сети крепостей, из которых была построена только одна. Но слова в законах всегда важнее дел, а формулировки достаточно расплывчаты, чтобы мы могли использовать их в своих целях. Мы с Ароном вызываем четырех защитников и сообщаем им, что если они не прикажут дворянам в своих доминионах начать созывать конгрегации и готовиться к войне, то мы обойдем их и Скайн и введем прямой налог на всех дворян по нашему выбору. Наша угроза срабатывает почти сразу. Мы встречаемся с Собранием и при поддержке защитников, как бы они этого ни хотели, добиваемся их согласия на финансирование поставок оружия и других материалов. Мы поручили Виржинии из Ланкорфиса позаботиться о том, чтобы призыв был проведен быстро; королевство так долго пребывало в мире, что, боюсь, мы стали слишком самонадеянными.

Посреди всего этого я улучаю несколько минут наедине с Люсьеном. Он дважды приходил ко мне в покои, но когда леди Крамп сообщила мне, что королевы не принимают молодых неженатых дворян поздно вечером, я поняла, что кто-то из моих стражников или слуг был не слишком осмотрителен. Или же за мной шпионят. Люсьен говорит, что нашел место, где мы можем спокойно встретиться: пустой домик на дальнем конце фьорда, там, где он переходит в море. Но нам придется лететь туда, а у меня сейчас нет на это времени. Мы стараемся встречаться изредка в самых дальних уголках сада и не оставляем надежды.

Наконец, все готово, насколько это возможно. В первое же утро, закончив со всеми делами, я иду в библиотеку с рисунком Аккрис в кармане.

Книга, о которой напомнил мне ее рассказ, все еще там, прикована цепью к одному из высоких дубовых книжных шкафов «Сказки о бескрылом из Олориса» Гульвинга Франта. Я достаю ее, сажусь за стол под полками – за тот же самый стол, за которым сидела прошлым летом, когда впервые заглянула в эту книгу, – и начинаю листать страницы. Просмотрев примерно треть, я нахожу начало истории, которую помню лишь наполовину. Она недлинная, и детали, какими бы они ни были, не совсем соответствуют рассказу Аккрис. В версии Франта мистические бескрылые называются Гифенами, а не Покаянными. Их тайник – это земля, наполненная сокровищами, расположенная где-то на «севере», под которым Франт явно имел в виду север Олориса, а не север Фениана. Но, как и Аккрис, Франт придает большое значение как их невосприимчивости к прикосновениям знати, так и необычной силе. Он описывает эту историю как очень древнюю: «миф, который пересказывался в течение многих сотен лет, еще до Войны Хищников». Его веселый тон ясно дает понять: он уверен, что это не более чем миф. И я почти наверняка согласилась бы с ним, если бы не иллюстрация.

Я разворачиваю клочок бумаги с рисунком Аккрис рядом с картинкой в книге. Печать не очень хорошего качества, и потому мне приходится наклонить книгу, чтобы поймать свет из окна и вглядеться в страницу. Но через несколько мгновений я уже уверена. Эти два изображения практически идентичны.

Я снова рассматриваю иллюстрацию. Конечно, это не просто совпадение: древний мифический символ, зафиксированный пятьдесят лет назад в Олорисе, теперь вновь появляется вырезанным на теле человека из совершенно другой части страны.

Возможно, в истории Аккрис что-то есть. Или, может, близость Зигфрида свела меня с ума. Я вызываю летописца, приказываю ей снять с книги цепь – в том, чтобы быть королевой, есть свои плюсы, – и возвращаюсь с книгой в свои покои.

Сегодня вечером банкета не будет. Я вздыхаю с облегчением; я устала от споров и вежливости. Вместо этого я ужинаю с Ароном и Одеттой. Это первый раз, когда мы втроем остаемся наедине. Мы избегаем упоминаний о войне, Зигфриде или Таллис и говорим о домашних делах. Школа для бедных бескрылых в Фарне и больница, которая все еще строится; вероятность того, что Атратис наконец выиграет в поединке с копьями, который состоится через пару дней; растущая и очевидная преданность лорда Блэкбилла Одетте. Я начинаю размышлять о героических подвигах, которые мог бы предпринять Блэкбилл, чтобы наконец завоевать руку Одетты, и Арон нелестно сравнивает его с одной из собак, которых бескрылые держат в качестве домашних животных. Одетта делает резкий намек на один из прошлых любовных романов Арона, но в остальном она воспринимает наши поддразнивания шутливо и с добротой. Она слишком хорошо воспитана, чтобы пытаться отомстить, несмотря на возможности, которые предоставляет ей сложный характер моих отношений с Ароном.


Наконец, мы обсуждаем главный вопрос, когда Одетта, зевая, уходит к себе. Хотя даже тогда это происходит случайно. Мы с Ароном говорим об Эйрии, заброшенной крепости в горах к северу от Цитадели, единственной, построенной по тому древнему закону, который нашел Пианет. Я изучаю старое описание, которое Арон нашел в книге, размышляя, целесообразно ли – или даже возможно – вновь ввести этот закон, когда Арон говорит:

– Валентин думает, что под Цитаделью есть заброшенные тоннели.

– Что? – я смеюсь. – Почему?

– Ты же знаешь, он интересуется архитектурой. Он нашел несколько старых карт, спрятанных в библиотеке, которые были сделаны после того, как Сигнус I захватил власть. Он считает, что этот дворец был построен на вершине более древнего сооружения.

Я знаю, что есть нижние уровни Цитадели, которые лежат безлюдные, заполненные гниющими сокровищами; Зигфрид однажды привел меня туда. А наши подземелья исчерчены сетью длинных тоннелей.

– Полагаю, это вполне возможно. Может быть, вам стоит заняться расследованием?

– Мы так и сделали. Мы взяли с собой несколько человек Эмета и прошли так далеко, как только смогли, пока не стало опасно. Обвалившиеся потолки и так далее, – он замолкает, наливая себе еще ликера «Феннифлауэр», обхватывает рукой дымящуюся чашку и глядит в медовую жидкость. – Я знаю, ты в курсе, что он мне нравится, Адерин. Тебя это беспокоит?

Я вырываю лепесток из цветочной композиции, стоящей посреди стола, и держу его над пламенем свечи, стараясь не обращать внимания на внезапное бурление в животе.

– Нет. С какой стати? Тебе позволено испытывать симпатию к людям.

Мы вместе смотрим, как лепесток завивается, чернеет и, наконец, сморщившись, превращается в пепел.

– Я думаю… – Арон подпирает подбородок рукой, все еще глядя на пламя. – Я думаю, что это становится чем-то большим, чем просто симпатия, по крайней мере, для меня, – вздыхает он. – Верон сердится на брата. Я подозреваю, что он думает, что наша дружба может перерасти в нечто большее и для Валентина тоже.

– Значит, в Селонии запрещено любить свой пол?

– Не по закону. Не одобряется. Препятствуют. Но более важно то, что Валентин помолвлен.

– О, – я помню письмо, которое Валентин должен был написать. – С женщиной, я полагаю.

Арон кивает, поднимая на меня взгляд.

– Брак по расчету: дама богата. Или была до революции. Теперь никто не знает, жива она или мертва. Они послали в Селонию за информацией, но не получили никаких известий. И все же Верон считает, что Валентин обязан с честью вернуться в Селонию, пока есть хоть малейшая возможность, что она еще жива. И если она жива, то жениться на ней.

– А Валентин не хочет. Особенно с тех пор, как он встретил тебя, – я вздыхаю. Слезы Валентина, конфликт с братом, о котором он упомянул, но не объяснил, – все это теперь становится понятным. Было бы все по-другому, если бы они с Ароном встретились несколькими месяцами раньше?

Следующие слова Арона заставляют меня моргнуть.

– Во время исследования подземелий Цитадели мы с Валентином на мгновение остались одни. Мы повернули назад, а стражники еще не последовали за нами. Он поцеловал меня.

Только один раз? Я не могу сосчитать, сколькими поцелуями я обменялась с Люсьеном за последнее время. Похороненная глубоко вина заползает ко мне на плечо, шипит на меня, она счастлива и зла одновременно. Арон задумчиво смотрит на свою чашку. Но я не могу оставить его в покое.

– И что? Тебе понравилось?

Он фыркает от смеха.

– Конечно, мне понравилось. Это было… – у него перехватывает дыхание. – Это было как я себе и представлял, – он трет глаза большим и указательным пальцами. – Я скажу Валентину, чтобы он отправился с братом, если тот покинет Соланум.

– Но почему? Может быть, у него нет ничего, к чему было бы возвращаться.

– В Солануме ему нечего делать, – Арон гасит перед собой пламя, – у меня есть жена и королевство, о котором я должен заботиться. Я обещал тебе, что не забуду клятв, которые мы дали. И Валентин переживет.

Я вспоминаю молодого селонийца, плачущего под дождем, и удивляюсь тому, что Арон так уверен в этом.

– Переживет?

– Конечно. В конце концов я оправился после Люсьена. И после леди Трессы Скоплинг тоже, – наверное, он заметил, как я приподняла брови, потому что добавил: – Я потерял руку и право на наследство, а она вдруг потеряла интерес к моему обществу. Чуть позже она вышла замуж за младшего брата лорда Ардена и теперь живет в очень уютном поместье в Дакии.

– Отвратительная женщина. Если она когда-нибудь вернется ко двору, возможно, мы сумеем найти предлог, чтобы снова прогнать ее.

– Я ценю твое желание отомстить за мою оскорбленную честь. Но я хочу сказать, что Валентин оправится. Может быть, он найдет счастье со своей невестой, если она еще жива. И со временем я тоже оправлюсь.

Так он говорит. Но все эти рассуждения не могут скрыть боли в его глазах.

Сидя там, в тусклом свете свечей, я почти решаюсь рассказать Арону о Люсьене. Предложить нам найти способ быть счастливыми. Спросить, наступит ли конец света, если станет известно, что король и королева любили друг друга как кузены, как милые друзья, а не как муж и жена. Но Арон встает и звонит в колокольчик, чтобы слуги убрали со стола, и момент проходит. Он пожелал мне спокойной ночи и оставил думать о Люсьене и обещаниях, которые я дала им обоим.

Я засыпаю, думая о том, как мне сохранить верность обоим этим мужчинам, которых я люблю так по-разному.



В течение следующих двух дней я становлюсь не лучшей собеседницей. Ко всему придираюсь, теряю самообладание и на всех огрызаюсь. Даже на Летию. Я знаю, почему это делаю; ночью в одиночку, лежа в постели, я думаю о Валентине и о плане Арона отослать его, и сравниваю это с моим собственным планом тайно проводить как можно больше времени в объятиях Люсьена. Сравнение съедает мой покой, как червяк съедает яблоко.

И все же я не думаю, что смогу отказаться от него.

А потом Арон делает мне подарок. Он ждет меня в гостиной, когда я возвращаюсь с обеда: это мамин телескоп. Тот, который Патрус сломал в прошлом году, когда напал на меня в моих покоях. Арон его починил. Лучше, чем починил; записка, сопровождающая подарок, говорит, что я должна была получить его в солнцестояние, но Арон отправил телескоп в Риску, где изготавливают лучшие телескопы, чтобы установить более сильные, современные линзы, и работа заняла больше времени, чем ожидалось. К нему прилагается сделанная на заказ латунная подставка и зеленый кожаный футляр. Сгорая от нетерпения испытать его, я выношу телескоп на посадочную платформу и направляю на Луну.

Это все, о чем я мечтала. Детали, которые я вижу через новые линзы – долины и равнины, – заставляют меня отыскать альбом для рисования и попытаться запечатлеть все, что я вижу.