Корона двух королей

ГЛАВА 5

Легат Королевских кирасиров




Когда почтовый сокол сбросил на голову Согейра письмо, легат перевязывал рану. Тройное лезвие Железной лапы оставило глубокий порез на его ноге — он с трудом остановил кровотечение, но кровь всё ещё проступала сквозь свежие повязки.

— Что за глупая птица?! — Он потряс головой и поднял свёрток. Глупая птица громко крикнула, села на груду сожжённого мусора у стены и начала чистить перья.

— Что это, отец? — спросил Альвгред, засовывая за пояс Железную лапу, которую он отобрал у баладжера и оставил себе как трофей.

— Сообщение от короля, — ответил Согейр, разворачивая свёрток.

— И что же хочет наш Тумтабард?

— Я просил тебя не называть его так. — Легат грозно посмотрел на сына.

— Но он же Тумтабард, Пустой Камзол. Он единственный из династии Роксбургов, кто не участвовал в тавромахии, и… Хорошо, не буду.

— Услышу снова, что ты зовёшь короля Тумтабардом, привяжу тебя к столбу без штанов и отстегаю перед всеми солдатами.

Молодой человек пристыженно потупил взгляд.

— Так чего он хочет?

— Вызывает нас в Паденброг.

— То есть тебя и меня? Правда?

— Сам почитай. — Согейр протянул сыну письмо.

— Ох! Король зовёт нас на частную аудиенцию!

— Надеюсь, тебе стыдно.

Альвгред прикусил губу.

— Но Вильхейм? Нам же нужно ещё сжечь тела, очистить сажу, унести раненых…

— Боюсь, что остальным придётся справляться без нас. Готовься.

— Но твоя рана…

— Не страшно.

— Но она ещё кровоточит.

— Железная лапа ранила меня не в первый раз. Я потерплю.

Альвгред помог отцу встать.

— Что же, мы отбили очередную атаку, — тихо произнёс Согейр, оборачиваясь на кирасиров, которые переносили тела Волков ночей в кучу у стены.

— Теперь Соляная башня может быть спокойна до следующего полнолуния.

В народе замок Вильхейм часто называли Соляной башней, потому что стоял он в «кармане» между холмами и служил охраной шахт, где рабочие добывали глыбы соли, очищали их и отправляли в помол перед тем, как развезти по рынкам Ангенора.

Разбойничьи налёты бывали в Вильхейме не редкостью, а потому крепость охранял целый взвод вооружённых кирасиров. И если военным отрядам уже было не привыкать ловить близ башни мелкие шайки местных разбойников или воришек из ближайших деревень, то настоящей проблемой были баладжеры, «племя грязной крови».

Когда-то эти люди жили в Ангеноре повсюду: цыгане, бродяги, воры, нищие — как крысы, они плодились в самых тёмных закоулках. Кормились они, как говорится, с острия ножа, пока король Эссегрид не приказал переловить их и выгнать из городов. Объединившись в огромную толпу, они покинули Ангенор и отправились в глубину Диких гор, где продолжали грабежи и убийства. Кирасиры называли их — Волки ночей. Накануне каждого полнолуния они нападали на Вильхейм огромной разнузданной толпой, неся с собой пламя и смерть. Грязная кожа, дикие глаза, сверкающие в ночи, волосы, измазанные глиной, волчья шкура вместо кирасы, браслеты из костей и зубов… душа даже самых смелых кирасиров уходила в пятки при виде этого племени диких головорезов.

Страшные, странные люди. Они всегда атаковали толпой и оставляли после себя огонь и изуродованные Железными лапами трупы. Было несложно догадаться, зачем Б'аджу, королю баладжеров, понадобилось совершать набеги — соль была дорогой, дорогой настолько, что иногда заменяла деньги, и неважно, что Б'адж был дикарём — он прекрасно знал, что такое торговля и золото.

И в этот раз Волки ночей, отродье Чарны, появились ровно в полночь с горящими факелами и, громко вопя нечеловеческими голосами, подожгли одну из вышек, с помощью которых рабочим под землю доставляли воду и еду. Как и много раз до этого, ни одного дикаря поймать не удалось, да и получись это у кирасиров — эти нелюди предпочтут разодрать Лапой вены себе на шее и истечь кровью, чем гнить в клетке у врага.

Только одно не мог уяснить легат — куда баладжеры свозили награбленное? Ни одного всадника на волке никогда не видели в Мраморной долине, как не видели их и на рынках у Алого утёса или в Кантамбрии. Но где-то же они должны были сбывать награбленное? Не свозили же они всё в горы, в свою Псарню, чтобы просто сидеть на тюках с солью? Или они увозили всё за пределы Диких гор? Но куда? Там же только голая холодная пустыня, по которой ледяной ветер гоняет чёрные пески. «Проклятые дикари, — вздыхал Согейр. — Волчье отродье».

Очередное нападение было отбито, очередная битва выиграна, но сколько их ещё предстояло? А в том, что они будут, легат не сомневался. И что пугало Согейра больше всего — он был уверен, что рано или поздно его кирасиры добровольно сложат оружие и откажутся защищать собственность короля.


«Тумтабард» — сын легата был далеко не единственным, кто называл Осе этим оскорбительным словом в противовес значению его имени «великий воин». В отряде Согейра среди всадников всё чаще слышались нелицеприятные высказывания в адрес короны, которые, сродни призывам к измене, резали легату ухо. Согейр всеми силами давил крамолу в зачатке, но яд недовольства, однажды проникший в умы воинов, распространялся среди остальных, как зараза, а казнь повстанцев всё только усугубила.

Так, легат пехоты лучников Гаал был вынужден провести обряд децимации, когда один из его людей проговорился в таверне о подготовке бунта против короны. Он разделил своих лучников на группы по десять человек и в каждой группе провёл жеребьёвку, когда каждый из них вытаскивал разноцветные камни из мешочка. Те, кому достался чёрный агат, были казнены оставшимися девятью солдатами. И вот теперь желание свергнуть короля отравляло умы людей в отряде Согейра, и он очень боялся, что когда-нибудь ему придётся совершить децимацию самому.

Легат не был слепым и видел, что Осе слаб и единственное, на что он способен, — выслать на поле боя отряд воинов, которых никогда бы не повёл сам. Но, в отличие от многих, Согейр видел и другую его сторону. Эдгар Роксбург был воюющим королём, Осе же был королём мира, который оказался в условиях войны. Согейр знал обоих достаточно долго, чтобы перестать судить о них по публичным выходам и поступкам. Осе всегда жил в тени Эдгара и не собирался занимать престол. Однажды Согейр спросил его, почему он не хочет изучать карты, как брат, учиться биться на мечах, сидеть в седле, предпочитая вместо этого читать книги по астрономии и стихи? А Осе ответил:

— Я короне не нужен. У неё есть Эдгар.

И до некоторых пор это была единственная правда, в которую верил Согейр, пока ему не открылась настоящая причина, по которой Осе не стремился занять трон, но легат хранил её в тайне, даже когда ему от всей души хотелось защитить короля от словесных атак кирасиров.

На склоне у берега Руны Альвгред устроил с отцом гонку — кто быстрее доскачет до излучины — и молодость победила, пребывая в твёрдой уверенности, что опыт никогда не знал такой уловки, как поддавки.

Бык Согейра, дымчатая, покрытая шрамами туша которого переливалась на солнце чернёным серебром, лишь снисходительно помотал головой на приказ своего погонщика не гнать в полную силу. Его звали Ревущий, потому что его голос мог перебить собой звук нескольких горниз. Он был одним из самых старых боевых быков. В мирное время эти могучие звери доживали до семидесяти-восьмидесяти лет, возраст же Ревущего составлял около тридцати с половиной, и по меркам боевых быков это был почтенный возраст. Ревущий был одним из лучших быков: бесстрашным и преданным своему хозяину, много раз спасавшим ему жизнь на поле брани. Они были как одно целое, как когда-то король Эдгар с его Сумраком.

Альвгред гордился тем, что король попросил его вместе с отцом прибыть в замок, потому как Осе редко обращался к кому-то кроме предводителей отрядов, и всё время спрашивал отца, что же королю понадобилось от него.

Парню шёл девятнадцатый год, и он уже три года гордо носил звание Королевского кирасира. Пылкий и смелый юноша, он с детства не давал покоя родителям. Энергия била в нём ключом, а желание быть похожим на отца порой заслоняло собой здравый смысл, потому Согейр не удивился заявлению сына, что в шестнадцать лет он выйдет на арену Туренсворда. Его бык был рыжим и хитрым. На арене он постоянно пытался обмануть мальчишку и зацепить его рогами за спину — Альвгред сразу понял, что не ошибся, выбрав себе именно этого зверя. Его хитрость распаляла азарт юноши, а сила — желание победить. Тогда, на тавромахии, бык лишил Альвгреда мизинца на правой ноге, и тот сразу вернул долг порванным бычьим ухом.

Глядя на сына, Согейр во всех его жестах узнавал себя. И пусть Альвгред унаследовал черты лица от матери, легат был этому только рад. Его жена, Ниливия, леди Ревущего холма, иногда шутила, что отец Согейра вытесал из гранита и лицо сына, да отшлифовать поленился. Согейру не правилась своя внешность, хотя к сорока годам он начал относиться к ней намного спокойнее. Влахос не отставал от Нилы и также шутил, что Согейр больше похож на дикую кошку, чем на человека, и всё время предлагал ему надеть свою змеиную маску, чтобы не распугивать народ. Согейра действительно выделяли из толпы непривычные для Ангенора черты лица, которые достались ему от матери-касарийки. Немного удлинённое лицо, рысьи глаза, высокие скулы и резко очерченный рот одновременно соединялись как в довольно непривлекательное, так и в удивительно любопытное лицо. Нила часто говорила, что влюбилась в Согейра, увидев его верхом на быке, когда солнце уже клонилось к закату и на грубом лице воина вырисовывались красивые тени. А вот его младшая дочка Имадея, Има, его любимая стрекозка, унаследовала отцовские глаза.

В паре лиг от Паденброга они остановились на небольшой привал, чтобы набрать воды из реки и умыться.

Согейр устал и очень хотел пить, а ещё — смыть с себя пыль, пот и остатки запёкшейся крови. Но ещё больше он хотел спать, и если не проспать у себя дома беспробудно до самого вечера под бочком у Нилы, то, по крайней мере, завалиться куда-нибудь на траву и просто побыть в тишине.

— Ты видел этого младшего Элбота? Этого жениха Ясны? Ты его знаешь? — спросил Альвгред, окуная в прозрачную воду прибитый дорожной пылью щит с зарубками по ободку. Их на его щите было всего девять, за каждое отражённое нападение дикарей на Соляную башню, но Альвгред надеялся, что когда-нибудь их будет тридцать две, как у Марция, или того больше — около сорока, как у отца.

— Роланда? Да, я его видел, — ответил Согейр, садясь на траву и давая ветру высушить мокрое лицо. — Год назад, ещё до смерти наследника, он вместе с графом и графиней Алого утёса гостил в Туренсворде. Хороший парень. Немного крупноват для своего возраста, но мне он понравился. В нём есть сила, которая нужна королям. Помню, с Вечерой они не поладили. — Согейр усмехнулся. — Кстати, он будет участвовать в тавромахии в этом году.

— Значит, он, по крайней мере, смелый, если не побоялся поссориться с принцессой. Воздадим хвалу Хакону, он и против быка выстоит.

Его взъерошенные угольно-чёрные, как у матери, волосы трепал ветер, а тёмно-миндальные щёки пылали от жары. Резко очерченные касарийские губы пересекал шрам, который ему достался во время тавромахии и которым парень гордился не меньше, чем другие гордились личной похвалой короля. Тёмно-серые, скорее, даже чёрные, как у матери, глаза сверкали из-под густых красивых бровей.

— Как знать? — Согейр пожал плечами и с серьёзным видом посмотрел на сына. — Возможно, если судьба не будет благосклонна к тому, кто носит на гербе голову вепря, королю придётся искать юному графу замену. Например, кого-то из военной семьи, возможно, уже прошедшего обряд. Сына того, кому король доверяет.

Альвгред оторвался от протирания своего щита с выгравированным изображением шестирогой бычьей головы и уставился на отца.

— Что?

— Ты меня понял.

Между отцом и сыном повисло неловкое молчание.

— Ты думаешь, что в этом случае король женит на Ясне меня?! — В голосе гоноши послышался какой-то ребячий испуг.

— Это возможно, — Согейр продолжал говорить спокойным тоном и отгонять травинкой пчелу. — Ты сын военного, прошёл обряд, и у тебя нет невесты. Я не удивлюсь, если Осе вызвал нас ради этого договора.

— Но король не может так поступить! — возмутился Альвгред, всем своим видом давая понять, что в корне не согласен с таким положением дел.

— Король может всё, — категорично ответил Согейр.

— Он найдёт ей другого графа.

— Ты по крови своей бабушки родня касарийскому самрату, — заметил легат. — А это получше, чем сын любого графа. Даже не стань ты кирасиром, придворные бы так же кланялись тебе, как сейчас. Не вижу ни одной причины, по которой на руке принцессы Ясны не может оказаться твой венчальный браслет.

— Но я не хочу, — не унимался Альвгред. — Я её даже не люблю!

— Когда я женился на твоей матери, я тоже её не любил. Но нас сосватал король, и я женился.

— Но я её совсем не люблю!

— Уж конечно, она же не Вечера.

Альвгред чуть сквозь землю не провалился из-за этого замечания.

Происхождение Согейра и его близость к венценосной семье позволило Альвгреду и королевским детям вырасти вместе. Они часто играли на заднем дворе за Ласской башней, когда принц и принцессы не учились выездке, а Альвгред не изучал премудрости ближнего боя. Часто с подачи Кирана они кидались сливами в саду или сидели на крыше конюшни, поедая вишни, пока стражники не сгоняли их оттуда. Когда дети подросли, почти ничего не изменилось, разве что юноша начал замечать красоту королевских дочерей. И если при виде Вечеры сердце юного воина начинало стучать чуть быстрее, то Ясна никогда не вызывала в нём похожие чувства. Он никогда не видел в этой девушке женщину, с которой у него когда-нибудь могли бы родиться дети.

— Она мне как сестра, — настойчиво заявил он.

— Ясна тебе не сестра, а дочь твоего короля. Сыновья многих графов бились за её руку.

— Я не бился. Я на ней не женюсь, — настаивал юноша.

Согейра позабавило смятение храброго в бою, но вмиг растерявшего всю свою молодецкую удаль сына, и он решил прекратить его страдания. Когда на его грубом лице появилась улыбка, Альвгред всё понял и брызнул в отца горстью воды, и они засмеялись вместе.