Королева брильянтов
Часть 3 из 22 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
2
Тройка так резво вывернула из-за поворота, что пассажиры, накрытые меховой накидкой, имели все шансы вылететь в сугроб. Но остались целы и невредимы. Мастерство извозчика, называемого в обеих столицах лихачом, стоило недешево. Как и холеные лошади, с бубенцами, запряженные в ладные сани. Лихач на всем скаку взял вожжи, тройка встала, подняв копытами бурю снега. Пассажиров бросило вперед, но накидка уберегла. В Гнездниковском переулке у дома обер-полицмейстера Москвы, куда прискакала тройка, было пусто. Если не считать городового, который топтался у входа. И старательно не замечал, кто это с утра пораньше подъехал с шиком.
Медвежья шкура укрывала парочку. Дама в соболиной шапочке и полушубке была в том возрасте, когда женщина должна удержать на лице красоту на все оставшиеся годы. Прикладывая для этого неимоверные усилия и пуды косметики. Судя по крупным брильянтовым серьгам, дама могла позволить себе бороться за красоту до победного конца. Она была богата и не стеснялась своего богатства. Рядом с ней кое-как умещался господин скромного вида. На нем было строгое пальто, правда хорошего английского сукна, и теплая шляпа. Он казался моложе спутницы, что было чистой правдой. Лицо его, гладко выбритое, если не считать аккуратно подстриженных усов, не имело ярких черт, какие запоминаются. Его локоть был схвачен капканом женских перчаток, в которых таились довольно сильные ручки. Дама крепко прижалась к мужскому плечу.
– Алексей, – сказал она томно-капризно. – Я не знаю, как прожить эти дни!
Городовой старательно рассматривал небо и крыши. Он прятал ухмылку, чего нельзя было не заметить.
– Ангелина, дорогая, всего лишь три недели, – ответил Алексей, стараясь мягко вырваться, что ему не удалось.
– Ах, какая глупость соблюдать эти традиции! – обиженно воскликнула дама. – Конец девятнадцатого века, а мы живем по заветам прадедов! Ну кто придумал, что в пост и на Святки нельзя венчаться?! Какая глупость!
Алексей мягко сорвал цепкие ручки и даже смог сдвинуться к краю саней.
– Прости, мне пора, дорогая.
Дама не собиралась отступать.
– Поцелуй меня, – прошептала она, подставляя сочные, яркие губы.
– Ангелина, здесь улица, люди. Это невозможно…
– Кому какое дело, – она тянулась к его губам. – Поцелуй меня.
Городовой чуть не давился смехом. Алексей напряженно отвел голову.
– Это неприлично, прости.
Губки, ждавшие поцелуя, скривились. Ангелина стукнула кулачком по его плечу.
– Фу, какой ты правильный. Ну, иди, иди на свою мерзкую службу, которая тебе дороже меня, – и она толчками выгнала его из саней. Что Пушкин принял с облегчением. Строго, как полагается, поклонился и торопливо пошел к входным дверям. Городовой отмашкой отдал честь.
– Здравьжелаю, вашбродь, – пробурчал он, стараясь не ухмыляться.
– Доброе утро, Востриков. Вот двоюродная сестра подвезла.
Городовой понимающе кивнул: двоюродная сестра – дело понятное. И вежливо открыл дверь.
Извозчик, молодой парень, холеный, как его лошади, обернулся к пассажирке.
– Куда прикажете, барыня?
Ангелина откинулась на спинку саней и сладко потянулась.
– Куда хочешь, милый. Туда, где весело.
– Изволите в «Славянский базар»? – тут же спросил извозчик.
– Ах, гони! Только чтобы с посвистом и сердце зашлось.
– Не извольте беспокоиться! Дело знаем, – извозчик шаловливо подмигнул даме, чем сильно ее позабавил.
Кони взяли резво, сани вихрем полетели по накатанному снегу под бубенчики и покрик возницы. Городовой неодобрительно глянул им вслед, да и только.
Дом обер-полицмейстера походил на слоеный пирог. Сам полицейский хозяин Москвы Власовский располагался на втором этаже, где находились его канцелярия, приемная, кабинет и частные покои. Под ним, на первом этаже, размещался адресный стол города, с множеством справочных столов, разумеется. Сыскная полиция ютилась на третьем этаже. Места у сыска было мало, кабинет Эфенбаха и приемное отделение умещались в трех комнатах.
Алексей вошел в приемную часть адресного стола и уже повернул к лестнице, когда перед ним возник благообразный господин, который сорвал шляпу и прижал ее к груди.
– Прошу прощения, как мне попасть в сыскную полицию?
Говорил он столь приятно, а вид имел столь печальный, что невозможно было пройти мимо.
– На третий этаж, – ответил Алексей. – Вас ограбили?
Приятный господин искренне удивился:
– Как же угадали?!
– Убитому прийти затруднительно.
Жертва ограбления пристально вгляделась в незнакомое лицо, явно имеющее отношение к полиции.
– Прошу простить, с кем имею честь?
– Чиновник сыскной полиции Пушкин…
– Какое счастье! Какая удача! Я так сразу понял, что вы сыщик! – господин схватил ладонь Пушкина и принялся ее трясти, но быстро опомнился. – Прошу простить… Чиновник городской управы Улюляев… Имею честь заниматься городскими тротуарами.
По тому, в каком состоянии пребывали в Москве тротуары, господина чиновника следовало без разговоров засадить за решетку. Но времена стали мягкие, либеральные. Да и когда в России чиновников сажали за плохие тротуары? Вероятно, ожидать таких чудес следует лет через сто, сто пятьдесят, не раньше.
– Отчего не обратились в участок? – спросил Пушкин, чтобы не вспоминать, как вчера чудом не сломал ногу, оступившись в яму посреди Большой Никитской улицы.
– Как не обратиться, первым делом! – отвечал Улюляев, старательно нажимая на жалость и сострадание. – Послал за приставом Городского[2] участка.
– Что же господин Свешников не изволил явиться?
– Сам удивляюсь! Велел передать с городовым, что дело столь таинственное, что ему не справиться, надо прямо в сыскную, – чиновник только руками развел: дескать, пусть я и жертва, но не простая, а… очень даже непростая.
– Скромность украшает нашу полицию, – сказал Пушкин, пропуская Улюляева в дверь. – При случае передам господину Свешникову благодарность.
Ловкость пристава вызывала восхищение. Городская полиция обязана прибыть на место преступления и приложить все усилия к раскрытию по горячим следам. Только в случае неудачи и невозможности сразу поймать преступника следовало вызывать сыскную. Пристав Свешников решил не тратить время попусту: кому охота разбираться с безнадежной кражей в канун праздника.
Пушкин предложил пройти за ближайший стол. Спасаясь от тесноты, чиновники сыска частенько спускались сюда и снимали допросы в адресном столе. В этом не было ничего необычного. Как и в истории господина Улюляева, которую тот терпеливо изложил.
Прошлый вечер он проводил в ресторане гостиницы «Дюссо». Улюляеву было одиноко. А тут как раз заметил роскошную даму, у которой не было спутника. Она стояла и осматривала зал ресторана. Улюляев набрался храбрости и первым подошел к ней, опередив других одиноких мужчин. Дама была ослепительно хороша. И согласилась разделить ужин с чиновником городской управы. Улюляев заказал шампанского, вечер расцвел соблазнительными надеждами. Он уже прикидывал, как снимет номер и как проведет незабываемую ночь с такой красоткой. Кажется, дама была не прочь отдаться внезапно разгоревшейся страсти. Ужин подходил к концу, Улюляев нежно целовал ее ручку в перчатке, даже позволил себе чуть продвинуться губами выше дозволенного. Но тут даме потребовалось выйти, и Улюляев остался ждать, сдерживая буйные фантазии.
Ждал он довольно долго. Когда прошел час, а дама не явилась, пошел искать. Оказалось, что она исчезла. Когда же Улюляеву предложили расплатиться за ужин и шампанское, он обнаружил пропажу портмоне. Обронить не мог, как и не мог понять, когда его обокрали.
Пушкин выслушал не перебивая. Лишь проводил глазами Ванзарова, который спустился по лестнице в странно-печальном виде. Юноша прошел мимо, даже не кивнув.
– Как она себя назвала?
– Баронесса фон Шталь, – сказал Улюляев с такой гордостью, будто хотел намекнуть: уж если его обокрали, то не просто уличная воровка, а воровка-баронесса!
На столе появился блокнот, перетянутый черной резинкой, какие художники используют для эскизов. Пушкин перекинул несколько страниц и показал карандашный рисунок женщины с кудрявыми волосами.
– Взгляните. Похожа?
Улюляев прищурился и уверенно подтвердил: не она. Ничем не похожа. Пушкин перекинул лист и показал новый портрет, а за ним еще рисунок. Никого пострадавший не узнал. Что Пушкина не удивило.
– Попробуйте описать вашу баронессу, – сказал он, изготовив карандаш с остро отточенным грифелем в металлической капсуле.
Немного задумавшись, Улюляев принялся в превосходных степенях описывать женскую красоту. Что трудно и даже бесполезно. Красота имеет свойство исчезать в словах: смотришь – вот она. А начнешь рассказывать – вроде бы то, а вроде бы и не то. Пушкин рисовал быстро, как будто не прислушиваясь. Улюляев еще не закончил, а ему уже показали эскиз.
– Взгляните, похожа?
Улюляев даже охнул от удивления:
– Поразительно! Это она! Как вам удалось так точно понять?
Пушкин убрал блокнот и встал:
– Значит, волосы у нее были собраны в сложную конструкцию с цветами.
– Именно так! – Улюляев глядел на него с такой надеждой, будто чиновник сыска сейчас сходит в ближайшую камеру и приведет воровку. С украденным портмоне.
Чуда не случилось. В полиции чудеса случаются редко. Пострадавшему было обещано приложить все силы для розыска. Когда появятся новости, ему непременно сообщат. С чем Улюляев и удалился, вполне довольный. Как раз когда с лестницы, прыгая через ступеньки, скатился Акаев, чуть не налетев на Пушкина.
– Алексей, какая удача! – выдохнул он. – Бах вас требует.
Младший чиновник позволил себе назвать Эфенбаха по-свойски. Что говорило скорее о дружелюбном отношении, чем о дерзости.
– Бушует?
– По обычаю, – согласил Акаев.
– Кулебяку заворачивает?
– Пошло дело…
– Тогда поспешим со всех ног.
Пушкин стал неторопливо одолевать ступеньки, ведущие наверх, к сыску. Акаеву осталось только следовать за ним. Хотя ноги его рвались вперед.
Тройка так резво вывернула из-за поворота, что пассажиры, накрытые меховой накидкой, имели все шансы вылететь в сугроб. Но остались целы и невредимы. Мастерство извозчика, называемого в обеих столицах лихачом, стоило недешево. Как и холеные лошади, с бубенцами, запряженные в ладные сани. Лихач на всем скаку взял вожжи, тройка встала, подняв копытами бурю снега. Пассажиров бросило вперед, но накидка уберегла. В Гнездниковском переулке у дома обер-полицмейстера Москвы, куда прискакала тройка, было пусто. Если не считать городового, который топтался у входа. И старательно не замечал, кто это с утра пораньше подъехал с шиком.
Медвежья шкура укрывала парочку. Дама в соболиной шапочке и полушубке была в том возрасте, когда женщина должна удержать на лице красоту на все оставшиеся годы. Прикладывая для этого неимоверные усилия и пуды косметики. Судя по крупным брильянтовым серьгам, дама могла позволить себе бороться за красоту до победного конца. Она была богата и не стеснялась своего богатства. Рядом с ней кое-как умещался господин скромного вида. На нем было строгое пальто, правда хорошего английского сукна, и теплая шляпа. Он казался моложе спутницы, что было чистой правдой. Лицо его, гладко выбритое, если не считать аккуратно подстриженных усов, не имело ярких черт, какие запоминаются. Его локоть был схвачен капканом женских перчаток, в которых таились довольно сильные ручки. Дама крепко прижалась к мужскому плечу.
– Алексей, – сказал она томно-капризно. – Я не знаю, как прожить эти дни!
Городовой старательно рассматривал небо и крыши. Он прятал ухмылку, чего нельзя было не заметить.
– Ангелина, дорогая, всего лишь три недели, – ответил Алексей, стараясь мягко вырваться, что ему не удалось.
– Ах, какая глупость соблюдать эти традиции! – обиженно воскликнула дама. – Конец девятнадцатого века, а мы живем по заветам прадедов! Ну кто придумал, что в пост и на Святки нельзя венчаться?! Какая глупость!
Алексей мягко сорвал цепкие ручки и даже смог сдвинуться к краю саней.
– Прости, мне пора, дорогая.
Дама не собиралась отступать.
– Поцелуй меня, – прошептала она, подставляя сочные, яркие губы.
– Ангелина, здесь улица, люди. Это невозможно…
– Кому какое дело, – она тянулась к его губам. – Поцелуй меня.
Городовой чуть не давился смехом. Алексей напряженно отвел голову.
– Это неприлично, прости.
Губки, ждавшие поцелуя, скривились. Ангелина стукнула кулачком по его плечу.
– Фу, какой ты правильный. Ну, иди, иди на свою мерзкую службу, которая тебе дороже меня, – и она толчками выгнала его из саней. Что Пушкин принял с облегчением. Строго, как полагается, поклонился и торопливо пошел к входным дверям. Городовой отмашкой отдал честь.
– Здравьжелаю, вашбродь, – пробурчал он, стараясь не ухмыляться.
– Доброе утро, Востриков. Вот двоюродная сестра подвезла.
Городовой понимающе кивнул: двоюродная сестра – дело понятное. И вежливо открыл дверь.
Извозчик, молодой парень, холеный, как его лошади, обернулся к пассажирке.
– Куда прикажете, барыня?
Ангелина откинулась на спинку саней и сладко потянулась.
– Куда хочешь, милый. Туда, где весело.
– Изволите в «Славянский базар»? – тут же спросил извозчик.
– Ах, гони! Только чтобы с посвистом и сердце зашлось.
– Не извольте беспокоиться! Дело знаем, – извозчик шаловливо подмигнул даме, чем сильно ее позабавил.
Кони взяли резво, сани вихрем полетели по накатанному снегу под бубенчики и покрик возницы. Городовой неодобрительно глянул им вслед, да и только.
Дом обер-полицмейстера походил на слоеный пирог. Сам полицейский хозяин Москвы Власовский располагался на втором этаже, где находились его канцелярия, приемная, кабинет и частные покои. Под ним, на первом этаже, размещался адресный стол города, с множеством справочных столов, разумеется. Сыскная полиция ютилась на третьем этаже. Места у сыска было мало, кабинет Эфенбаха и приемное отделение умещались в трех комнатах.
Алексей вошел в приемную часть адресного стола и уже повернул к лестнице, когда перед ним возник благообразный господин, который сорвал шляпу и прижал ее к груди.
– Прошу прощения, как мне попасть в сыскную полицию?
Говорил он столь приятно, а вид имел столь печальный, что невозможно было пройти мимо.
– На третий этаж, – ответил Алексей. – Вас ограбили?
Приятный господин искренне удивился:
– Как же угадали?!
– Убитому прийти затруднительно.
Жертва ограбления пристально вгляделась в незнакомое лицо, явно имеющее отношение к полиции.
– Прошу простить, с кем имею честь?
– Чиновник сыскной полиции Пушкин…
– Какое счастье! Какая удача! Я так сразу понял, что вы сыщик! – господин схватил ладонь Пушкина и принялся ее трясти, но быстро опомнился. – Прошу простить… Чиновник городской управы Улюляев… Имею честь заниматься городскими тротуарами.
По тому, в каком состоянии пребывали в Москве тротуары, господина чиновника следовало без разговоров засадить за решетку. Но времена стали мягкие, либеральные. Да и когда в России чиновников сажали за плохие тротуары? Вероятно, ожидать таких чудес следует лет через сто, сто пятьдесят, не раньше.
– Отчего не обратились в участок? – спросил Пушкин, чтобы не вспоминать, как вчера чудом не сломал ногу, оступившись в яму посреди Большой Никитской улицы.
– Как не обратиться, первым делом! – отвечал Улюляев, старательно нажимая на жалость и сострадание. – Послал за приставом Городского[2] участка.
– Что же господин Свешников не изволил явиться?
– Сам удивляюсь! Велел передать с городовым, что дело столь таинственное, что ему не справиться, надо прямо в сыскную, – чиновник только руками развел: дескать, пусть я и жертва, но не простая, а… очень даже непростая.
– Скромность украшает нашу полицию, – сказал Пушкин, пропуская Улюляева в дверь. – При случае передам господину Свешникову благодарность.
Ловкость пристава вызывала восхищение. Городская полиция обязана прибыть на место преступления и приложить все усилия к раскрытию по горячим следам. Только в случае неудачи и невозможности сразу поймать преступника следовало вызывать сыскную. Пристав Свешников решил не тратить время попусту: кому охота разбираться с безнадежной кражей в канун праздника.
Пушкин предложил пройти за ближайший стол. Спасаясь от тесноты, чиновники сыска частенько спускались сюда и снимали допросы в адресном столе. В этом не было ничего необычного. Как и в истории господина Улюляева, которую тот терпеливо изложил.
Прошлый вечер он проводил в ресторане гостиницы «Дюссо». Улюляеву было одиноко. А тут как раз заметил роскошную даму, у которой не было спутника. Она стояла и осматривала зал ресторана. Улюляев набрался храбрости и первым подошел к ней, опередив других одиноких мужчин. Дама была ослепительно хороша. И согласилась разделить ужин с чиновником городской управы. Улюляев заказал шампанского, вечер расцвел соблазнительными надеждами. Он уже прикидывал, как снимет номер и как проведет незабываемую ночь с такой красоткой. Кажется, дама была не прочь отдаться внезапно разгоревшейся страсти. Ужин подходил к концу, Улюляев нежно целовал ее ручку в перчатке, даже позволил себе чуть продвинуться губами выше дозволенного. Но тут даме потребовалось выйти, и Улюляев остался ждать, сдерживая буйные фантазии.
Ждал он довольно долго. Когда прошел час, а дама не явилась, пошел искать. Оказалось, что она исчезла. Когда же Улюляеву предложили расплатиться за ужин и шампанское, он обнаружил пропажу портмоне. Обронить не мог, как и не мог понять, когда его обокрали.
Пушкин выслушал не перебивая. Лишь проводил глазами Ванзарова, который спустился по лестнице в странно-печальном виде. Юноша прошел мимо, даже не кивнув.
– Как она себя назвала?
– Баронесса фон Шталь, – сказал Улюляев с такой гордостью, будто хотел намекнуть: уж если его обокрали, то не просто уличная воровка, а воровка-баронесса!
На столе появился блокнот, перетянутый черной резинкой, какие художники используют для эскизов. Пушкин перекинул несколько страниц и показал карандашный рисунок женщины с кудрявыми волосами.
– Взгляните. Похожа?
Улюляев прищурился и уверенно подтвердил: не она. Ничем не похожа. Пушкин перекинул лист и показал новый портрет, а за ним еще рисунок. Никого пострадавший не узнал. Что Пушкина не удивило.
– Попробуйте описать вашу баронессу, – сказал он, изготовив карандаш с остро отточенным грифелем в металлической капсуле.
Немного задумавшись, Улюляев принялся в превосходных степенях описывать женскую красоту. Что трудно и даже бесполезно. Красота имеет свойство исчезать в словах: смотришь – вот она. А начнешь рассказывать – вроде бы то, а вроде бы и не то. Пушкин рисовал быстро, как будто не прислушиваясь. Улюляев еще не закончил, а ему уже показали эскиз.
– Взгляните, похожа?
Улюляев даже охнул от удивления:
– Поразительно! Это она! Как вам удалось так точно понять?
Пушкин убрал блокнот и встал:
– Значит, волосы у нее были собраны в сложную конструкцию с цветами.
– Именно так! – Улюляев глядел на него с такой надеждой, будто чиновник сыска сейчас сходит в ближайшую камеру и приведет воровку. С украденным портмоне.
Чуда не случилось. В полиции чудеса случаются редко. Пострадавшему было обещано приложить все силы для розыска. Когда появятся новости, ему непременно сообщат. С чем Улюляев и удалился, вполне довольный. Как раз когда с лестницы, прыгая через ступеньки, скатился Акаев, чуть не налетев на Пушкина.
– Алексей, какая удача! – выдохнул он. – Бах вас требует.
Младший чиновник позволил себе назвать Эфенбаха по-свойски. Что говорило скорее о дружелюбном отношении, чем о дерзости.
– Бушует?
– По обычаю, – согласил Акаев.
– Кулебяку заворачивает?
– Пошло дело…
– Тогда поспешим со всех ног.
Пушкин стал неторопливо одолевать ступеньки, ведущие наверх, к сыску. Акаеву осталось только следовать за ним. Хотя ноги его рвались вперед.