Королева ангелов

В моей квартире. Только я. Она. Она о чем-то спросила.

– Что ты хочешь знать? – спросил он.

– Расскажи, как ты был женат.

Он сидел на диване, затекшие мышцы ныли. Он сидел так с завтрака, сорок пять минут без движения.

– Давай включим ЛитВиз, – сказал он.

– Пожалуйста, расскажи. Я хочу помочь.

– Надин, – сказал он безучастно, – все в порядке. Почему бы просто не оставить меня в покое?

Она надула губы и покачала головой, изображая обиду, но отказываясь отступиться.

– У тебя неприятности. Тебя все это расстроило, и я знаю, каково это. Нехорошо быть одному, когда у тебя неприятности.

Любой ценой избежать этого.

Он потянулся к ней и попытался погладить ее грудь, но она ловко увернулась и пересела в сломанное кресло напротив дивана, вне досягаемости.

– Хорошо же поговорить с кем-нибудь. Я знаю, ты не плохой человек. Просто очень расстроен. Когда я расстроена, друзья иногда помогают мне проговорить…

– Я безработный, я не проходил коррекцию, меня не печатают, я старею, и у меня есть ты, – сказал он. – Ну и?..

Она оставила без внимания его желчность.

– Ты когда-то был женат. Мне рассказала мадам де Рош.

Он внимательно наблюдал за ней. Если сейчас прыгнуть вперед, он сможет ее схватить. И что дальше? Он чувствовал – он то угасает, то крепнет, словно плохой сигнал. Фрагменты поэзии Голдсмита декламировали себя голосом Голдсмита. Голосом гораздо более притягательным, чем его собственный.

Я простой человек. Простые люди теперь исчезают.

– Как ее звали? Вы развелись?

– Да, – сказал он. – Развелись.

– Расскажи.

Он прищурился. Голос Голдсмита затихал. Меньше всего ему хотелось сейчас думать о Джине и Дионе. Он справился с этим несчастьем несколько лет назад.

– Поговори со мной. Именно это тебе сейчас нужно, Ричард. – Торжествующая нотка. Ей это нравилось. Ее щеки под бровями, вскинутыми с мучительной искренностью, разрумянились.

– Надин, прошу тебя. Это очень неприятная тема.

Она вздернула подбородок, и ее глаза засияли.

– Я хочу знать. Хочу послушать.

Ричард уставился в потолок и с трудом сглотнул. Стихи затихали – хорошо. Может, в ней было что-то. Исцеление разговором.

– Ты пытаешься меня корректировать, – со смешком сказал он, качая головой. Со смешком вернулись стихи; он отверг эту уловку, и Надин вновь стала зудящим ничтожеством, он мог бы схватить ее, если бы захотел. Заявить о себе, как сделал Голдсмит. Вырваться на свободу.

Надин поморщилась.

– Ричард, мы просто разговариваем. У всех у нас свои проблемы, но можно же просто поговорить. Это не беспардонность.

– Разговор такого рода – беспардонность.

– Что случилось? Она была так плоха для тебя?

– Ради бога!

Надин прикусила нижнюю губу. Он взглядом запретил ей говорить (так он надеялся).

Я простой человек. Разве ты не видишь, что я просто жду подходящего момента?

Стихи снова исчезли, снова вернулись. Моисей. Кровавая жертва, чтобы отвратить гнев Божий. Ричард прочитал об этом однажды; Голдсмитово толкование этой истории отличалась от общепринятого. Обрезание. Как называется обрезание у женщин? Инфибуляция. Клиторидектомия. Подумать только, что оседает в голове у того, кто ведет литературную жизнь.

Он подавил пробивавшееся из глубины побуждение заплакать. Его лицо осталось уверенным и спокойным.

– Мы развелись, – сказал он.

Неправда.


– Точнее, мы собирались развестись, – поправился он себя. Ни он, ни тот, кто говорил стихами Голдсмита, не были сейчас искренними. Вперед лез давнишний парень. Тот, который был женат. Я считал, что убил его.

– Да?

Снова предложение: «Об этом лучше всего говорить, пока плачешь, ты же знаешь».

Никаких слез.

– Ее звали Диона. Я был говноработником в корпорации «Работники».

– Так.

– У нас была дочь. – Он снова сглотнул. – Джина. Милая.

– Ты очень любил их обеих, – предположила Надин. Он нахмурился, потом усмехнулся. Даже желая помочь, она лезла не в свое дело, не зная, где остановиться. Он видел, что ее представления о нем, ее внутренняя модель Ричарда, сильно расходились с реальностью, и в этом была вся история жизни Надин: она не могла, не была способна понять себя или кого-либо другого. Создатель моделей – сломанных.

– Да, – сказал он. – Любил, обеих. Но я хотел писать и осознал, что не могу этого делать, оставаясь говноработником. Поэтому заговорил о том, чтобы уйти с работы. – Он наблюдал. Она приблизилась к приманке. Скоро он схватит ее; исповедь отлично годится для того, чтобы ослабить ее бдительность. Голос того, другого, не умолкал.

– Это ее обеспокоило, – предположила Надин.

– Да. Это ее обеспокоило. Ей не нравились стихи. Вообще писательство. Она признавала только визио. Потом стало хуже.

– Да.

– Намного хуже. Джина разрывалась между нами. Мне казалось, и я разрываюсь на части. Наконец мне пришлось уйти.

– Да.

– Мы ждали год. Я пытался писать. Диона работала на двух работах. Никто из нас не проходил коррекцию, но в то время это не имело значения. Я ни разу ничего не отправил в печать. Устроился работать в другую компанию. Правка газетных публикаций. Диона сказала, что хочет, чтобы я вернулся. Я сказал, она мне нужна. Но нам не удавалось воссоединиться. Что-то мешало. Всякий раз.

– Да.

– Развод уже стал почти окончательным. Джина приняла это плохо. Диона хотела отправить ее к корректологу. Я сказал нет. Я сказал, пусть остается собой, пусть сама справится с этим. Диона сказала, Джина ей было семь Диона сказала Джина много говорила о смерти. Я сказал да но она слишком мала чтобы знать что-то об этом, это просто любопытство, пусть ее. Повзрослеет.

– Да.

Он мог просто дотянуться, взять ее за руку, развернуть. Как это делают голыми руками. Без ничего.

Сейчас неплохо бы заплакать.

– Я слушаю, – сказала Надин.

– Развод. Оставалось две недели, и он прошел бы утверждение суда. Слушание без строгих формальностей, без явки в суд, все активы мы уже поделили.

– Я разводилась так же, – заметила Надин.

– Она возила Джину ко мне на выходные. Мы так решили. Мы не хотели причинять ей боль.

Надин не сказала ничего, чтобы подбодрить его. Даже при всей своей бесчувственности она почувствовала приближение чего-то неприятного.

– Тогда случилась поломка самоуправляющей трассы. Автобус. Их автобус. Несильное землетрясение в долине разорвало сетку самоуправляющей трассы. Они влетели в подпорную стену, и в них врезались семь машин. Джина умерла сразу. Диона тоже, через день.

Глаза Надин округлились. Ее словно лихорадило.

– Боже мой, – выдохнула она.

Она пятнает его чистоту. Ей нравится погружать в это пальцы, перемешивать гумус.

– Я пережил все это в одиночестве. Не пошел на коррекцию. Бродил по округе, как зомби. Думаю, я действительно любил Диону. Не ожидал ничего столь окончательного. Джина пришла поговорить со мной перед сном. Я был в восторге. Я отказывался от коррекции, потому что считал, что это оскорбит их, Джину и Диону. Я создал в их память небольшое святилище и жег в нем благовония. Я писал стихи и сжигал их.

Спустя несколько месяцев я на время вернулся к работе. Прежде я уже встречался с Голдсмитом. Я начал подниматься. Из этой трясины. Он помог мне. Он рассказал, что в детстве видел своего отца, мертвого отца. Он объяснил мне, что я не схожу с ума.

Надин медленно покачала головой.

– Ричард, Ричард, – сказала она с обязательным сочувствием.

В его голове было тесно от мыслей. Там было его настоящее «я» и что-то вроде Голдсмита и того прежнего Ричарда Феттла и всех его воспоминаний в поезде. От этого столпотворения ему захотелось полежать в темной комнате.

– Нам следует прогуляться, – решительно сказала Надин. – После такого тебе нужно выйти и сделать что-то энергичное – зарядку.

Она протянула ему руку. Он взялся за нее и встал, громко хрустя суставами.

– Ты никогда никому не рассказывал, – сказала она, когда они спускались по лестнице с третьего этажа.