Королева ангелов
Часть 27 из 81 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Она улыбнулась.
– Ешь.
День был ясный и теплый, зимние облака сгрудились на востоке, прибрежный туман рассеивался, уносясь куда-то на запад. Эрнест был в строгом костюме, длинные волосы заплетены в косы, в руках планшет и портативная система управления нано. Он проводил ее по потрескавшемуся тротуару туда, где ждал длинный черный лимузин.
– Ты можешь себе это позволить? – спросила Мэри, скользнув в просторный салон.
– Для тебя все, что угодно.
– Не люблю драму, – предупредила Мэри.
– Дорогая моя, весь этот день будет драмой. Ты хотела увидеть.
– Ну…
Он приложил палец к ее губам, подавляя протест, и назвал системе управления лимузином адрес в теневой части старого центра города.
– Банкер-Хилл, – сказал он Мэри. – Один из моих любимых районов.
Лимузин плавно разогнался по несамоуправляющей улице, нашел старую трехъярусную автомагистраль, свернул на самоуправляющую полосу и повез их через теневую зону к старому центру. Эрнест называл древние здания Лос-Анджелеса, многие из них Мэри хорошо знала. В этом большом лоскуте она провела много времени на втором семестре обучения.
– Здесь проходила Пасадинская скоростная магистраль, – сказал Эрнест. – Когда я был маленький, тут все перерыли и поставили на опорах восемь самоуправляющих трасс. – Эрнест был на четыре года старше Мэри. – Именно тогда весь район холмов стал считаться вторым сортом. А ваши любители странного и творцы техноискусства теневой зоны возвращают ему былую славу… Не то чтобы мы когда-нибудь сравнились с Комплексами.
– Вы даже не собираетесь попробовать?
– Мы пробуем, – сказал он, кивая. – Но позволь мне хотя бы грубую попытку самокритики.
Лимузин высадил их под высоким красным навесом перед входом в отель. На боках навеса блестело золотистыми буквами слово «Бонавентура». За навесом, однако, двери не было; ее заменила или, возможно, съела плита из чего-то, что напоминало камень, но в чем Мэри признала активированное строительное нано.
– Консорциум, в который я вхожу, купил эти башни два года назад, – сказал Эрнест. – У меня в нем сороковая доля. Мы разработали нано и заключили контракт с фирмой-поставщиком, чтобы его питать. Оно полностью преобразует здание. В конечном итоге оно растворит старую сталь, оставив вместо нее только наноструктуры… Получится самый причудливый комплекс студий-галерей во всей теневой зоне Лос-Анджелеса.
Когда Мэри выходила из лимузина, Эрнест учтиво подал ей руку.
– Я бы непременно показал тебе его готовым, – сказал он, – но, возможно, так даже интереснее.
Она вышла из-под навеса и посмотрела вверх на два огромных цилиндра, серо-черных от нано, безмолвных и неподвижных под голубым небом.
– Старого стекла уже нет. Мы полгода дожидались разрешения на деструктуризацию. Теперь здесь только старое железо, композиты и нанопрокины. Хочешь увидеть прокины? У нас проложены безопасные мостки, а некоторые интерьеры наверху уже готовы.
– Веди, – сказала Мэри.
Эрнест навел пульт управления на однородную плиту, и образовалась небольшая дыра, которая быстро расширялась и превратилась в примитивный дверной проем. Края дверного проема вибрировали так быстро, что расплывались.
– Не дотрагивайся, – предупредил Эрнест и двинулся впереди ее по узкому туннелю. Стены гудели, как пчелиный рой. – Очень горячо, можно обжечься. Нам пришлось получить лицензию на использование воды в промышленном объеме, а потом выяснилось, что лучший нано для этой работы не нуждается в воде. Мы нашли ему способ самоохлаждаться. А воду сохраним для более поздних разновидностей нано, отделочников.
Мэри кивнула, хотя очень мало знала о нано и их свойствах. Туннель вывел их в теплую стеклянную трубу диаметром около трех и длиной около тридцати метров, проходившую над огромной ямой, заполненной громоздкими серыми кубами цилиндрами многоножками, крабообразными созданиями, тоже несущими множество кубов и цилиндров. Мэри ощутила дрожжевой запах моря. Солнечный свет просачивался сквозь чередующиеся слои красного и синего тумана. Туманы с жутковатой целеустремленностью обтекали гигантские прокины и просачивались сквозь них. Внизу некоторые из движущихся кубов оставляли за собой каркасы стен; другие кубы, двигавшиеся в нескольких метрах за ними, прокладывали в этих каркасах оптоволоконный кабель, а также каналы подачи энергии и жидкостей. Между стенами громоздились покрытые серым неуклюжие корпуса древних кондиционеров и вентиляционные трубы, уже удаляемые утилизирующим и перерабатывающим нано.
– На этом уровне через несколько дней все закончат, – сказал Эрнест.
– И что здесь будет?
– Там, где мы сейчас, на первом этаже, выставочный зал для обитателей Комплексов. Для любого, у кого достаточно денег. Оборванцы из теневой зоны обеспечивают техноискусство, меценаты из Комплексов наслаждаются «примитивной обстановкой».
– Звучит подхалимски, – сказала Мэри.
– Не следует недооценивать нас, милая комплексоидка, – предупредил Эрнест. – Для привлечения внимания у нас здесь будут несколько лучших художников из Комплексов. – Он, похоже, был разочарован ее прохладной реакцией. На самом деле здешняя бурная деятельность заставляла ее нервничать. Она не видела собственной реструктуризации, проведенной бесконечно более утонченными нанослугами доктора Самплера; вид этого великолепного старого отеля, которому обновляли кожу и кости, заставил Мэри содрогнуться. Она взглянула на шрамы, оставленные нано на пальцах Эрнеста. Перехватив ее взгляд, он поднял руки и, покачав головой, сказал: – Такого больше не случается. Я с ними отлично управляюсь, Мэри. Не беспокойся.
– Извини. – Она поцеловала его и незаметно поежилась, когда наноматериал брызнул на трубу, в которой они стояли, и закрепился на противоположной подпорке, застывая в дряблый цилиндр. – Это не полностью твой проект, – сказала она. – Над чем работаешь ты?
– Это станет кульминацией, – сказал он. – В нашем распоряжении весь день?
– Надеюсь.
– Тогда позвольте мне раскрывать тайну неторопливо. И пообещай кое-что. Ты никому не расскажешь.
– Эрнест… – Мэри попыталась изобразить раздражение, но очередной выброс нано помешал ей, и она пригнулась под стремительно проносящейся тенью. Он ободряюще прикоснулся к ней и побежал по трубе дальше, жестами подзывая ее.
– За мной, там много интересного!
Она догнала его в другом отрезке трубы, в середине старого отеля; теперь это была огромная полость, в которой лежали дремлющие мегапрокины.
– Атриум, – сказал он. – Это был красивейший отель. Стекло и сталь, как на космическом корабле. Но денежные потоки хлынули в Комплексы, и он не сумел выжить за счет местных жителей и иностранных студентов. В 2024 году стал прибежищем религиозной секты, но секта обанкротилась, и с тех пор он переходит из рук в руки. Никому не приходило в голову превратить его в прибежище художников – у художников никогда не бывает таких денег!
Труба закончилась у потертых латунных дверей старого лифта.
– Он надежный, – сказал он. – Его переделаем в последнюю очередь, а то и сохраним… Комитет еще не решил. – Он ткнул в белесую от времени термочувствительную пластиковую кнопку, и двери с лязгом распахнулись. – Поднимаемся. – Эрнест вошел в лифт после нее. Расхаживая взад-вперед по затертому ковру, он ухмылялся и сжимал кулаки. – Ты должна пообещать ничего не рассказывать.
– Не стучу и не треплюсь, – сказала она.
Он серьезно посмотрел на нее.
– Это не шутки, Мэри. Действительно не шутки, и совершенно секретно. Пожалуйста, обещай. – Улыбка исчезла с его лица, и он облизнул пересохшие губы.
– Обещаю, – сказала она. Человек, в отношениях с которым она планировала обязательства. Сокровенное стремление одиночки. Один – крепость только тогда, когда один. Двое – значит, брешь.
Он взял ее руки в свои и сжал, снова улыбаясь.
– Наверху моя студия. Там все уже готово, недели две как. Но я перевез свои манатки еще раньше. Там пока жарковато – нано выделяет тепло. Но это не доставляет неудобств.
– Веди, – сказала она, пытаясь возродить утренний прилив приязни. И спросила себя, не следует ли счесть свои ощущения серьезным изъяном? Она и раньше с Эрнестом чувствовала нечто подобное, но ей удавалось обернуть это теплотой чувств и забыть: сигнал предупреждения.
Мэри вспомнила, как впервые встретилась с Эрнестом.
– Здесь есть свет, – сказал он, распахивая дверь в широкий коридор. – И очень много места.
Два года назад. Она как раз получила повышение. Пошла на вечеринку в Первый Северный Комплекс, чтобы расслабиться в обществе трансформанта-мужчины, менее экстремального, чем сама, с которым познакомилась на семинаре по карьерному росту временных работников. Мэри услышала, как Эрнест с другого конца комнаты перебрасывался колкостями с хорошо одетыми художниками из Комплексов и их менеджерами в псевдокостюмах. Тогда он был жестче, осознавал собственный блеск и язвил от разочарования. Остроумный, напористый, очаровательно грубый; художники и менеджеры наслаждались, спокойно и зачастую раздражая, – поведение, типичное для корректированных. Мэри совсем не понравилось то, что она слышала, но когда они потом случайно пересеклись на какой-то тусовке, он принял то, что она трансформантка, глазом не моргнув и без сальной ухмылки, рассказал кое-что поучительное о сообществах художников в теневой зоне, с мальчишеской гордостью показал ей проекцию, превратившую рукав его костюма в караван клоунов, и нанобокс, изготавливавший подобия скульптурных портретов из пляжной гальки. Он подарил ей тогда ее портрет, изготовленный прямо там же из камня, отыскавшегося в его кармане. Затем выразил свое восхищение и желание пообщаться за пределами тусовки. Она отказала: он казался более привлекательным, чем при первом знакомстве, но прежняя дерзость отталкивала. Он проявил настойчивость.
По приказу Эрнеста дверь студии открылась. Едва Мэри вошла, как по периметру просторной круглой комнаты начали загораться огни. Ослепительные пятна создали высокую и широкую «слепую» зону. В нише над ними и над дверью загорелся ряд дополнительных огней.
В дальней части широкого пространства проступил контур обнаженной женщины длиной метров десять и высотой шесть; ее рука тянулась к подвешенному кубу, преувеличенно большие бедра состояли из чередующихся участков хрома и блестящей начищенной бронзы, колено серебряный диск на бронзе, локоть золотой диск, глаза скрыты в глубокой тени. На один головокружительный момент Мэри испугалась, что скульптура чересчур тяжелая, такая, что продавит пол и они все упадут в сердитую пасту прокинов.
– Она полая. Это не металл, – сказал Эрнест. Затем сделал короткий танцующий шажок, едва сдерживая восторг. – Большая часть всего этого вообще не здесь. Вот единственная подсказка, какую я тебе дам. Продолжай. Исследуй.
– Она доделана? – нерешительно спросила Мэри.
– Еще несколько недель. Небольшие доработки. Предполагается, что это сможет оценить любой человек от десяти до двадцати, всегда что-то новое. Ну же. Потрогай.
Мэри неохотно подошла к его творению, опустив голову поглядывая вверх поджав губы. Кто его знает, чего ожидать. Она видела достаточно работ Эрнеста, чтобы понимать: видимая форма – лишь малая часть замысла. Быстро влево вправо вверх и вниз подметить проблески проекторов, мерцание света лазеров, какие-нибудь подсказки. Сюрпризы Мэри не любила даже эстетические.
– Она не кусается. Иди, иди, – подбодрил Эрнест. Мэри повернулась к нему, досадливо вздохнула, повернулась обратно и уставилась творению в глаза под тяжелыми веками; серебряные зрачки с золотой каймой в древней зеленой бронзе следили за ней, губы сложились в бронзовую улыбку великанши Моны Лизы, голова размером с каменную глыбу наклонилась, отводя взгляд влево и вверх к чему-то несуществующему не представляющему интереса по крайней мере для древней богини – на черную изогнутую стену. Мэри невольно тоже взглянула. По матово-серой стене катились черные блестящие лакированные волны за ними проработанным до мельчайших деталей узором поднималась декоративная пена, черная лакированная русалка выходящая из волн на барельефе расчесывала тронутые лунным светом волосы.
Серебряная луна висела над серединой туловища полулежащей фигуры, лунная тень потускнела, лунный диск поблескивал как бриллиант. Мэри и фигура стояли в море ртути, очень жидкий металл плескался у ее ног. Что-то зашевелилось в мозгу, и глаза Мэри округлились. Она опустила веки, увидела параллельные линии сканирования, пересекающие ее поле зрения. Где она
Фигура поднялась во весь рост под высоченным потолком студии, возвышаясь над Мэри как крона дерева, широко раскинула руки – половая щель выделялась на бронзовом теле мерцанием лавы – и произнесла с гулкой медью в голосе: «Это ожидаемые очертания. Это те, кого мы любим, всевозможные дочери, создательницы сыновей».
Мэри увидела у ног великанши череду женщин мать и тетки сестра школьные подруги женщины из книг легендарные женщины: Елена Троянская Маргарет Сэнгер Мэрилин Монро Бетти Фридан Энн Дитеринг; все это каким-то образом было связано с тем, что она считала сутью женственности, выстроено в какой-то концепции от раннего к позднему слева направо заканчивая трансформанткой встреченной ею в централе ЗОИ Сандрой Оушок. Мэри дернулась обратно, чтобы снова посмотреть на мать, увидела ее лицо строгое неодобрительное потом смягчившееся, помолодевшее, такую мать, какой, возможно, увидела ее в самый первый раз, идеализированную, мать прежде долгих лет осуждения и, наконец, ненависти и отвержения. У нее перехватило горло и на глаза набежали слезы, но она не винила Эрнеста, потому что теперь полностью погрузилась в переживание, как в сон. Она закрыла глаза и снова увидела красные линии сканирования. Что это за
Увидела себя, какой была до трансформации, словно в зеркале, длинное платье, высоко приподнятое с левой стороны, открывает короткие ноги кожа смуглая миндального цвета приплюснутый нос большие раскосые насмешливые глаза, отцовский рот на лице матери. Эрнест ничего не знал о тех временах, и, конечно, у него не было изображения ее матери. Красные линии сканирования, которые она уже видела
На полицейских тренировках
Череда женщин растаяла, и центральная фигура светясь теплым оранжевым светом восходящего солнца, воздела руки в серебристом оперении, мерцавшем как лава очертания вагины теперь прикрывал халат как ночной туман, глаза закрывались, лицо удлинялось, крылья Мадонны росли, простираясь от рук
На полицейских тренировках с модифицированным селекционерским «адским венцом». Это были предупреждающие признаки сканирования перед пыткой наведенными фантазиями при помощи «венца»
– Эрнест! – заорала она. – Что ты творишь?
Фигура моментально вернулась в исходное положение – полулежащая и нагая, а Эрнест очутился рядом с Мэри и пытался удержать в своей ее руку, которую она выдергивала из его хватки, пятясь к выходу.
– Где ты это взял? – спросила она хрипло от бешенства.
– Что не так? Я причинил тебе боль?
– Где ты достал этот «адский венец»?
– Это не… Откуда ты знаешь?
– Боже мой, ты купил «адский венец»!
– Это не «адский венец». Он изменен и не может никому навредить. Просто сканирует и позволяет моему психотропу выбирать образы из памяти. Настроен на приятные, но значимые воспоминания.
– Это незаконно, Эрнест, господи помилуй. Это «чернокнижник», старая модель, но адски нелегальная.
– Это просто остов, если говорить технически. Старая модель, абсолютно верно. Имитирует заурядное воплощение фантазий. Не страшнее того, что можно купить в магазине игрушек.
– Сканирует линии в моей лимбической системе и зрительной коре, Эрнест! Господи. Где ты его взял?
– Исключительно ради искусства, он безвреден.
– Ешь.
День был ясный и теплый, зимние облака сгрудились на востоке, прибрежный туман рассеивался, уносясь куда-то на запад. Эрнест был в строгом костюме, длинные волосы заплетены в косы, в руках планшет и портативная система управления нано. Он проводил ее по потрескавшемуся тротуару туда, где ждал длинный черный лимузин.
– Ты можешь себе это позволить? – спросила Мэри, скользнув в просторный салон.
– Для тебя все, что угодно.
– Не люблю драму, – предупредила Мэри.
– Дорогая моя, весь этот день будет драмой. Ты хотела увидеть.
– Ну…
Он приложил палец к ее губам, подавляя протест, и назвал системе управления лимузином адрес в теневой части старого центра города.
– Банкер-Хилл, – сказал он Мэри. – Один из моих любимых районов.
Лимузин плавно разогнался по несамоуправляющей улице, нашел старую трехъярусную автомагистраль, свернул на самоуправляющую полосу и повез их через теневую зону к старому центру. Эрнест называл древние здания Лос-Анджелеса, многие из них Мэри хорошо знала. В этом большом лоскуте она провела много времени на втором семестре обучения.
– Здесь проходила Пасадинская скоростная магистраль, – сказал Эрнест. – Когда я был маленький, тут все перерыли и поставили на опорах восемь самоуправляющих трасс. – Эрнест был на четыре года старше Мэри. – Именно тогда весь район холмов стал считаться вторым сортом. А ваши любители странного и творцы техноискусства теневой зоны возвращают ему былую славу… Не то чтобы мы когда-нибудь сравнились с Комплексами.
– Вы даже не собираетесь попробовать?
– Мы пробуем, – сказал он, кивая. – Но позволь мне хотя бы грубую попытку самокритики.
Лимузин высадил их под высоким красным навесом перед входом в отель. На боках навеса блестело золотистыми буквами слово «Бонавентура». За навесом, однако, двери не было; ее заменила или, возможно, съела плита из чего-то, что напоминало камень, но в чем Мэри признала активированное строительное нано.
– Консорциум, в который я вхожу, купил эти башни два года назад, – сказал Эрнест. – У меня в нем сороковая доля. Мы разработали нано и заключили контракт с фирмой-поставщиком, чтобы его питать. Оно полностью преобразует здание. В конечном итоге оно растворит старую сталь, оставив вместо нее только наноструктуры… Получится самый причудливый комплекс студий-галерей во всей теневой зоне Лос-Анджелеса.
Когда Мэри выходила из лимузина, Эрнест учтиво подал ей руку.
– Я бы непременно показал тебе его готовым, – сказал он, – но, возможно, так даже интереснее.
Она вышла из-под навеса и посмотрела вверх на два огромных цилиндра, серо-черных от нано, безмолвных и неподвижных под голубым небом.
– Старого стекла уже нет. Мы полгода дожидались разрешения на деструктуризацию. Теперь здесь только старое железо, композиты и нанопрокины. Хочешь увидеть прокины? У нас проложены безопасные мостки, а некоторые интерьеры наверху уже готовы.
– Веди, – сказала Мэри.
Эрнест навел пульт управления на однородную плиту, и образовалась небольшая дыра, которая быстро расширялась и превратилась в примитивный дверной проем. Края дверного проема вибрировали так быстро, что расплывались.
– Не дотрагивайся, – предупредил Эрнест и двинулся впереди ее по узкому туннелю. Стены гудели, как пчелиный рой. – Очень горячо, можно обжечься. Нам пришлось получить лицензию на использование воды в промышленном объеме, а потом выяснилось, что лучший нано для этой работы не нуждается в воде. Мы нашли ему способ самоохлаждаться. А воду сохраним для более поздних разновидностей нано, отделочников.
Мэри кивнула, хотя очень мало знала о нано и их свойствах. Туннель вывел их в теплую стеклянную трубу диаметром около трех и длиной около тридцати метров, проходившую над огромной ямой, заполненной громоздкими серыми кубами цилиндрами многоножками, крабообразными созданиями, тоже несущими множество кубов и цилиндров. Мэри ощутила дрожжевой запах моря. Солнечный свет просачивался сквозь чередующиеся слои красного и синего тумана. Туманы с жутковатой целеустремленностью обтекали гигантские прокины и просачивались сквозь них. Внизу некоторые из движущихся кубов оставляли за собой каркасы стен; другие кубы, двигавшиеся в нескольких метрах за ними, прокладывали в этих каркасах оптоволоконный кабель, а также каналы подачи энергии и жидкостей. Между стенами громоздились покрытые серым неуклюжие корпуса древних кондиционеров и вентиляционные трубы, уже удаляемые утилизирующим и перерабатывающим нано.
– На этом уровне через несколько дней все закончат, – сказал Эрнест.
– И что здесь будет?
– Там, где мы сейчас, на первом этаже, выставочный зал для обитателей Комплексов. Для любого, у кого достаточно денег. Оборванцы из теневой зоны обеспечивают техноискусство, меценаты из Комплексов наслаждаются «примитивной обстановкой».
– Звучит подхалимски, – сказала Мэри.
– Не следует недооценивать нас, милая комплексоидка, – предупредил Эрнест. – Для привлечения внимания у нас здесь будут несколько лучших художников из Комплексов. – Он, похоже, был разочарован ее прохладной реакцией. На самом деле здешняя бурная деятельность заставляла ее нервничать. Она не видела собственной реструктуризации, проведенной бесконечно более утонченными нанослугами доктора Самплера; вид этого великолепного старого отеля, которому обновляли кожу и кости, заставил Мэри содрогнуться. Она взглянула на шрамы, оставленные нано на пальцах Эрнеста. Перехватив ее взгляд, он поднял руки и, покачав головой, сказал: – Такого больше не случается. Я с ними отлично управляюсь, Мэри. Не беспокойся.
– Извини. – Она поцеловала его и незаметно поежилась, когда наноматериал брызнул на трубу, в которой они стояли, и закрепился на противоположной подпорке, застывая в дряблый цилиндр. – Это не полностью твой проект, – сказала она. – Над чем работаешь ты?
– Это станет кульминацией, – сказал он. – В нашем распоряжении весь день?
– Надеюсь.
– Тогда позвольте мне раскрывать тайну неторопливо. И пообещай кое-что. Ты никому не расскажешь.
– Эрнест… – Мэри попыталась изобразить раздражение, но очередной выброс нано помешал ей, и она пригнулась под стремительно проносящейся тенью. Он ободряюще прикоснулся к ней и побежал по трубе дальше, жестами подзывая ее.
– За мной, там много интересного!
Она догнала его в другом отрезке трубы, в середине старого отеля; теперь это была огромная полость, в которой лежали дремлющие мегапрокины.
– Атриум, – сказал он. – Это был красивейший отель. Стекло и сталь, как на космическом корабле. Но денежные потоки хлынули в Комплексы, и он не сумел выжить за счет местных жителей и иностранных студентов. В 2024 году стал прибежищем религиозной секты, но секта обанкротилась, и с тех пор он переходит из рук в руки. Никому не приходило в голову превратить его в прибежище художников – у художников никогда не бывает таких денег!
Труба закончилась у потертых латунных дверей старого лифта.
– Он надежный, – сказал он. – Его переделаем в последнюю очередь, а то и сохраним… Комитет еще не решил. – Он ткнул в белесую от времени термочувствительную пластиковую кнопку, и двери с лязгом распахнулись. – Поднимаемся. – Эрнест вошел в лифт после нее. Расхаживая взад-вперед по затертому ковру, он ухмылялся и сжимал кулаки. – Ты должна пообещать ничего не рассказывать.
– Не стучу и не треплюсь, – сказала она.
Он серьезно посмотрел на нее.
– Это не шутки, Мэри. Действительно не шутки, и совершенно секретно. Пожалуйста, обещай. – Улыбка исчезла с его лица, и он облизнул пересохшие губы.
– Обещаю, – сказала она. Человек, в отношениях с которым она планировала обязательства. Сокровенное стремление одиночки. Один – крепость только тогда, когда один. Двое – значит, брешь.
Он взял ее руки в свои и сжал, снова улыбаясь.
– Наверху моя студия. Там все уже готово, недели две как. Но я перевез свои манатки еще раньше. Там пока жарковато – нано выделяет тепло. Но это не доставляет неудобств.
– Веди, – сказала она, пытаясь возродить утренний прилив приязни. И спросила себя, не следует ли счесть свои ощущения серьезным изъяном? Она и раньше с Эрнестом чувствовала нечто подобное, но ей удавалось обернуть это теплотой чувств и забыть: сигнал предупреждения.
Мэри вспомнила, как впервые встретилась с Эрнестом.
– Здесь есть свет, – сказал он, распахивая дверь в широкий коридор. – И очень много места.
Два года назад. Она как раз получила повышение. Пошла на вечеринку в Первый Северный Комплекс, чтобы расслабиться в обществе трансформанта-мужчины, менее экстремального, чем сама, с которым познакомилась на семинаре по карьерному росту временных работников. Мэри услышала, как Эрнест с другого конца комнаты перебрасывался колкостями с хорошо одетыми художниками из Комплексов и их менеджерами в псевдокостюмах. Тогда он был жестче, осознавал собственный блеск и язвил от разочарования. Остроумный, напористый, очаровательно грубый; художники и менеджеры наслаждались, спокойно и зачастую раздражая, – поведение, типичное для корректированных. Мэри совсем не понравилось то, что она слышала, но когда они потом случайно пересеклись на какой-то тусовке, он принял то, что она трансформантка, глазом не моргнув и без сальной ухмылки, рассказал кое-что поучительное о сообществах художников в теневой зоне, с мальчишеской гордостью показал ей проекцию, превратившую рукав его костюма в караван клоунов, и нанобокс, изготавливавший подобия скульптурных портретов из пляжной гальки. Он подарил ей тогда ее портрет, изготовленный прямо там же из камня, отыскавшегося в его кармане. Затем выразил свое восхищение и желание пообщаться за пределами тусовки. Она отказала: он казался более привлекательным, чем при первом знакомстве, но прежняя дерзость отталкивала. Он проявил настойчивость.
По приказу Эрнеста дверь студии открылась. Едва Мэри вошла, как по периметру просторной круглой комнаты начали загораться огни. Ослепительные пятна создали высокую и широкую «слепую» зону. В нише над ними и над дверью загорелся ряд дополнительных огней.
В дальней части широкого пространства проступил контур обнаженной женщины длиной метров десять и высотой шесть; ее рука тянулась к подвешенному кубу, преувеличенно большие бедра состояли из чередующихся участков хрома и блестящей начищенной бронзы, колено серебряный диск на бронзе, локоть золотой диск, глаза скрыты в глубокой тени. На один головокружительный момент Мэри испугалась, что скульптура чересчур тяжелая, такая, что продавит пол и они все упадут в сердитую пасту прокинов.
– Она полая. Это не металл, – сказал Эрнест. Затем сделал короткий танцующий шажок, едва сдерживая восторг. – Большая часть всего этого вообще не здесь. Вот единственная подсказка, какую я тебе дам. Продолжай. Исследуй.
– Она доделана? – нерешительно спросила Мэри.
– Еще несколько недель. Небольшие доработки. Предполагается, что это сможет оценить любой человек от десяти до двадцати, всегда что-то новое. Ну же. Потрогай.
Мэри неохотно подошла к его творению, опустив голову поглядывая вверх поджав губы. Кто его знает, чего ожидать. Она видела достаточно работ Эрнеста, чтобы понимать: видимая форма – лишь малая часть замысла. Быстро влево вправо вверх и вниз подметить проблески проекторов, мерцание света лазеров, какие-нибудь подсказки. Сюрпризы Мэри не любила даже эстетические.
– Она не кусается. Иди, иди, – подбодрил Эрнест. Мэри повернулась к нему, досадливо вздохнула, повернулась обратно и уставилась творению в глаза под тяжелыми веками; серебряные зрачки с золотой каймой в древней зеленой бронзе следили за ней, губы сложились в бронзовую улыбку великанши Моны Лизы, голова размером с каменную глыбу наклонилась, отводя взгляд влево и вверх к чему-то несуществующему не представляющему интереса по крайней мере для древней богини – на черную изогнутую стену. Мэри невольно тоже взглянула. По матово-серой стене катились черные блестящие лакированные волны за ними проработанным до мельчайших деталей узором поднималась декоративная пена, черная лакированная русалка выходящая из волн на барельефе расчесывала тронутые лунным светом волосы.
Серебряная луна висела над серединой туловища полулежащей фигуры, лунная тень потускнела, лунный диск поблескивал как бриллиант. Мэри и фигура стояли в море ртути, очень жидкий металл плескался у ее ног. Что-то зашевелилось в мозгу, и глаза Мэри округлились. Она опустила веки, увидела параллельные линии сканирования, пересекающие ее поле зрения. Где она
Фигура поднялась во весь рост под высоченным потолком студии, возвышаясь над Мэри как крона дерева, широко раскинула руки – половая щель выделялась на бронзовом теле мерцанием лавы – и произнесла с гулкой медью в голосе: «Это ожидаемые очертания. Это те, кого мы любим, всевозможные дочери, создательницы сыновей».
Мэри увидела у ног великанши череду женщин мать и тетки сестра школьные подруги женщины из книг легендарные женщины: Елена Троянская Маргарет Сэнгер Мэрилин Монро Бетти Фридан Энн Дитеринг; все это каким-то образом было связано с тем, что она считала сутью женственности, выстроено в какой-то концепции от раннего к позднему слева направо заканчивая трансформанткой встреченной ею в централе ЗОИ Сандрой Оушок. Мэри дернулась обратно, чтобы снова посмотреть на мать, увидела ее лицо строгое неодобрительное потом смягчившееся, помолодевшее, такую мать, какой, возможно, увидела ее в самый первый раз, идеализированную, мать прежде долгих лет осуждения и, наконец, ненависти и отвержения. У нее перехватило горло и на глаза набежали слезы, но она не винила Эрнеста, потому что теперь полностью погрузилась в переживание, как в сон. Она закрыла глаза и снова увидела красные линии сканирования. Что это за
Увидела себя, какой была до трансформации, словно в зеркале, длинное платье, высоко приподнятое с левой стороны, открывает короткие ноги кожа смуглая миндального цвета приплюснутый нос большие раскосые насмешливые глаза, отцовский рот на лице матери. Эрнест ничего не знал о тех временах, и, конечно, у него не было изображения ее матери. Красные линии сканирования, которые она уже видела
На полицейских тренировках
Череда женщин растаяла, и центральная фигура светясь теплым оранжевым светом восходящего солнца, воздела руки в серебристом оперении, мерцавшем как лава очертания вагины теперь прикрывал халат как ночной туман, глаза закрывались, лицо удлинялось, крылья Мадонны росли, простираясь от рук
На полицейских тренировках с модифицированным селекционерским «адским венцом». Это были предупреждающие признаки сканирования перед пыткой наведенными фантазиями при помощи «венца»
– Эрнест! – заорала она. – Что ты творишь?
Фигура моментально вернулась в исходное положение – полулежащая и нагая, а Эрнест очутился рядом с Мэри и пытался удержать в своей ее руку, которую она выдергивала из его хватки, пятясь к выходу.
– Где ты это взял? – спросила она хрипло от бешенства.
– Что не так? Я причинил тебе боль?
– Где ты достал этот «адский венец»?
– Это не… Откуда ты знаешь?
– Боже мой, ты купил «адский венец»!
– Это не «адский венец». Он изменен и не может никому навредить. Просто сканирует и позволяет моему психотропу выбирать образы из памяти. Настроен на приятные, но значимые воспоминания.
– Это незаконно, Эрнест, господи помилуй. Это «чернокнижник», старая модель, но адски нелегальная.
– Это просто остов, если говорить технически. Старая модель, абсолютно верно. Имитирует заурядное воплощение фантазий. Не страшнее того, что можно купить в магазине игрушек.
– Сканирует линии в моей лимбической системе и зрительной коре, Эрнест! Господи. Где ты его взял?
– Исключительно ради искусства, он безвреден.