Король воронов

Все трое направились к дверям в виде неловкой, расширяющейся фигуры, как отталкивающиеся друг от друга магниты. Когда они ушли, Блу торопливо побежала по проходу между полками, миновала подсобку, замызганные служебные душевые, склад, заставленный коробками и банками, и выскочила на улицу за магазином, где возле мусорных баков, набитых картоном, стояли Ганси и Генри.

Сначала их настигла ее тень, отбрасываемая фонарями на задней стене магазина, и оба вздрогнули, а потом расслабились, когда поняли, кому она принадлежит.

– Ты просто чудо, – сказал Ганси и обнял Блу за голову, так что у той почти все волосы выбились из-под заколок.

Оба дрожали от холода. Всё под этим черным небом казалось фальшивым и застывшим, и в памяти у Блу по-прежнему маячили два лица Ломоньера. Она услышала, как хлопнули дверцы машины – возможно, на парковке. Ночью все звуки казались одновременно далекими и близкими.

– Это было гениально, – сказал Генри и поднял руку над головой, ладонью к небу.

С нее взлетело какое-то насекомое; на секунду его озарил свет фонарей, и тут же оно пропало во тьме. Генри посмотрел ему вслед и выудил из кармана телефон.

Блу спросила:

– Чего они хотели? И почему мистер Грей решил, что они заинтересуются тобой?

Генри изучал сообщения на экране.

– Робо-Пи… Ганси объянил тебе, что это такое? Хорошо. Робо-Пи – одна из первых вещей, из-за которых поссорились Ломоньер и Гринмантл. Линч собирался продать ее кому-то из них, а в итоге продал моей матери, потому что она хотела Робо-Пи для меня. Она никогда об этом не забывала. Вот почему они ненавидят ее, а она ненавидит их.

– Но Ломоньер ведь здесь не ради тебя, так? – уточнил Ганси.

Он тоже читал сообщения на экране. Судя по всему, Генри получал известия о местонахождении Ломоньера.

– Нет-нет, – сказал Генри. – Скорее всего, они узнали машину вашего приятеля, мистера Грея, и решили выяснить, нельзя ли разжиться чем-нибудь от Кавински, пока они здесь. Я не стану утверждать, будто понимаю французов. Не знаю, помнят ли они меня с тех пор, когда я сидел у них в яме; теперь-то я старше. Но тем не менее. Ваш ассасин, видимо, полагает, что могут и помнить. Он оказал мне услугу, и я этого не забуду.

Он повернул телефон, и Блу смогла понаблюдать за непрерывным отчетом о действиях Ломоньера. Текст поступал обрывками, отдельными словами, в странно разговорной манере, описывая медленно продвижение Ломоньера по городу, в точно таком же стиле, в каком сам Генри описал грядущую продажу артефакта. На экране были мысли Генри. Какая необычная, причудливая магия.

Пока они вместе смотрели на экран, Ганси расстегнул пальто и накрыл полой Блу. Это тоже была необычная, причудливая магия – непринужденность его движения, тепло объятий, стук сердца, отдававшийся в спине у Блу. Ганси накрыл ладонью ее поврежденный глаз, словно желая от чего-то его защитить, но на самом деле это был просто предлог, чтобы коснуться пальцами лица девушки.

Генри оставили бесстрастным эти публичные проявления близости. Он прижал пальцы к экрану мобильника, тот несколько раз мигнул и что-то сообщил ему на корейском.

– Ты хочешь… – начала Блу и помедлила. – Может, переночуешь сегодня у кого-нибудь из нас?

Удивление озарило лицо Генри, но он покачал головой.

– Нет, спасибо. Поеду обратно в Личфилд-Хаус, капитану не годится бросать корабль. Я не прощу себе, если эта публика явится туда за мной и найдет вместо меня Ченя-Второго и остальных. Я велю Робо-Пи следить, пока мы не… – Он описал пальцем круг в воздухе, словно намекая на новую встречу.

– Завтра? – спросил Ганси. – Я должен встретиться с сестрой за обедом. Вы оба, пожалуйста, тоже приходите.

Ни Генри, ни Блу могли и не отвечать; Ганси, разумеется, знал, что достаточно было попросить, чтобы гарантировать себе присутствие их обоих.

– Я так понимаю, теперь мы друзья, – сказал Генри.

– Видимо, так, – ответил Ганси. – Джейн говорит, это нормально.

– Это нормально, – подтвердила Блу.

И в улыбке Генри появилось что-то еще. Искреннее, счастливое, но также и нечто большее, для которого не существовало слов. Он убрал телефон в карман.

– Хорошо, хорошо. На горизонте чисто, и мне пора. До завтра.





39




В ту ночь Ронан не грезил.

После того как Ганси и Блу уехали из Амбаров, он прислонился к столбу на крыльце и стал смотреть на светлячков, мигающих в морозной тьме. Он был так беззащитен и наэлектризован, что ему даже не верилось, что он бодрствовал. В норме требовался сон, чтобы превратить Ронана в сплошную обнаженную энергию. Но это был не сон. Это были его жизнь, его дом, его ночь.

Через несколько секунд он услышал, как за спиной открылась дверь. К нему присоединился Адам. Они молча смотрели на танцующие огоньки в поле. Было нетрудно понять, что Адам напряженно работал над собственными мыслями. Слова то и дело поднимались из недр души Ронана и лопались, не успев сорваться с губ. Ему казалось, что он уже задал вопрос; он не мог дать и ответ.

На опушке рощи появились три оленя – на самой границе света, которую отбрасывал фонарь на крыльце. Один из них был очаровательный светлый самец, чьи рога напоминали то ли ветви, то ли корни. Он наблюдал за людьми, они наблюдали за ним, а потом Ронан не выдержал:

– Адам?

Поцелуй Адама – это были все мили, на которые Ронан когда-либо превышал ограничение скорости. Все опущенные в машине окна, все ночные поездки, от которых кожа покрывалась мурашками, а зубы стучали от холода. Это были ребра Адама под рукой Ронана, и губы Адама на его губах, снова, снова и снова, и прикосновение щетины, а потом Ронану пришлось остановиться, чтобы отдышаться и перезапустить сердце. Оба чувствовали себя изголодавшимися животными, но Адам голодал дольше.

В доме они притворились, что спят, но они не спали. Они растянулись на кушетке в гостиной, и Адам изучал татуировку, покрывавшую спину Ронана – сплошь острые углы, которые чудесным и пугающим образом загибались, вонзаясь друг в друга.


– Unguibus et rostro, – произнес Адам.

Ронан вложил его пальцы себе в рот.

Он больше не спал.





40




Вту ночь демон бодрствовал.

Пока Пайпер Гринмантл беспокойно спала, видя во сне предстоящий аукцион и свою растущую славу среди специалистов по магическим артефактам, демон занимался уничтожением.

Он уничтожал физические точки Кабесуотера – деревья, животных, папоротники, реки, камни, – но также истреблял и саму идею леса. Воспоминания, застрявшие в рощах, песни, которые можно сложить только ночью, ползучую эйфорию, которая наплывала и отступала вблизи одного из водопадов. Всё, что приснили здесь, демон развоплощал.

Последним он собирался развоплотить сновидца.

Сновидец будет сопротивляться.

Они всегда сопротивляются.

Пока демон разъединял и уничтожал, он регулярно сталкивался с нитями собственной истории, которые пробивались сквозь подлесок. Истории своего происхождения. Это плодородное место, богато насыщенное энергией силовой линии, годилось не только для выращивания деревьев и королей. Еще оно помогало расти демонам, если пролить достаточно дурной крови.

Здесь пролилось более чем достаточно дурной крови для того, чтобы создать демона.

Мало что ему мешало. Он был естественным врагом этого леса, и то единственное, что могло остановить демона, еще никому не приходило в голову. Только самые старые из деревьев пытались бороться, поскольку они одни помнили, как это делать. Медленно и методично демон раздирал их изнутри. Черный сок катился по гниющим ветвям. Они падали к подножию стволов и рассыпались в прах.

Одно дерево сопротивлялось дольше других. Оно, точнее, она была старше всех, и видела этого демона раньше, и знала, что иногда речь не о том, чтобы спасти себя, а о том, чтобы продержаться как можно дольше, пока кто-нибудь не придет на помощь. Поэтому она держалась, и тянулась к звездам, даже когда ее корни вырвали из земли, и держалась, и пела другим деревьям, даже когда стал гнить ее ствол, и держалась, и грезила о небе, даже когда ее развоплотили.

Другие деревья застонали. Если она погибла, кто в силах устоять?

Демон не спал.





41




Взависимости от того, с чего начать, речь в этой истории шла о Гвенллиан.

На рассвете она проснулась с воплем.

– Вставай! – крикнула она себе, выскакивая из постели.

Ее волосы ударились о низкий потолок чердака, потом она стукнулась головой и прижала ладонь к макушке. Снаружи было тускло и серо – раннее утро, – но Гвенллиан щелкала выключателями, дергала за шнуры и крутила регуляторы, пока не зажгла все лампы в доме. Тени качались туда-сюда.

– Вставай! – повторила она. – Матушка, матушка!

Сны продолжали липнуть к ней – деревья таяли, превращаясь в черную массу, демоны шипели, занимаясь разрушением; Гвенллиан замахала руками вокруг себя, чтобы сбросить паутину с волос и ушей. Она натянула платье, потом вторую юбку, сапоги, свитер, она нуждалась в броне. Затем Гвенллиан прошла между картами, которые оставила разбросанными на полу, и травами, которые сожгла перед медитацией, и направилась прямо к двум зеркалам, оставленным здесь, на чердаке, ее предшественница. Нив, Нив, прелестная Нив. Гвенллиан узнала бы ее имя, даже если бы остальные ей не сказали, потому что зеркала постоянно нашептывали его, пели, шипели. Они признавались в любви и ненависти. Они осуждали Нив и восхищались ею. Возносили и сбрасывали с высоты. Нив, Нив, ненавистная Нив, которая желала, чтобы весь мир уважал ее, и была готова ради этого на всё. Нив, Нив, прелестная Нив, которая в конце концов перестала уважать сама себя.

Два трюмо стояли лицом друг к другу, бесконечно отражая отражение. Нив проводила какой-то замысловатый ритуал, чтобы убедиться, что они заключают в себе все возможности, которые она могла вообразить, и еще некоторые дополнительные, и в конце концов одна из этих возможностей ее и сожрала. Настоящее колдовство – так сказали бы женщины в замке Сихарт. Их всех бы отправили в лес.

Гвенллиан встала между зеркалами. Магия тянула ее и завывала. Стекло не предназначалось для того, чтобы отражать столько времен сразу, и большинство людей не годились для того, чтобы вместить столько возможностей сразу. Впрочем, Гвенллиан была просто еще одним зеркалом, поэтому магия безвредно отскакивала от нее, пока она стояла, прижав ладони к обоим зеркалам. Она потянулась ко всем возможностям и оглянулась, перескакивая от одной ложной истины к другой.

– Матушка, матушка, – вслух произнесла Гвенллиан.

Ее беспорядочные мысли искажались, если она не произносила их сразу вслух.

И там возникла ее мать – в реальном настоящем, в текущей возможности, в той жизни, где сама Нив была мертва. Лес, который уничтожали, и мать Гвенллиан, которая гибла вместе с ним.

Развоплощалась.

Развоплощалась.