Король воронов
Часть 31 из 69 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Доблесть.
– Да, да, точно. Испытание на доблесть. Вот это в духе Ганси.
Ганси понял, что Генри прав, потому что в нем сразу вспыхнула энергия. Примерно так же он чувствовал себя на вечеринке. Ощущение, что тебя знают. Не в сверхъестественном смысле, а в другом, более глубоком и правдивом. Он спросил:
– Какую награду я получу, если пройду испытание?
– А какая бывает награда в испытаниях на доблесть? Награда – ваша честь, мистер Ганси.
Его знали вдвойне. Втройне.
Ганси еще не понял, как быть с тем фактом, что его столь верно постиг человек, с которым они, в конце концов, недавно познакомились.
Поэтому ему ничего не оставалось, кроме как спуститься в дыру.
Там было почти совсем темно. Стены наступали. Ганси стоял достаточно близко к Генри, чтобы одновременно почуять запах его геля для волос и услышать слегка учащенное дыхание.
– История – сложная сволочь, – сказал Генри. – У тебя нет клаустрофобии?
– Нет. У меня другие пороки.
Будь это Кабесуотер, он бы живо поработал со страхами Ганси и породил ядовитых насекомых. Ганси благодарил судьбу за то, что за пределами Кабесуотера воображение было не столь мощной силой. Эта дыра в земле могла оставаться просто дырой в земле. Здесь Ганси приходилось беспокоиться только о том, чтобы держать под контролем внешнее, но не внутреннее.
– Представляешь, если бы пришлось здесь прятаться. Ну, я выдержал испытание?
Генри поскреб стену, судя по всему. Послышался мертвый, шипящий звук, когда земля осыпалась к его ногам.
– Тебя когда-нибудь похищали, Ричард Ганси?
– Нет. А что, сейчас я похищен?
– Только не в учебный день. А меня один раз похитили, – сказал Генри, таким беспечным, самым обычным тоном, что Ганси не понял, шутит он или нет. – Ради выкупа. Мои родители были за границей, поэтому переговоры шли с трудом. Меня посадили в яму вроде этой. Даже немного меньше.
Он не шутил.
– Господи, – сказал Ганси.
Он не видел в темноте лица Генри и не мог понять, как тот относится к истории, которую рассказывает. Голос Генри оставался беззаботным.
– Господа там, к сожалению, не было, – сказал он. – Или к счастью. В яме едва хватало места для меня.
Ганси услышал, как Генри трет пальцы друг о друга, а может быть, сжимает и разжимает кулаки. В этом пыльном помещении все звуки усиливались. Теперь он почуял тот особый запах, которым сопровождался страх – запах гормонов, которые вопили о тревоге. Впрочем, Ганси не мог понять, чей это был запах, его или Генри. Разум знал, что в этой дыре не появится внезапно рой насекомых-убийц. Но сердце Ганси помнило, как он висел в пещере в Кабесуотере и слышал внизу гудение пчел.
– Это тоже в духе Ганси? – спросил Генри.
– Которая часть?
– Секреты.
– В общем, да, – признал Ганси, поскольку признать, что у тебя есть секреты – это еще не значит поделиться ими. – И что случилось?
– Что случилось, он спрашивает. Моя мать знала, что немедленно заплатить выкуп – значит поощрить других похитителей. Поэтому она торговалась с ними. Им, как можно догадаться, это не нравилось. Они заставили меня объяснять маме по телефону, что они будут делать со мной каждый день, пока она не пришлет деньги.
– Они заставили тебя об этом рассказать?
– Да, да. Таковы правила. Если родители знают, что ребенку страшно, то заплатят побыстрее и побольше, вот в чем фишка.
– Я не знал.
– Теперь знаешь.
Казалось, стены подступили ближе. Генри, негромко рассмеявшись – рассмеявшись! – продолжал:
– Она сказала: «Я не плачу за бракованный товар». А они сказали, что других условий не будет, и так далее, и тому подобное. Но моя мать хорошо умеет торговаться. Поэтому через пять дней я вернулся к ней, сохранив все пальцы и оба глаза. Говорят, за немалую сумму. Я слегка охрип, но исключительно по своей вине.
Ганси не знал, как к этому относиться. Ему открыли секрет, а он понятия не имел, почему. Он не знал, чего Генри хотел от него. У Ганси было наготове столько реакций, которые он мог выдать, – сочувствие, совет, тревога, поддержка, негодование, сожаление, – но он не знал, какая комбинация требуется. Ганси привык знать. Он не думал, впрочем, что Генри в чем-то нуждался…
Это была неведомая земля без карты.
Наконец Ганси сказал:
– А теперь мы стоим в точно такой же яме, и ты совершенно спокоен.
– Да. В том-то и штука. Я потратил… потратил много лет, чтобы этого достичь, – сказал Генри.
Он коротко вздохнул; Ганси не сомневался, что лицо Генри рассказывает совсем иную повесть, нежели бодрый голос.
– Вместо того чтобы прятаться, повернись лицом к тому, чего ты боишься.
– Сколько лет? Сколько тебе тогда было?
– Десять.
Свитер Генри зашуршал; Ганси догадался, что он перешел на другое место. Его голос зазвучал чуть-чуть иначе.
– А сколько лет было тебе, Ух Ты Ганси, когда тебя зажалили пчелы?
Ганси знал фактический ответ, но сомневался, что Генри был нужен именно он. Он по-прежнему не знал, почему они вообще вели этот разговор.
– Мне тоже было десять.
– И как ты прожил все эти годы?
Ганси помедлил.
– Иногда лучше, иногда хуже. Ты сам видел.
– Ты доверяешь мне? – спросил Генри.
Здесь, в темноте и еще раз в темноте, это был непростой вопрос. Здесь, во время испытания на доблесть. Доверял ли он Генри? Доверие Ганси всегда основывалось на инстинкте. Его подсознание быстро собирало все знаки в картину, которую он понимал, сам не зная почему. Почему он находился в этой яме?
Ганси уже знал ответ.
– Да.
– Дай руку, – сказал Генри.
Одной рукой он нащупал в темноте ладонь Ганси. А другой посадил на нее насекомое.
30
Ганси не дышал.
Поначалу он усомнился, что это правда насекомое. В темном и тесном помещении ему просто померещилось. Но потом Ганси почувствовал, как оно шевельнулось на его ладони. Очень знакомо. Ощущение тонких ножек, поддерживающих довольно крупное туловище…
– Ганси, старик, – сказал Генри.
Ганси не дышал.
Он не мог отдернуть руку: в эту заведомо проигрышную игру он уже однажды играл. А потом, к его ужасу, насекомое коротко зажужжало. Не взлетая. Этот шум Ганси уже давно перестал воспринимать как звук. Это было оружие. Тот, кто дернется первым, умрет.
– Дик.
Ганси не дышал.
На самом деле было удивительно мало шансов, что его ужалит какое-нибудь насекомое. «Сам посуди», – часто говорил Ганси какому-нибудь обеспокоенному другу или родственнику, когда они стояли на улице и в воздухе носились насекомые. «Когда тебя кусали в последний раз?» Но Ганси не мог понять, почему Генри это сделал. Он вообще не знал, что ему положено думать. Он должен припомнить всё, что случилось с ним? Всё хорошее и плохое? Если так, то ленту заело, и в его памяти проигрывался один только этот момент.
– Ганси, – сказал Генри. – Дыши.
Перед глазами у Ганси замелькали огоньки. Он дышал, но недостаточно. Двигаться значило рисковать.
Генри коснулся тыльной стороны ладони Ганси, затем накрыл его руку своей. Насекомое оказалось в ловушке между Ганси и Генри, внутри шара из пальцев.
– Вот чему я научился, – сказал Генри. – Если не можешь не бояться…
Было место, где ужас замирал и превращался в ничто. Но теперь, когда Ганси стоял в этой дыре, с насекомым на ладони и с осознанием того, что он скоро умрет, «ничто» не желало приходить.
Генри продолжал:
– …бойся – и будь счастлив. Подумай о своей девочке-невесте, Ганси, и о том, как мы веселились вчера вечером. Подумай о том, чего ты боишься. Этот вес на ладони говорит тебе, что ты держишь пчелу? Это обязательно должно быть что-то, что убьет тебя? Нет. Это просто какая-то мелочь. Она может оказаться чем угодно. Она может быть чем-то прекрасным.
Ганси не мог больше удерживать дыхание, он должен был упасть в обморок или нормально вздохнуть. Он выпустил прерывистую струю никчемного воздуха и втянул новую порцию. Темнота опять стала просто темнотой, пляшущие огоньки исчезли. Сердце по-прежнему бешено билось в груди, но постепенно успокаивалось.
– Да, да, точно. Испытание на доблесть. Вот это в духе Ганси.
Ганси понял, что Генри прав, потому что в нем сразу вспыхнула энергия. Примерно так же он чувствовал себя на вечеринке. Ощущение, что тебя знают. Не в сверхъестественном смысле, а в другом, более глубоком и правдивом. Он спросил:
– Какую награду я получу, если пройду испытание?
– А какая бывает награда в испытаниях на доблесть? Награда – ваша честь, мистер Ганси.
Его знали вдвойне. Втройне.
Ганси еще не понял, как быть с тем фактом, что его столь верно постиг человек, с которым они, в конце концов, недавно познакомились.
Поэтому ему ничего не оставалось, кроме как спуститься в дыру.
Там было почти совсем темно. Стены наступали. Ганси стоял достаточно близко к Генри, чтобы одновременно почуять запах его геля для волос и услышать слегка учащенное дыхание.
– История – сложная сволочь, – сказал Генри. – У тебя нет клаустрофобии?
– Нет. У меня другие пороки.
Будь это Кабесуотер, он бы живо поработал со страхами Ганси и породил ядовитых насекомых. Ганси благодарил судьбу за то, что за пределами Кабесуотера воображение было не столь мощной силой. Эта дыра в земле могла оставаться просто дырой в земле. Здесь Ганси приходилось беспокоиться только о том, чтобы держать под контролем внешнее, но не внутреннее.
– Представляешь, если бы пришлось здесь прятаться. Ну, я выдержал испытание?
Генри поскреб стену, судя по всему. Послышался мертвый, шипящий звук, когда земля осыпалась к его ногам.
– Тебя когда-нибудь похищали, Ричард Ганси?
– Нет. А что, сейчас я похищен?
– Только не в учебный день. А меня один раз похитили, – сказал Генри, таким беспечным, самым обычным тоном, что Ганси не понял, шутит он или нет. – Ради выкупа. Мои родители были за границей, поэтому переговоры шли с трудом. Меня посадили в яму вроде этой. Даже немного меньше.
Он не шутил.
– Господи, – сказал Ганси.
Он не видел в темноте лица Генри и не мог понять, как тот относится к истории, которую рассказывает. Голос Генри оставался беззаботным.
– Господа там, к сожалению, не было, – сказал он. – Или к счастью. В яме едва хватало места для меня.
Ганси услышал, как Генри трет пальцы друг о друга, а может быть, сжимает и разжимает кулаки. В этом пыльном помещении все звуки усиливались. Теперь он почуял тот особый запах, которым сопровождался страх – запах гормонов, которые вопили о тревоге. Впрочем, Ганси не мог понять, чей это был запах, его или Генри. Разум знал, что в этой дыре не появится внезапно рой насекомых-убийц. Но сердце Ганси помнило, как он висел в пещере в Кабесуотере и слышал внизу гудение пчел.
– Это тоже в духе Ганси? – спросил Генри.
– Которая часть?
– Секреты.
– В общем, да, – признал Ганси, поскольку признать, что у тебя есть секреты – это еще не значит поделиться ими. – И что случилось?
– Что случилось, он спрашивает. Моя мать знала, что немедленно заплатить выкуп – значит поощрить других похитителей. Поэтому она торговалась с ними. Им, как можно догадаться, это не нравилось. Они заставили меня объяснять маме по телефону, что они будут делать со мной каждый день, пока она не пришлет деньги.
– Они заставили тебя об этом рассказать?
– Да, да. Таковы правила. Если родители знают, что ребенку страшно, то заплатят побыстрее и побольше, вот в чем фишка.
– Я не знал.
– Теперь знаешь.
Казалось, стены подступили ближе. Генри, негромко рассмеявшись – рассмеявшись! – продолжал:
– Она сказала: «Я не плачу за бракованный товар». А они сказали, что других условий не будет, и так далее, и тому подобное. Но моя мать хорошо умеет торговаться. Поэтому через пять дней я вернулся к ней, сохранив все пальцы и оба глаза. Говорят, за немалую сумму. Я слегка охрип, но исключительно по своей вине.
Ганси не знал, как к этому относиться. Ему открыли секрет, а он понятия не имел, почему. Он не знал, чего Генри хотел от него. У Ганси было наготове столько реакций, которые он мог выдать, – сочувствие, совет, тревога, поддержка, негодование, сожаление, – но он не знал, какая комбинация требуется. Ганси привык знать. Он не думал, впрочем, что Генри в чем-то нуждался…
Это была неведомая земля без карты.
Наконец Ганси сказал:
– А теперь мы стоим в точно такой же яме, и ты совершенно спокоен.
– Да. В том-то и штука. Я потратил… потратил много лет, чтобы этого достичь, – сказал Генри.
Он коротко вздохнул; Ганси не сомневался, что лицо Генри рассказывает совсем иную повесть, нежели бодрый голос.
– Вместо того чтобы прятаться, повернись лицом к тому, чего ты боишься.
– Сколько лет? Сколько тебе тогда было?
– Десять.
Свитер Генри зашуршал; Ганси догадался, что он перешел на другое место. Его голос зазвучал чуть-чуть иначе.
– А сколько лет было тебе, Ух Ты Ганси, когда тебя зажалили пчелы?
Ганси знал фактический ответ, но сомневался, что Генри был нужен именно он. Он по-прежнему не знал, почему они вообще вели этот разговор.
– Мне тоже было десять.
– И как ты прожил все эти годы?
Ганси помедлил.
– Иногда лучше, иногда хуже. Ты сам видел.
– Ты доверяешь мне? – спросил Генри.
Здесь, в темноте и еще раз в темноте, это был непростой вопрос. Здесь, во время испытания на доблесть. Доверял ли он Генри? Доверие Ганси всегда основывалось на инстинкте. Его подсознание быстро собирало все знаки в картину, которую он понимал, сам не зная почему. Почему он находился в этой яме?
Ганси уже знал ответ.
– Да.
– Дай руку, – сказал Генри.
Одной рукой он нащупал в темноте ладонь Ганси. А другой посадил на нее насекомое.
30
Ганси не дышал.
Поначалу он усомнился, что это правда насекомое. В темном и тесном помещении ему просто померещилось. Но потом Ганси почувствовал, как оно шевельнулось на его ладони. Очень знакомо. Ощущение тонких ножек, поддерживающих довольно крупное туловище…
– Ганси, старик, – сказал Генри.
Ганси не дышал.
Он не мог отдернуть руку: в эту заведомо проигрышную игру он уже однажды играл. А потом, к его ужасу, насекомое коротко зажужжало. Не взлетая. Этот шум Ганси уже давно перестал воспринимать как звук. Это было оружие. Тот, кто дернется первым, умрет.
– Дик.
Ганси не дышал.
На самом деле было удивительно мало шансов, что его ужалит какое-нибудь насекомое. «Сам посуди», – часто говорил Ганси какому-нибудь обеспокоенному другу или родственнику, когда они стояли на улице и в воздухе носились насекомые. «Когда тебя кусали в последний раз?» Но Ганси не мог понять, почему Генри это сделал. Он вообще не знал, что ему положено думать. Он должен припомнить всё, что случилось с ним? Всё хорошее и плохое? Если так, то ленту заело, и в его памяти проигрывался один только этот момент.
– Ганси, – сказал Генри. – Дыши.
Перед глазами у Ганси замелькали огоньки. Он дышал, но недостаточно. Двигаться значило рисковать.
Генри коснулся тыльной стороны ладони Ганси, затем накрыл его руку своей. Насекомое оказалось в ловушке между Ганси и Генри, внутри шара из пальцев.
– Вот чему я научился, – сказал Генри. – Если не можешь не бояться…
Было место, где ужас замирал и превращался в ничто. Но теперь, когда Ганси стоял в этой дыре, с насекомым на ладони и с осознанием того, что он скоро умрет, «ничто» не желало приходить.
Генри продолжал:
– …бойся – и будь счастлив. Подумай о своей девочке-невесте, Ганси, и о том, как мы веселились вчера вечером. Подумай о том, чего ты боишься. Этот вес на ладони говорит тебе, что ты держишь пчелу? Это обязательно должно быть что-то, что убьет тебя? Нет. Это просто какая-то мелочь. Она может оказаться чем угодно. Она может быть чем-то прекрасным.
Ганси не мог больше удерживать дыхание, он должен был упасть в обморок или нормально вздохнуть. Он выпустил прерывистую струю никчемного воздуха и втянул новую порцию. Темнота опять стала просто темнотой, пляшущие огоньки исчезли. Сердце по-прежнему бешено билось в груди, но постепенно успокаивалось.