Копья и пулеметы

Я восхищаюсь английским народом. В деле колонизации он совершил неслыханное.

Адольф Гитлер



Как Англия стала крупнейшим в мире хищником и колонизатором





© Бушков А.А., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021





Умное слово от автора




В этой книге, как и в предыдущей, я вновь не собираюсь соблюдать четкую хронологию, буду объединять в одну главу рассказы о событиях, длившихся порой десятилетиями. Тому есть веские причины. Прежде исторические события были, позвольте уж щегольнуть ученым словцом, дискретными. Выражаясь проще, являли собою этакий пунктир. Мятеж, через пару лет – финансовый кризис, еще через годик – очередная война, или казнь вышедшего из милости фаворита, или что-нибудь еще.

В XIX в. уже обстояло иначе. Иные общественные процессы растягивались на долгие годы. К примеру, прекращавшаяся редко и ненадолго борьба английских трудящихся за свои права (в том числе и избирательное) растянулась почти на сорок лет. Так что, по-моему, нет смысла дробить рассказ о ней на отдельные главки, лучше объединить в одну. Точно так же обстоит и со многими другими событиями, так что я порой буду совершать временны́е скачки́ в лучшем стиле героев фантастики, путешественников во времени. Надеюсь, читатель не будет в претензии.





Воронья ночь




Итак, стоял 1801 год – первый год нового столетия. В последние лет тридцать как-то незаметно возникло, широко распространилось и глубоко укоренилось мнение, что первый год всякого столетия – «нулевой». Наступление двадцать первого столетия с превеликой помпой праздновали по всему миру 1 января 2000 г. Хотя до двадцать первого столетия оставался еще ровно год. Люди как-то подзабыли об элементарной арифметике. Век – это сто лет. То есть 1, 2, 3… 98, 99, 100. Так что первый год нового столетия всегда и есть первый. Но это так, к слову.

Мы отправимся не в Англию, а в Россию – потому что случившиеся там в начале марта первого года столетия трагические события связаны как раз с той самой английской «незримой рукой», о которой говорил еще Робеспьер, – правда, так и не определив ее национальную принадлежность. В нашем случае это сделать гораздо проще…

К тому времени вот уже десять лет в Англии правила бал откровенная русофобия. Хотя… Я неточно выразился. «Фобия» подразумевает эмоции. Они и здесь, понятно, присутствовали в некоторой степени, но главную роль играл холодный политический расчет. Великая Британия всерьез опасалась растущего русского влияния – и того, что Россия (как впоследствии и оказалось) может продвинуться ближе к «жемчужине в короне» – Индии. Премьер-министр Англии Уильям Питт-младший в словах не стеснялся и говорил то, что думал, не за закрытыми дверями, а на публике.

«Высокомерие русского кабинета становится нестерпимым для европейцев. За падением Очакова видны цели русской политики на Босфоре: русские скоро выйдут к Нилу, чтобы занять Египет. Будем же помнить: ворота на Индию ими уже открыты».

Именно тогда зародился страх англичан за Индию, временами принимавший характер прямо-таки мании, который будет сохраняться все время существования Российской империи, да и с приходом Советской власти нисколько не ослабнет, скорее усилится.

Я уже упоминал об английском ультиматуме с требованием передать Очаков Турции и замышлявшимся англичанами морским походом на Балтику. Этот поход не был пустым прожектом: вполне серьезно снаряжалась эскадра почти в сотню вымпелов. А перед тем, как этот ультиматум отослать в Санкт-Петербург, англичане попытались подпрячь к нему и Пруссию, однако Берлин вежливо, но твердо участвовать в этом предприятии отказался: стояла весна 1791 г., угроза вторжений Наполеона была вполне реальна (она и последовала), и Россия виделась Пруссии не противником, а военным союзником в борьбе с французами (как впоследствии и произошло).

Вот только на войну требовалось согласие парламентского большинства… Питт гремел с высокой трибуны:

– Мы не только превратим Петербург в жалкие развалины, но сожжем и верфи Архангельска, наши эскадры настигнут русские корабли даже в укрытиях Севастополя! И пусть русские плавают потом на плотах, как первобытные дикари.

Все его громокипящее ораторское искусство пропало даром. Политические противники, либералы-виги, проект провалили, и большинства голосов он не получил. Либерализм тут был совершенно ни при чем: просто виги заглядывали в будущее гораздо дальше Питта и гораздо лучше просчитывали возможные варианты развития событий. Победы Англии над Наполеоном были делом будущего – а в тот период война шла для англичан довольно неудачно. Французский флот, еще не разбитый наголову под Трафальгаром (это произойдет только в 1805 г.), был пока силен, и существовала серьезная опасность, что Наполеон попытается высадиться в Англии. Вот те, кто просчитывал ходы на политической шахматной доске искуснее твердолобого Питта, и решили, что с Россией следует не воевать, а наоборот, использовать ее как союзника в войне с Наполеоном…

Начало марта 1801-го. На русском престоле – Павел Первый, человек с прямо-таки трагической посмертной судьбой, как и его отец Петр Третий, жертва очередной «черной легенды». С давних пор укоренилось мнение (в последнее время начавшееся понемногу меняться), что Павел был сумасшедшим на всю голову. Один из авторов употребил восхитительное определение: «полубезумный император». Это уже перебор, двадцать два, туз к одиннадцати. Человек либо безумен, либо нет. Говорить о ком-то «полубезумен» так же смешно и нелепо, как сказать о женщине «полубеременная».

Автор этого определения – не врач, а писатель. Однако версию о сумасшествии Павла поддерживали и иные психиатры, порой весьма именитые.

Только после некоторых реформ 1905 г. стало вообще возможно писать, что Павел (и его отец) были убиты. До этого в энциклопедиях употреблялись лишь уклончивые обороты: «скоропостижно умер», «погиб», «внезапная кончина». И вообще, писать о нем было примерно то же самое, что, скажем, в СССР при Брежневе издавать обширную биографию Троцкого.

После «оттепели» 1905 г. видный психиатр П. Ковалевский (к стыду моему, мой родственник, хорошо еще, что дальний-предальний, седьмая вода на киселе, нашему слесарю двоюродный забор) выпустил выдержавшую потом восемь изданий книгу о Павле, где бестрепетной рукой поставил диагноз: «дегенерат второй степени с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования».

Правда, свою книгу выпустил и не менее видный психиатр профессор В.Ф. Чиж, державшийся противоположного мнения: «Павла нельзя считать маньяком», «не страдал душевной болезнью», «был психически здоровым человеком». Многозначительная деталь: Чиж, прежде чем написать свою книгу, много времени провел в архивах, изучая материалы о жизни и деятельности Павла. А Ковалевский главным образом ссылался на злые анекдоты вроде печальной истории о пехотном полке, якобы прямо с учений отправленном Павлом в Сибирь (вымысел чистой воды). Однако как-то так получилось, что версия Ковалевского стала не в пример более популярной…

И не только в России. Еще году в девяностом (вот было времечко), когда существовали целые магазины иностранной литературы, я купил книгу одного из виднейших чешских неврологов, профессора Ивана Лесны, название которой я лично перевел так: «О немощах могущих». Увлекательнейшее чтение о всевозможных душевных болезнях известных европейских монархов. Была там глава и о Павле Первом. Совершенно в стиле Ковалевского: «мегаломания», «явственные признаки невроза навязчивости», «параноидальные черты характера». Причем, как и Ковалевский, Лесны в виде аргументов приводит исключительно те самые злобные анекдоты, сплетни и вымыслы. А порой откровенно нелогичен. Одним из признаков душевной болезни Павла Лесны считал «постоянный страх Павла, что его постигнет судьба отца». Но страх-то этот оказался отнюдь не беспочвенным: Павел и в самом деле повторил судьбу отца, точно так же был убит заговорщиками! (К слову, когда через несколько лет вышел русский перевод книги Лесны, главы о Павле там почему-то не оказалось. Быть может, переводчик или редактор придерживались версии Чижа?)

Безусловно, Павел был взбалмошным и эксцентричным. Но далеко не он один. Если вспомнить, как долго и увлеченно чудесил великий наш полководец Суворов… Петухом кричал на публике, прыгал через стулья. Получив однажды приглашение богатого помещика у него обедать, решил подкормить подтощавшую свою кавалерию (с фуражом почему-то обстояло скверно). И приехал в гости в коляске, запряженной цугом (то есть гуськом) сотней лошадей. Помещик не мог не соблюсти обычай того времени, по которому лошадей гостя полагалось хорошенько накормить. А однажды Суворов велел венчать одним махом пар двадцать своих крепостных. О согласии женихов и невест и речи не шло: Суворов попросту распределил пары так, чтобы они подходили друг другу по росту, и велел строем шагать в церковь. Однако никто и никогда не приписывал Суворову ни малейших психических отклонений – чудаковат-с, эксцентричный джентльмен, как в таких случаях говорят англичане.


«Все знают», что однажды Павел из чистого самодурства наложил на Суворова опалу и велел ему отправиться в ссылку в принадлежавшее полководцу село Кончанское. Это один из наиболее часто приводившихся примеров «тиранства», «деспотизма» и «самодурства» Павла. А вот архивный документ, подлинный приказ императора, объясняющий причины опалы и ссылки: «вопреки высочайше изданного устава генералиссимус князь Италийский имел при корпусе своем дежурного генерала, что и делается на замечание всей армии». Иными словами, Суворов нарушил воинский устав, чего Павел не прощал никому, от рядового до генералиссимуса.

И обратный пример, не анекдот, а реальный случай (были свидетели). Проезжая с несколькими придворными по Петербургу, Павел усмотрел зорким глазом, что стоявший на часах офицер вдребезину пьян. Остановив коляску, заявил, что арестовывает проказника и велит ему немедленно отправляться на гауптвахту. Однако бравый вояка, заметно отклоняясь от вертикали, запротестовал:

– Никак невозможно, ваше величество.

Павел скорее изумился, чем разозлился:

– Невозможно?! Мне, императору?!

– Никак невозможно, – повторил офицер. – Согласно утвержденному вами воинскому уставу, прежде чем меня арестовать, вы обязаны по всем правилам снять меня с поста, а этого не сделано…

Не особенно и раздумывая, Павел распорядился:

– Оставьте его в покое. Он пьяный лучше нас трезвых уставы знает… Поехали.

А если серьезно… За свое недолгое царствование Павел сделал немало полезного (пусть не всегда продуманно, чуточку хаотично). Однажды я об этом уже писал подробно, поэтому главные свершения «безумца» изложу кратко.

Павел отменил петровский закон о престолонаследии, по которому самодержец сам выбирал себе наследника, и ввел стройную систему, просуществовавшую практически без изменений до революции. Снял с крестьян недоимку в семь с лишним миллионов рублей, а ущерб для бюджета возместил за счет новых обложений, касавшихся исключительно дворян. Запретил продавать крестьян без земли, ограничил барщину до трех дней в неделю. Отменил рекрутский набор. Еще запретил привлекать крестьян к работе на барина в воскресные и праздничные дни. Свидетель тех дней, немецкий писатель и русский разведчик Коцебу писал: «Народ был счастлив. Его никто не притеснял. Вельможи не смели обращаться с ним с обычной надменностью. Им было бы плохо, если бы до него дошло о какой-нибудь несправедливости, поэтому страх внушал им человеколюбие. Из 36 миллионов людей по крайней мере 33 имели повод благословлять императора, хотя и не все сознавали это». Свидетельство тем более ценное, что у Коцебу были причины обижаться на Павла – он в свое время по приказу Павла побывал в сибирской ссылке.

Прусский посланник Брюль в одном из донесений писал, что императором «недовольны все, кроме городской черни и крестьян». То есть кроме подавляющего большинства населения. «Простой народ даже любил Павла» – это декабрист Фонвизин.

Недовольно было исключительно «благородное сословие». И в первую очередь – господа гвардия. В отношении гвардейцев Павел «самодурствовал» и «тиранствовал» вовсю: выслал из Москвы множество офицеров, которые вместо того чтобы находиться при своих полках, годами бездельничали в Первопрестольной, тешась винишком и картами. Запретил офицерам в служебное время расхаживать по столице в штатском платье и богатых шубах. Мало того, как вспоминает уже знакомый нам Болотов, «всех гвардейцев не только познакомил с настоящею службою, но и заставил нести и самую строгую и тяжкую, и, позабыв все прежние свои шалости и дури, привыкать к трудолюбию, порядку, добропорядочному поведению, повиновению команде и почтению себя старейшим и к несению прямой службы». Другими словами, – от военных теперь требовалось жить по уставу и служить как положено. Для гвардейцев это было как нож острый.

В России с некоторых пор повелось, что нелюбовь гвардейцев к императору порой смертельно для императора опасна. Однако при любом накале возмущения заговоры против самодержца не возникают автоматически. Необходимы авторитетные, высокопоставленные вожаки – иначе любой накал возмущения сведется к ворчанью и ругани за дюжиной шампанского.

Вожаки нашлись весьма даже высокопоставленные и авторитетные: граф Платон Зубов, фаворит Екатерины в последние годы ее жизни, осыпанный императрицей феерическим дождем из званий, титулов, орденов и земель с крестьянами. При Павле – инспектор русской артиллерии, персона в армии немаленькая. Его младший брат Валерьян, на пару с братом – фаворит Екатерины в последние годы ее жизни. Правда, при Павле был всего-навсего директором одного из кадетских корпусов, но, граф и генерал-майор, обладал огромными связями в высшем обществе. Граф Пален, генерал-губернатор Петербурга. Были еще несколько титулованных и знатных, в чинах, придворных званиях и орденах – но это фигуры второго плана, статисты, не заслуживающие поименного перечисления. Всем им перепало немало английского золота от британского посла лорда Уинтворта – через его любовницу Ольгу Жеребцову, в девичестве Зубову, сестру Платона и Валерьяна. А за главарями стояла немалая кодла сплоченного общим интересом русского дворянства.

В чем общий интерес и почему английское золото?

Разрушив прежние политические расклады, Павел решительно взял курс на сближение с Наполеоном Бонапартом. Наполеон, решив взять Англию не штыком, а «на измор» (что в отношении страны-острова даже легче), ввел так называемую континентальную блокаду, запретив кораблям любых стран ввозить в Англию любые товары, особенно продовольствие. Конечно, полной блокады установить не удалось, контрабанда оживилась, но все равно число плававших в Англию кораблей упало резко.

Павел к этой блокаде присоединился, запретив русским кораблям возить что бы то ни было в Англию, и арестовал немалое число английских кораблей, на свою беду оказавшихся в это время в русских портах.

Вот это и объединило против него немалое число русского дворянства. Множество помещиков (и помянутые титулованные господа) большую часть произведенного в своих поместьях сбывали в Англию. В первую очередь – сосну, лён, смолу и пеньку, немало и зерна. Первые четыре позиции – без преувеличений товары стратегические, имевшие огромное значение в первую очередь для британского военно-морского флота. Сосна – это мачты. Лён – в составе парусины. (Впрочем, и парусину сбывали тоже. В 1809 г., купив для знаменитой экспедиции в Калифорнию английский корабль, переименованный впоследствии в «Юнону», русские не без удивления обнаружили на его парусах клейма русских производителей.) Смола нужна в большом количестве, чтобы регулярно конопатить корабли. Пенька, получаемая из конопли, шла на корабельный такелаж, то есть канаты и веревки. Таким образом, Англия лишалась в одночасье стратегических товаров, а русские благородные господа несли огромные убытки. Как говорится, ничего личного – экономика чистейшей воды. Тот же декабрист Фонвизин писал, что разрыв с Англией «наносил неизъясненный вред нашей заграничной торговле. Англия снабжала нас произведениями и мануфактурными, и колониальными за сырыя произведения нашей почвы. Дворянство было обеспечено в верном получении доходов со своих поместьев, отпуская за море хлеб, корабельные леса, мачты, сало, пеньку, лён и пр. Разрыв с Англией, нарушая материальное благополучие дворянства, усиливал в нем ненависть к Павлу. Мысль извести Павла каким бы то ни было способом сделалась почти всеобщей».

Как видим, Россия стала классическим сырьевым придатком – сырье в обмен на промышленные товары. Откровенно кривит душой Фонвизин: «неизъясненный вред» участие России в континентальной блокаде приносило не государству, а исключительно тем благородным господам, что гнали сырье в Англию.

Когда в ночь перед выступлением заговорщики собрались на ужин с шампанским, не кто иной, как Валерьян Зубов толкнул речь про «безрассудность разрыва с Англией, благодаря которому нарушаются жизненные интересы страны и ее экономическое благосостояние».

Да, пришел новый век, и заговорщики были новейшей формации, уж ничуть не похожие на тех, что возводили на престол Елизавету и Екатерину! Уж если даже не блиставший умом Валерьян Зубов знал и мог без запинки выговорить слово «экономические»…

Положение осложнялось еще и тем, что на многих высоких постах сидели персонажи, лично для себя выгоды от торговли с Англией сырьем не получавшие, но бывшие откровенными англоманами. В первую очередь – русский посол в Великой Британии граф Семен Воронцов, которого лорд Уинтворт вполне серьезно называл «англичанином» – граф настолько был по уши в англофильстве, что даже кухню предпочитал исключительно английскую. Вот его взгляд на Францию: «Французы созрели для свободы не более американских негров. Франция как будто укушена бешеной собакой. Я возмущен теми ужасами, которые совершаются отвратительной французской нацией». А вот взгляд на внешнюю политику на Кавказе: «Зачем Россия ввязывается в конфликты в Закавказье, за непроходимыми ущельями? Я не понимаю, какой может быть интерес в том, чтобы поддерживать этих грузин».

Пользу или вред приносил России такой вот посол? Каждый вправе судить сам. Эти строки взяты из письма Воронцова брату Александру – тоже персонажу крайне своеобразных взглядов. Став после убийства Павла руководителем Особого комитета по развитию русского флота, он принялся утверждать, что морской флот России не нужен: «В том ни надобности, ни пользы не предвидится». Это написано после блестящих побед адмирала Ушакова в Средиземном море над турками… Хорошо еще, что военно-морским министром, или «министром морских дел», как он тогда звался, был знаток своего дела и патриот адмирал Мордвинов, придерживавшийся совершенно противоположных взглядов, так что угробить флот не давал.

А в общем, оба братца мне страшно напоминают иных перестройщиков безвозвратно ушедших лет, с пеной у рта оравших на митингах, что армию следует сократить до минимума, а органы госбезопасности, в первую очередь разведку и контрразведку, упразднить вообще. Аргументы у них были простые, как мычание: ну кто же теперь нападет-то на новую демократическую Россию? Кто будет против нее шпионить?

Как уже говорилось, разрыв России с Англией означал тяжелые времена для «жизненных интересов и экономического благосостояния» отнюдь не России, а кучки бар, изрядно наживавшихся на торговле с Англией. И плевать им было и на жизненные интересы родины, и на ее экономическое благосостояние – лишь бы в их собственные карманы лилось английское золото.

Примерно так же – полностью пренебрегая интересами родной страны – вели себя русские помещики до 1861 г. Нет, они не торговали с Англией (по крайней мере, далеко не все). Они просто вывозили доходы от своих имений за границу, благо не существовало законов, запрещавших бы это делать. И жили за границей годами, проматывая целые состояния в вихре светских развлечений блестящего Парижа, на курортах Ниццы, в игорных домах Монако и других крайне приятных для них местах. Не ручеек, а могучий поток русского золота стремился из России.

И после отмены крепостного права мало что изменилось – только теперь господа помещики проматывали за границей не только доходы с имений (оставшихся при них), а еще и выкупные платежи – компенсации, полученные ими за то, что они лишились своих белых рабов…

Но вернемся во времена Павла. Итак, возникла кучка недовольных прекращением торговли с Англией. Это была именно что кучка – ну, сколько их могло быть всего? Несколько тысяч. Однако среди них оказались перечисленные выше богатеи и вельможи, что было для императора крайне опасно. Смертельно опасно, как вскоре выявилось….

Имелось еще одно обстоятельство, беспокоившее англичан неизмеримо более, чем прекратившийся поток сырья из России… На сей раз речь шла о самом существовании Британской империи, не больше и не меньше…

Еще в 1800 г. был заключен союз четырех держав – Франции, России, Швеции и Дании, к которому вскоре присоединилась и Пруссия. Это были не проекты или «договоры о намерениях» – продуманные соглашения, подписанные на высшем уровне. Цель союза – полный военный разгром Англии (в нем были заинтересованы все пять держав) и Турции (тут главный интерес был у России и Франции).

Вот это уже было крайне серьезно и на утопию ничуть не походило. Объединенные флоты пяти держав могли успешно противостоять английскому и на Балтике, и в Средиземноморье, и в омывающих Англию морях. Ну а на суше, на континенте, у Англии, что прекрасно там понимали, не было ни единого шанса на победу.

Как всегда водилось в таких случаях, участники антианглийской коалиции преследовали собственные выгоды. Франция рассчитывала получить Египет. Наполеон уже высаживался там однажды, разбил войска местного правителя, но развить успех и закрепиться не смог – египетское побережье блокировал английский флот, так что у французов не было возможности получить ни подкрепления, ни боеприпасы – да что бы то ни было. Тогда Наполеон совершил поступок, безусловно, его не красящий: бросил свою армию и, на небольшом суденышке проскользнув в тумане мимо английских фрегатов, вернулся во Францию. Оставшаяся без главнокомандующего и какой бы то ни было помощи армия продержалась с год, а потом поневоле была вынуждена сдаться англичанам. Теперь Наполеон собирался взять реванш за прошлый, что там, позор.

(Я нигде не нашел упоминаний об этом, но убежден, что Наполеон собирался вернуть и Канаду – очень уж логичный и легко предсказуемый шаг.)

Пруссия собиралась взять себе Ганновер, а также Падерборн (архиепископство в составе Священной Римской империи) и Мюнстер (главный город провинции Вестфалия).

Швеция и Дания рассчитывали принять участие в дележе ставших бы «бесхозными» после разгрома Англии ее колоний.

Ну а что же Россия? А Россия тоже преследовала насквозь практические цели, вовсе не собираясь, как это было в Семилетнюю войну, бесцельно проливать кровь русских солдат за чужие интересы. Павел действовал, как жесткий прагматик. Цели России подробно изложил в обширном меморандуме глава Коллегии иностранных дел граф Ростопчин, человек серьезный, которого никто из писавших о нем впоследствии никогда не называл не то что «безумцем», но даже «пустым прожектером».

По проекту Ростопчина после разгрома Турции следовало забрать у нее и присоединить к России Константинополь, Болгарию, Румынию и Молдову (тогдашняя Молдавия состояла из двух обособленных половинок – Молдовы и Валахии). А также образовать Греческую республику под протекторатом всех союзных держав, а потом прямо «перевести» ее под российский скипетр (Павел написал на полях, что «перевести можно и сразу, без возни с протекторатом).

Кроме того, Ростопчин предлагал привлечь к военным действиям против Турции и Австрию, взамен гарантировав, что она получит Сербию, Боснию и Валахию. Снова никакой утопии – Австрия давно зарилась на эти земли и вполне могла принять русское предложение, сулившее реальные выгоды.