Копчёная селёдка без горчицы
Часть 9 из 64 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Но я не хотел никому навредить. Признаюсь, я пришел в усадьбу в надежде разжиться кроликом-другим. Ничто не может быть лучше для слабой груди, чем горшок со славным тушеным кроликом, не так ли?
Он стукнул себя кулаком в грудь и выдавил кашель, который не обманул меня ни на миг, поскольку я и сама его часто имитирую. Браконьерские речи тоже не ввели меня в заблуждение. Если, как утверждала миссис Мюллет, мать Бруки — светская художница, он, вероятно, учился в Итоне или в аналогичном месте. Голос с надрывом должен был вызвать сочувствие к нему. Тоже старый фокус. Я сама его использовала и поэтому терпеть его не могла.
— Полковник не охотник, — продолжал он, — и это знает весь мир. Так что какой вред в том, чтобы прочесать это место на предмет вредителей, которые лишь объедают ваш сад и выкапывают ямы в кустарнике? Какой вред, а?
Я обратила внимание, что он повторяется, — почти верный признак того, что лжет. Я не знала, как ответить на его вопрос, так что продолжала молчать, скрестив руки.
— Но потом я заметил свет в доме, — говорил он. — «Эй! — сказал я себе. — Что это, Бруки? Кто может быть на ногах в эту несусветную рань? — так я сказал. — Может, кто-то болен?» Я знаю, что полковник не водит машину, видишь ли, и тогда я подумал: «Что, если кому-то понадобится сбегать в деревню за доктором?»
В его словах была правда. Старый «роллс-ройс» Харриет — «Фантом II» — хранился в каретном сарае, словно некая личная часовня, место, куда уходили отец и я — хотя никогда одновременно, конечно же, — когда мы хотели сбежать от того, что отец называл «тяготами повседневной жизни».
Он имел в виду, само собой, Даффи и Фели — и временами меня.
Хотя отцу ужасно не хватало Харриет, он никогда о ней не говорил. Его горе было настолько глубоким, что имя Харриет было поставлено на первое место в черном списке Букшоу — списке вещей, о которых никогда нельзя упоминать, если тебе дорога жизнь.
Сознаюсь, что слова Бруки сбили меня с толку. Не успела я сформулировать ответ, как он продолжил:
— Но потом я подумал: «Нет, это не просто так. Если в Букшоу кто-то болен, горело бы больше огней. Был бы свет на кухне — кто-то грел бы воду, кто-то суетился…»
— Мы могли бы позвонить по телефону, — возразила я, инстинктивно сопротивляясь попытке Бруки сплести свою паутину.
Но он говорил дело. Отец презирал телефон и позволял им пользоваться только в крайних случаях. В полтретьего утра было бы быстрее съездить на велосипеде — или даже сбегать — в Бишоп-Лейси, чем будить мисс Рансиман на телефонном узле и просить ее дозвониться спящему доктору Дарби.
К тому времени как эта нудная игра в «кнопка-кнопка-кто нажал на кнопку» будет закончена, мы все можем умереть.
Как будто это он был владельцем, а я непрошеным гостем, Бруки широко расставил ноги в резиновых сапогах и сцепил руки за спиной, заняв положение перед камином, посередине между двумя медными шпагами, принадлежавшими деду Харриет. Он не опирался локтем на каминную полку, но с него бы сталось.
Не успела я сказать и слова, как он бросил быстрый нервный взгляд направо и налево и понизил голос до хриплого шепота:
— «Но погоди, Бруки, старик, — подумал я. — Постой, Бруки, дружище. А вдруг это знаменитая Серая леди из Букшоу?» В конце концов, мисс, все знают, что временами здесь виден свет, природу которого нельзя легко объяснить.
Серая леди из Букшоу? Никогда не слышала о таком привидении. Эти деревенские жители суеверны до смехотворности! Или он делает из меня идиотку?
— Или фамильный призрак не упоминается в приличном обществе?
Фамильный призрак? У меня внезапно возникло ощущение, будто на мое сердце опрокинули ведро ледяной воды.
Может, Серая леди из Букшоу — это призрак моей матери Харриет?
Бруки рассмеялся.
— Глупо, не так ли? — И продолжил: — Какие еще призраки, нет уж, спасибо! Скорее всего, это домушник, положивший глаз на серебро полковника. В наше время таких много, с тех пор как война закончилась.
— Думаю, вам лучше уйти, — сказала я дрожащим голосом. — Отец спит очень чутко. Если он проснется и обнаружит вас здесь, нет сомнений, что он сделает. Он спит с боевым оружием на ночном столике.
— Что ж, тогда я пойду, — беспечно ответил Бруки. — Рад, что в вашей семье все в порядке. Мы очень о вас беспокоимся, все мы в деревне. Трудно сказать, что может случиться, когда вы так далеко, отрезанные…
— Спасибо, — произнесла я. — Мы очень благодарны, разумеется. А теперь, если не возражаете…
Я открыла перед ним французскую дверь.
— Спокойной ночи, мисс, — сказал он и с ухмылкой исчез в темноте.
Я медленно сосчитала до десяти — и последовала за ним.
Бруки нигде не было видно. Тени поглотили его целиком. Несколько секунд я прислушивалась, стоя на террасе, однако ночь была сверхъестественно тихой.
Над головой звезды мерцали, словно миллион крошечных лампочек, и я узнала созвездие Плеяды, Семь Сестер, названное так в честь девушек в греческой мифологии, которые так опечалились из-за участи своего отца — он был знаменитым Атласом, которого приговорили держать на плечах небесный свод, — что совершили самоубийство.
Я вспомнила о дождливом дне, который провела в оранжерее с Доггером, помогая ему отрывать глазки у небольшой горы картофеля и слушая историю, которую передавали из уст в уста тысячи лет.
«Какая глупость! — сказала я. — Зачем они убили себя?»
«Греки — народ, склонный к драматизму, — ответил Доггер. — Они придумали драму».
«Откуда ты все это знаешь?»
«Сведения плавают у меня в голове, — сказал он, — словно дельфины». И затем он погрузился в привычное молчание.
Где-то на той стороне лужайки ухнула сова, вернув меня из прошлого в настоящее. До меня дошло, что я до сих пор держу туфли в руках. Какой дурочкой, должно быть, я показалась Бруки Хейрвуду!
За моей спиной, если не считать керосиновую лампу, до сих пор горевшую в гостиной, Букшоу был погружен во мрак. Слишком рано для завтрака и слишком поздно, чтобы возвращаться в кровать.
Я зашла обратно в дом, обула туфли и прикрутила фитиль лампы. Цыганка, должно быть, уже отдохнула и справилась со страхом. Если мне повезет, я смогу заполучить приглашение на цыганский завтрак на открытом огне. Если мне повезет еще больше, я, может, даже узнаю, кто такая Хильда Мюир и почему мы все мертвы.
Я помедлила на краю Изгородей, ожидая, пока глаза приспособятся к глубокому мраку между деревьями.
Лесистая опушка в темноте — зловещее место, подумала я, место, где может случиться что угодно.
Эльфы… Хильда Мюир… Серая леди из Букшоу…
Я мысленно встряхнула себя. «Прекрати, Флавия!» — сказал внутренний голос, и я последовала его совету.
Фургон оставался на том же месте, я видела ступеньки и кусочек Млечного Пути, отраженный в занавешенном окне. Звук чавканья в темноте сказал мне, что Грай пасется поблизости.
Я медленно приблизилась к фургону.
— При-вет! — пропела я осторожно, с учетом недавнего расположения духа цыганки. — Это я, Флавия. Тук-тук. Кто-нибудь дома?
Ответа не было. Я подождала секунду, затем обошла вокруг фургона. Когда я прикоснулась к его деревянному боку, чтобы успокоиться, моя рука намокла от холодной росы.
— Есть кто-нибудь? Это я, Флавия. — Я легко постучала костяшками пальцев.
В заднем окне был слабый свет — такой свет, какой бывает, когда лампу приглушают на ночь.
Внезапно что-то мокрое, ужасное и слюнявое коснулось моей щеки. Я отпрыгнула, размахивая руками.
— Ой! — вскрикнула я.
Послышался хруст, и горячее дыхание, за которым последовал сладковатый запах влажной травы, обдало мой затылок.
Затем Грай ткнулся носом мне в ухо.
— Подкрадываешься, Грай! — сказала я, оборачиваясь. — Подкрадываешься!
Я прикоснулась к его теплой морде в темноте и обнаружила, что это странным образом успокаивает, намного сильнее, чем я могла бы предположить. Я прислонилась лбом к его боку, и несколько секунд, пока мое сердце утихомиривалось, мы так стояли, общаясь способом, намного более древним, чем слова.
Если бы ты только умел разговаривать, подумала я. Если бы только умел.
— При-вет! — снова окликнула я, последний раз похлопав Грая по морде и поворачиваясь к фургону. Но ответа так и не было.
Фургон слегка покачнулся на рессорах, когда я встала на оглобли и полезла вверх на место кучера. Резная ручка двери похолодила ладонь, когда я повернула ее. Дверь распахнулась — она не была заперта.
— Ау?!
Я вошла и потянулась к керосиновой лампе, слабо светившейся над плитой. Повернула фитиль, и стекло засияло жутким липким красным блеском.
Кровь! Повсюду была кровь! Плита и занавески были забрызганы кровью. Абажур тоже был в крови — и мои руки теперь тоже.
Что-то капнуло с потолка мне на лицо. Я дернулась с отвращением — и, возможно, с долей испуга.
И затем я увидела цыганку — она лежала у моих ног: черный ворох тряпок, совершенно неподвижно скорчившийся в луже крови. Я чуть не наступила на нее.
Я встала на колени рядом с ней и взяла ее запястье большим и указательным пальцами. Может ли это шевеление быть пульсом?
Если да, мне нужна помощь, и быстро. Промедление не доведет до добра.
Я уже собиралась выйти, когда что-то остановило меня. Я понюхала воздух, острый от металлического запаха крови.
Кровь, да, но не только кровь. Что-то, не соответствующее месту. Я снова принюхалась. Что бы это могло быть?
Рыба! Фургон вонял кровью и рыбой.
Цыганка ловила и готовила рыбу в мое отсутствие? Вряд ли, нет никаких признаков огня и рыболовных принадлежностей. Кроме того, подумала я, она была слишком слабая и уставшая, чтобы заниматься этим. И в фургоне определенно не было запаха рыбы, когда я уходила отсюда.
Я вышла наружу, закрыла за собой дверь и спрыгнула на землю.
Бежать назад в Букшоу за помощью смысла нет. Слишком долго. Пока я смогу разбудить кого надо и вызвать доктора Дарби, цыганка может умереть — если еще не умерла.
— Грай! — окликнула я, и старый конь, волоча ноги, подошел ко мне. Без дальнейших размышлений я вскочила ему на спину, обвила руками шею и ласково толкнула его пятками в ребра. Через несколько секунд мы пробежали рысью через мост, затем повернули на север, в Канавы.
Несмотря на темноту, Грай шел уверенно, как будто знал эту изборожденную тропу. Сидя верхом, я быстро наловчилась сохранять равновесие на его костлявой спине, пригибаясь, когда ветки нависали слишком низко, и жалея, что я не оказалась настолько дальновидной, чтобы захватить свитер. Я забыла, какими холодными бывают ночи в конце лета.
Мы бежали и бежали, конь цыганки превзошел самого себя. Возможно, предвкушал сытную еду в конце пути.
Он стукнул себя кулаком в грудь и выдавил кашель, который не обманул меня ни на миг, поскольку я и сама его часто имитирую. Браконьерские речи тоже не ввели меня в заблуждение. Если, как утверждала миссис Мюллет, мать Бруки — светская художница, он, вероятно, учился в Итоне или в аналогичном месте. Голос с надрывом должен был вызвать сочувствие к нему. Тоже старый фокус. Я сама его использовала и поэтому терпеть его не могла.
— Полковник не охотник, — продолжал он, — и это знает весь мир. Так что какой вред в том, чтобы прочесать это место на предмет вредителей, которые лишь объедают ваш сад и выкапывают ямы в кустарнике? Какой вред, а?
Я обратила внимание, что он повторяется, — почти верный признак того, что лжет. Я не знала, как ответить на его вопрос, так что продолжала молчать, скрестив руки.
— Но потом я заметил свет в доме, — говорил он. — «Эй! — сказал я себе. — Что это, Бруки? Кто может быть на ногах в эту несусветную рань? — так я сказал. — Может, кто-то болен?» Я знаю, что полковник не водит машину, видишь ли, и тогда я подумал: «Что, если кому-то понадобится сбегать в деревню за доктором?»
В его словах была правда. Старый «роллс-ройс» Харриет — «Фантом II» — хранился в каретном сарае, словно некая личная часовня, место, куда уходили отец и я — хотя никогда одновременно, конечно же, — когда мы хотели сбежать от того, что отец называл «тяготами повседневной жизни».
Он имел в виду, само собой, Даффи и Фели — и временами меня.
Хотя отцу ужасно не хватало Харриет, он никогда о ней не говорил. Его горе было настолько глубоким, что имя Харриет было поставлено на первое место в черном списке Букшоу — списке вещей, о которых никогда нельзя упоминать, если тебе дорога жизнь.
Сознаюсь, что слова Бруки сбили меня с толку. Не успела я сформулировать ответ, как он продолжил:
— Но потом я подумал: «Нет, это не просто так. Если в Букшоу кто-то болен, горело бы больше огней. Был бы свет на кухне — кто-то грел бы воду, кто-то суетился…»
— Мы могли бы позвонить по телефону, — возразила я, инстинктивно сопротивляясь попытке Бруки сплести свою паутину.
Но он говорил дело. Отец презирал телефон и позволял им пользоваться только в крайних случаях. В полтретьего утра было бы быстрее съездить на велосипеде — или даже сбегать — в Бишоп-Лейси, чем будить мисс Рансиман на телефонном узле и просить ее дозвониться спящему доктору Дарби.
К тому времени как эта нудная игра в «кнопка-кнопка-кто нажал на кнопку» будет закончена, мы все можем умереть.
Как будто это он был владельцем, а я непрошеным гостем, Бруки широко расставил ноги в резиновых сапогах и сцепил руки за спиной, заняв положение перед камином, посередине между двумя медными шпагами, принадлежавшими деду Харриет. Он не опирался локтем на каминную полку, но с него бы сталось.
Не успела я сказать и слова, как он бросил быстрый нервный взгляд направо и налево и понизил голос до хриплого шепота:
— «Но погоди, Бруки, старик, — подумал я. — Постой, Бруки, дружище. А вдруг это знаменитая Серая леди из Букшоу?» В конце концов, мисс, все знают, что временами здесь виден свет, природу которого нельзя легко объяснить.
Серая леди из Букшоу? Никогда не слышала о таком привидении. Эти деревенские жители суеверны до смехотворности! Или он делает из меня идиотку?
— Или фамильный призрак не упоминается в приличном обществе?
Фамильный призрак? У меня внезапно возникло ощущение, будто на мое сердце опрокинули ведро ледяной воды.
Может, Серая леди из Букшоу — это призрак моей матери Харриет?
Бруки рассмеялся.
— Глупо, не так ли? — И продолжил: — Какие еще призраки, нет уж, спасибо! Скорее всего, это домушник, положивший глаз на серебро полковника. В наше время таких много, с тех пор как война закончилась.
— Думаю, вам лучше уйти, — сказала я дрожащим голосом. — Отец спит очень чутко. Если он проснется и обнаружит вас здесь, нет сомнений, что он сделает. Он спит с боевым оружием на ночном столике.
— Что ж, тогда я пойду, — беспечно ответил Бруки. — Рад, что в вашей семье все в порядке. Мы очень о вас беспокоимся, все мы в деревне. Трудно сказать, что может случиться, когда вы так далеко, отрезанные…
— Спасибо, — произнесла я. — Мы очень благодарны, разумеется. А теперь, если не возражаете…
Я открыла перед ним французскую дверь.
— Спокойной ночи, мисс, — сказал он и с ухмылкой исчез в темноте.
Я медленно сосчитала до десяти — и последовала за ним.
Бруки нигде не было видно. Тени поглотили его целиком. Несколько секунд я прислушивалась, стоя на террасе, однако ночь была сверхъестественно тихой.
Над головой звезды мерцали, словно миллион крошечных лампочек, и я узнала созвездие Плеяды, Семь Сестер, названное так в честь девушек в греческой мифологии, которые так опечалились из-за участи своего отца — он был знаменитым Атласом, которого приговорили держать на плечах небесный свод, — что совершили самоубийство.
Я вспомнила о дождливом дне, который провела в оранжерее с Доггером, помогая ему отрывать глазки у небольшой горы картофеля и слушая историю, которую передавали из уст в уста тысячи лет.
«Какая глупость! — сказала я. — Зачем они убили себя?»
«Греки — народ, склонный к драматизму, — ответил Доггер. — Они придумали драму».
«Откуда ты все это знаешь?»
«Сведения плавают у меня в голове, — сказал он, — словно дельфины». И затем он погрузился в привычное молчание.
Где-то на той стороне лужайки ухнула сова, вернув меня из прошлого в настоящее. До меня дошло, что я до сих пор держу туфли в руках. Какой дурочкой, должно быть, я показалась Бруки Хейрвуду!
За моей спиной, если не считать керосиновую лампу, до сих пор горевшую в гостиной, Букшоу был погружен во мрак. Слишком рано для завтрака и слишком поздно, чтобы возвращаться в кровать.
Я зашла обратно в дом, обула туфли и прикрутила фитиль лампы. Цыганка, должно быть, уже отдохнула и справилась со страхом. Если мне повезет, я смогу заполучить приглашение на цыганский завтрак на открытом огне. Если мне повезет еще больше, я, может, даже узнаю, кто такая Хильда Мюир и почему мы все мертвы.
Я помедлила на краю Изгородей, ожидая, пока глаза приспособятся к глубокому мраку между деревьями.
Лесистая опушка в темноте — зловещее место, подумала я, место, где может случиться что угодно.
Эльфы… Хильда Мюир… Серая леди из Букшоу…
Я мысленно встряхнула себя. «Прекрати, Флавия!» — сказал внутренний голос, и я последовала его совету.
Фургон оставался на том же месте, я видела ступеньки и кусочек Млечного Пути, отраженный в занавешенном окне. Звук чавканья в темноте сказал мне, что Грай пасется поблизости.
Я медленно приблизилась к фургону.
— При-вет! — пропела я осторожно, с учетом недавнего расположения духа цыганки. — Это я, Флавия. Тук-тук. Кто-нибудь дома?
Ответа не было. Я подождала секунду, затем обошла вокруг фургона. Когда я прикоснулась к его деревянному боку, чтобы успокоиться, моя рука намокла от холодной росы.
— Есть кто-нибудь? Это я, Флавия. — Я легко постучала костяшками пальцев.
В заднем окне был слабый свет — такой свет, какой бывает, когда лампу приглушают на ночь.
Внезапно что-то мокрое, ужасное и слюнявое коснулось моей щеки. Я отпрыгнула, размахивая руками.
— Ой! — вскрикнула я.
Послышался хруст, и горячее дыхание, за которым последовал сладковатый запах влажной травы, обдало мой затылок.
Затем Грай ткнулся носом мне в ухо.
— Подкрадываешься, Грай! — сказала я, оборачиваясь. — Подкрадываешься!
Я прикоснулась к его теплой морде в темноте и обнаружила, что это странным образом успокаивает, намного сильнее, чем я могла бы предположить. Я прислонилась лбом к его боку, и несколько секунд, пока мое сердце утихомиривалось, мы так стояли, общаясь способом, намного более древним, чем слова.
Если бы ты только умел разговаривать, подумала я. Если бы только умел.
— При-вет! — снова окликнула я, последний раз похлопав Грая по морде и поворачиваясь к фургону. Но ответа так и не было.
Фургон слегка покачнулся на рессорах, когда я встала на оглобли и полезла вверх на место кучера. Резная ручка двери похолодила ладонь, когда я повернула ее. Дверь распахнулась — она не была заперта.
— Ау?!
Я вошла и потянулась к керосиновой лампе, слабо светившейся над плитой. Повернула фитиль, и стекло засияло жутким липким красным блеском.
Кровь! Повсюду была кровь! Плита и занавески были забрызганы кровью. Абажур тоже был в крови — и мои руки теперь тоже.
Что-то капнуло с потолка мне на лицо. Я дернулась с отвращением — и, возможно, с долей испуга.
И затем я увидела цыганку — она лежала у моих ног: черный ворох тряпок, совершенно неподвижно скорчившийся в луже крови. Я чуть не наступила на нее.
Я встала на колени рядом с ней и взяла ее запястье большим и указательным пальцами. Может ли это шевеление быть пульсом?
Если да, мне нужна помощь, и быстро. Промедление не доведет до добра.
Я уже собиралась выйти, когда что-то остановило меня. Я понюхала воздух, острый от металлического запаха крови.
Кровь, да, но не только кровь. Что-то, не соответствующее месту. Я снова принюхалась. Что бы это могло быть?
Рыба! Фургон вонял кровью и рыбой.
Цыганка ловила и готовила рыбу в мое отсутствие? Вряд ли, нет никаких признаков огня и рыболовных принадлежностей. Кроме того, подумала я, она была слишком слабая и уставшая, чтобы заниматься этим. И в фургоне определенно не было запаха рыбы, когда я уходила отсюда.
Я вышла наружу, закрыла за собой дверь и спрыгнула на землю.
Бежать назад в Букшоу за помощью смысла нет. Слишком долго. Пока я смогу разбудить кого надо и вызвать доктора Дарби, цыганка может умереть — если еще не умерла.
— Грай! — окликнула я, и старый конь, волоча ноги, подошел ко мне. Без дальнейших размышлений я вскочила ему на спину, обвила руками шею и ласково толкнула его пятками в ребра. Через несколько секунд мы пробежали рысью через мост, затем повернули на север, в Канавы.
Несмотря на темноту, Грай шел уверенно, как будто знал эту изборожденную тропу. Сидя верхом, я быстро наловчилась сохранять равновесие на его костлявой спине, пригибаясь, когда ветки нависали слишком низко, и жалея, что я не оказалась настолько дальновидной, чтобы захватить свитер. Я забыла, какими холодными бывают ночи в конце лета.
Мы бежали и бежали, конь цыганки превзошел самого себя. Возможно, предвкушал сытную еду в конце пути.