Копчёная селёдка без горчицы

Но сегодня Даффи ничего не сказала, автоматически протянув руку и положив несколько ложек мерзкой гадости себе в тарелку.

Фели еще не спустилась, так что мне удалось сбежать с относительной легкостью.

— Могу я уйти? — спросила я, и отец согласно проворчал.

Через несколько секунд я уже была в вестибюле, доставала из гардеробной желтый непромокаемый плащ.

«Когда ездишь на велосипеде под дождем, — сказал мне Доггер, — важнее быть заметным, чем сухим».

«Ты имеешь в виду, что я всегда могу высушиться, но не оживу, если столкнусь с бампером „даймлера“?» — спросила я полушутливо.

«Именно», — ответил Доггер с едва заметной улыбкой и снова сосредоточился на смазывании воском отцовских сапог.

Дождь продолжал хлестать, когда я совершила рывок в оранжерею, где оставила «Глэдис». «Глэдис» не особенно любила дождь, потому что он ее сильно пачкал, но она никогда не жаловалась.

Я проложила курс к Рукс-Энд с особой осторожностью, избегая и Канавы, и дома жуткой миссис Булл.

В желтом макинтоше, крутя педали по дороге к Бишоп-Лейси, я вспомнила слова Доггера о заметности. Несмотря на туман, висевший изношенными серыми простынями над мокрыми полями, меня наверняка видно за милю. И тем не менее, в другом смысле, меня скрывает самый лучший плащ-невидимка в мире.

Я вспомнила тот раз, когда миссис Мюллет водила меня на «Человека-невидимку». Мы поехали на автобусе в Хинли, чтобы купить мне новое пасхальное платье вместо того, что я угробила во время весьма любопытного, хоть и провалившегося эксперимента, касавшегося серной и соляной кислоты.

После тошнотворного часа в «Модном доме Элинор», магазине на главной улице, витрины которого были заклеены бумажными баннерами жутких розовых и светло-голубых оттенков: «Самые модные пасхальные платья для юных мисс!», «Новинки из Лондона», «Время для Пасхи!», миссис Мюллет сжалилась надо мной и предложила зайти в ближайшую чайную «А. В. С.».[56]

Там мы просидели три четверти часа за столиком у окна, наблюдая за проходившими мимо по тротуару людьми. Миссис М. очень разговорилась и, вероятно, забыв, что я не ее подруга миссис Уоллер, проболталась о нескольких вещах, которые на тот момент были маловажными, но, возможно, окажутся полезными, когда я стану старше.

После чая и выпечки, с учетом того что большая часть дня была еще впереди («Ты была настоящим стойким оловянным солдатиком на примерке, дорогуша, несмотря на этих двух ведьм с сантиметрами и булавками!»), миссис М. решила доставить мне удовольствие походом в кинотеатр, который она заметила на узкой улочке рядом с чайной.

Поскольку миссис Мюллет видела «Человека-невидимку» несколько лет назад, она проболтала весь фильм напролет, толкая меня локтем в ребра и ежеминутно объясняя: «Он их видит, а они его нет».

Хотя меня позабавила идея безумного ученого сделать укол сильного отбеливателя, чтобы сделать себя невидимым, что меня действительно шокировало, так это то, как он обращался с лабораторным оборудованием.

«Это ж просто фильм, дорогуша», — сказала миссис Мюллет, когда я вцепилась ей в руку: в тот момент он крушил стекло.

Но в общем, подумала я, оглядываясь назад, развлечение оказалось неудачным. Невидимость не была мне в новинку. Это искусство, которое я была вынуждена изучить с того дня, как сделала первый шаг.

Видимая и невидимая: трюк в том, чтобы одновременно присутствовать и отсутствовать.

— При-и-ве-е-ет! — завопила я, ни к кому конкретно не обращаясь, когда с брызгами проносилась мимо Святого Танкреда на центральную улицу.

В дальнем конце деревни я повернула на юг. Сквозь пелену дождя я могла разглядеть на расстоянии только Джека О'Лантерна, черепообразную скалу, нависавшую над моим пунктом назначения, Рукс-Эндом.

Сейчас я ехала параллельно и в полумиле от Канавы, и прошло немного времени, как я уже скользила по краю одной из огромных лужаек, протянувшихся в трех направлениях.

Я уже была в Рукс-Энде один раз, навещала старого школьного директора доктора Киссинга. Тогда я нашла его на обветшавшей застекленной террасе в доме престарелых и не особенно хотела снова входить в этот частный мавзолей.

Но, к моему удивлению, когда я соскочила с «Глэдис» перед входной дверью, в кресле-каталке под большим весело разрисованным зонтиком, установленным на лужайке, сидел старый джентльмен собственной персоной.

Он помахал, когда я пошлепала к нему по мокрой траве.

— Ха! Флавия! — сказал он. — «День не может считаться плохим, если он приводит юного гостя к моей калитке». Гораций, разумеется, или это Катулл?

Я улыбнулась, как будто знала, но забыла.

— Здравствуйте, доктор Киссинг, — сказала я, протягивая ему пакетик «Плейерс»,[57] который я утащила из бельевого ящика Фели. Фели купила его, чтобы произвести впечатление на Дитера. Но Дитер высмеял ее. «Нет, спасибо, — сказал он, когда она предложила ему сигарету. — Это губит грудь», — и она отложила пачку неоткрытой. Фели необычайно гордится своей грудью.

— А, — произнес доктор Киссинг, извлекая коробок спичек как будто ниоткуда и умело зажигая одну, одновременно открывая пачку сигарет. — Как мило с твоей стороны подумать о моей большой слабости.

Он глубоко вдохнул, задерживая дым в легких чуть ли не целую вечность. Затем выпустил дым и заговорил, глядя куда-то вдаль, как будто обращался к кому-то другому:

— Thus he ruins his Health, and his Substance destroys,

By vainly pursuing his fanciful Joys,

Till perhaps in the Frolic he meets with his Bane

And runs on the weapon by which he was slain?[58]





«Столкнется с оружием, которым будет убит»?


Кровь застыла в жилах, когда он продекламировал последнюю строчку. Он подразумевал курение — или странную смерть Бруки Хейрвуда?

Беседа с доктором Киссингом, я знаю, — это шахматная игра. Никаких легких путей.

— Хромцы, — сказала я, делая первый шаг.

— Ах да. — Он улыбнулся. — Хромцы. Я знал, что ты меня спросишь о хромцах. В противном случае я был бы разочарован.

Могли мистер или миссис Петтибоун рассказать ему о моем интересе? Как-то это маловероятно.

— Разумеется, ты не подозреваешь, что я один из них?

— Нет, — сказала я, стараясь держаться наравне с ним. — Но я знаю, что ваша племянница…

До этого момента у меня совсем вылетело из головы, что доктор Киссинг — дядя мисс Маунтджой.

— Моя племянница? Ты думаешь, что Тильда информировала меня о твоих… Бог мой, нет! Она ничего не говорит — ни мне, ни кому-то еще. Даже Господь Бог не ведает, что творит ее левая рука в эти дни.

Он заметил мое замешательство.

— Не надо далеко заглядывать, — сказал он.

— Миссис Мюллет?

Доктор Киссинг издал хриплый кашель, неприятно напомнивший мне о Фенелле, и утешил себя очередной сигаретой.

— Общеизвестно, что ты обитаешь, так сказать, в непосредственной близости от достойной миссис Мюллет. Остальное — просто догадка. — Он продолжил: — Я не общался лично с доброй женщиной. Но я полагаю, что она широко и далеко известна своей склонностью… э-э…

— …стирать грязное белье на людях, — закончила я.

Он слегка поклонился верхней частью туловища.

— Твои описательные способности повергают меня в трепет, — сказал он.

Я легко могла бы полюбить этого человека.

— Я знаю о Никодимусе Флетче, — поведала я ему, — и о том, что он принес свою веру в Бишоп-Лейси. Я знаю, что в окрестностях еще остались несколько практикующих хромцов и что они временами собираются в Изгородях.

— Чтобы проводить крещения.

— Да, — сказала я. — Крещения.

— Раньше это был привычный обряд, — сказал он. — Сейчас осталось мало хромцов детородного возраста.

Я попыталась сообразить, кто они. Наверняка не Тильда Маунтджой и не миссис Петтибоун.

— Полагаю, бедная миссис Булл была последней, — заметил он, и я обратила внимание, что он наблюдает за мной краешком глаза.

— Миссис Булл?

Миссис Булл — хромец?

— Миссис Булл, которая живет в Канаве? — уточнила я. — Та, чьего ребенка украли цыгане?

Я не могла удержаться. Пусть я в это не верила, но ужасные слова вырвались у меня, не успела я подумать.

Доктор Киссинг кивнул.

— Так говорят.

— Но вы в это не верите.

Теперь я была в хорошей форме и улавливала все оттенки значений в словах старика.

— Должен сознаться, что не верю, — сказал он. — И полагаю, ты захочешь, чтобы я объяснил тебе почему.

Я смогла только выдавить глупую улыбку.

Хотя дождь еще колотил по зонтику монотонной барабанной дробью, в укрытии царили удивительные покой и тепло. На противоположной стороне лужайки жуткое строение под названием Рукс-Энд прижалось к земле, словно гигантская каменная жаба. В высоком окне комнаты, которая когда-то, наверное, была бальным залом, две старые дамы в нелепых старомодных нарядах танцевали величавый менуэт. Я видела эту пару в мой прошлый визит к доктору Киссингу, они исполняли свои бесконечные па под деревьями, и теперь они, по всей видимости, заметили меня.

Пока я наблюдала за ними, та, которая была ниже ростом, сделала паузу на достаточно долгое время, чтобы помахать мне рукой в перчатке, а другая, увидев приветствие партнерши, подошла ближе к стеклу и присела в глубоком изысканном реверансе.

Когда я снова переключила внимание на доктора Киссинга, он закуривал очередную сигарету.

— До прошлого года, — сказал он, наблюдая, как дым исчезает в дожде, — я еще мог забраться на верхушку Джека О'Лантерна. Для молодого человека в превосходной физической форме это не более чем приятная прогулка, но для ископаемого в инвалидной коляске это мучение. Но все же для старика даже мучение может быть желанным облегчением после скуки, так что я часто совершал это восхождение просто от злости. С верхушки можно видеть окрестности, словно из корзины воздушного шара. В отдалении находится школа Грейминстер, место моих величайших триумфов и моей самой горькой неудачи. Видно Изгороди и под ними Букшоу, дом твоих предков. Так случилось, что именно в Изгородях я однажды предложил милой Летиции Хамфри руку и сердце, и именно в Изгородях Летиции хватило здравого смысла сказать нет.