Копчёная селёдка без горчицы

— Вчера ее здесь не было. Я не проинформировал полковника, поскольку знал, что он будет беспокоиться. Сначала я подумал, что мог переложить ее куда-то во время одного из моих… моих…

— Приступов задумчивости, — подсказала я.

Доггер кивнул.

— Благодарю, — сказал он.

Доггер страдал от периодических приступов паники, во время которых его сознанием завладевали невидимые силы, швыряя его в неведомую жуткую бездну. В такие времена его память снова переживала былые зверства, он снова оказывался в обществе старых собратьев по оружию, и его любовь к ним возвращала к жизни их беспокойные души.

— Месяц назад то же самое было с Шоппо — он пропал и потом снова появился. Я думал, что мне мерещится.

— Ты уверен, Доггер?

— Да, мисс Флавия, вполне.

Секунду я обдумывала идею, не сказать ли ему, что я брала шпаги, но я не смогла заставить себя произнести эту ложь. Что-то в Доггере требовало правды.

— Может, Даффи позаимствовала их для очередного сеанса живописи?

Периодические карандашные наброски Даффи всегда начинались довольно хорошо, но затем часто приобретали неожиданный поворот. У Девы Марии внезапно вырастали торчащие зубы, например, или отец на импровизированном эскизе, сидящий за обеденным столом, превращался в человека без глаз. Когда такое случалось, Даффи откладывала рисунок и возвращалась к чтению. Потом мы долго натыкались на выдранные из альбома страницы, засунутые в щели дивана-честерфильда и под подушки кресел в гостиной.

— Может, — сказал Доггер, — а может, и нет.

Я думаю, что именно в этот момент, не осознавая того, я начала догадываться, в чем тут дело.

— Миссис Мюллет сегодня здесь?

Я точно знала, что она здесь, но я не видела ее на кухне.

— Она во дворе, говорит с Симпкинсом, молочником. Что-то насчет деревянной щепки в масле.

Мне придется дождаться, когда Доггер отложит серебро. Потом я смогу приняться за миссис Мюллет.

Я хочу поговорить с ней наедине.



— Этим продавцам на все наплевать, — с отвращением говорила миссис Мюллет, ее руки по локоть были испачканы мукой. — Правда, так и есть. Один раз — муха в свернувшихся сливках, другой раз… Ох, лучше тебе этого не слышать, дорогуша. Но одно ясно как день. Если спустишь им это с рук, неизвестно, что они притащат в следующий раз. Промолчи насчет зубочистки в сегодняшнем масле, и в другой раз найдешь дверную ручку в сыре. Мне это не нравится, дорогуша, но так устроен мир.

Как же, подумала я, мне незаметно перевести беседу с продавцов на Бруки Хейрвуда?

— Может, нам следует есть больше рыбы? — предположила я. — Некоторые рыбаки в деревне продают свежую рыбу. Например, Бруки Хейрвуд.

Миссис Мюллет бросила на меня резкий взгляд.

— Пф! Бруки Хейрвуд? Да он просто браконьер! Я удивлена, что полковник не выставил его из Изгородей. Это вашу рыбу он продает!

— Полагаю, ему надо зарабатывать на жизнь.

— На жизнь? — Она ощетинилась, продолжая вымешивать большую гору теста на хлеб. — Ему надо зарабатывать на жизнь, не больше, чем птичкам небесным. Не тогда, когда эта его мать из Мальден-Фенвика регулярно присылает ему чеки, чтобы он держался от нее подальше. Он бездельник, самый настоящий, вот он кто, и жулик к тому же.

— Эмигрант на пособии? — уточнила я.

Даффи однажды рассказала мне о паршивой овце, сыне наших соседей, Блэчфордов, которые платили ему, чтобы он держался подальше, в Канаде. «Два фунта десять шиллингов за каждую милю в год, — сказала она. — Он живет на островах Королевы Шарлотты, чтобы увеличить свое пособие».

— Мигрант или нет, он плохой человек, и это факт, — сказала миссис Мюллет. — Он связался с нехорошими типами.

— С Колином Праутом? — предположила я, вспомнив, как Бруки стращал мальчика на празднике.

— Колин Праут тут ни при чем, во всяком случае я так слышала. Нет, я говорю о Реджи Петтибоуне и его дружках из лавки на главной улице.

— Антикварной лавки?

Лавка «Антиквариат и качественные товары» Петтибоуна находилась через несколько дверей от «Тринадцати селезней». Хотя я часто ходила мимо, внутри я ни разу не была.

Миссис Мюллет засопела.

— Антиквариат, черт побери! — воскликнула она. — Прости, дорогуша, вот что я скажу. Этот Реджи Петтибоун заплатил нам два фунта шесть шиллингов за стол, который мы купили новым в «Арми энд нейви»,[17] когда только поженились. Через три недели глядь — он стоит в витрине с серебряными ручками за пятьдесят пять гиней! И табличка: «Георгианский стол для виста от Чиппендейла». Мы знали, что это наш, потому что Альф признал выжженную отметину на одной ножке, он ее сделал кочергой, когда пытался выудить уголек, что вывалился из камина и закатился под стол, когда наша Агнес была совсем малюткой.

— И Бруки в деле вместе с Петтибоуном?

— Полагаю, да. Закадычные дружки. Близкие, как половинки щипцов для орехов, эти двое.

— Интересно, что его мать думает об этом?


— Пф! — сказала миссис Мюллет. — Очень оно ей надо. Ей с ее красками и кистями! Она рисует лошадей и гончих, ну знаешь, всякое такое. Неплохо зарабатывает на этом, держу пари. Бруки и его тайные делишки не принесут ей ничего, кроме позора. Как по мне, ей все равно, чем он тут занимается, пока он держится подальше от Мальден-Фенвика.

— Спасибо, миссис Мюллет, — поблагодарила я. — Люблю с вами разговаривать. Вы всегда рассказываете такие интересные вещи.

— Имей в виду, я ничего не говорила, — сказала она приглушенным голосом, подняв палец. — Мои губы запечатаны.

И в некотором странном роде в том, что она сказала, была правда. С тех пор как я вошла на кухню, я ждала, что она спросит меня о цыганке или о том, зачем полиция приезжала в Букшоу, но она так и не спросила. Возможно ли, чтобы она не знала об этих событиях?

Маловероятно. Из болтовни миссис Мюллет с молочником у кухонной двери можно почерпнуть больше секретных сведений, чем из разговора лорда Гав-Гав[18] с Матой Хари.

Я уже пересекла кухню и положила руку на дверь, когда она сказала:

— Не уходи слишком далеко, дорогуша. Этот славный офицер — тот, который с веснушками, — скоро придет взять у тебя отпечатки пальцев.

Черт бы побрал эту женщину! Она что, подслушивает под каждой дверью в Букшоу? Или она настоящая ясновидица?

— О да, — вежливо ответила я. — Спасибо, что напомнили, миссис М. Я почти забыла о нем.



Звонок в дверь раздался неожиданно. Я сделала спринтерский рывок, но Фели меня обскакала.

Я затормозила на шахматной плитке как раз в тот момент, когда она распахнула дверь, за которой оказался детектив-сержант Грейвс с маленьким черным чемоданчиком в руке и челюстью, отвисшей до самого пола.

Должна признать, что Фели никогда не выглядела такой красивой: блузка цвета лосося, шалфейно-зеленый мохеровый джемпер (то и другое, насколько я знала по собственным шпионским вылазкам, она стащила из гардеробной Харриет), идеальные медово-золотистые волосы, сияющие голубые глаза (разумеется, она оставила свои очки в черной оправе, как обычно, под подушками честерфильда).

Она это спланировала, ведьма!

— Сержант Грейвс, я полагаю? — произнесла она низким хрипловатым голосом, которого я у нее прежде не слышала. — Входите. Мы вас ждали.

Мы? В какие игры играет эта старая мумия?

— Я сестра Флавии, Офелия, — говорила она, протягивая украшенное кораллами запястье и длинную белую ладонь, на фоне которой пальцы леди из Шалота[19] показались бы мясными крюками.

Убить бы ее!

Какое право имела Фели вторгнуться, вот так, бесцеремонно, между мной и человеком, пришедшим в Букшоу, исключительно чтобы взять мои отпечатки пальцев? Непростительно!

Тем не менее не следует забывать, что я не раз мечтала, что бодрый маленький сержант женится на моей старшей сестре и они поселятся в увитом цветами домике, куда я смогу заезжать на послеобеденный чай для веселой профессиональной беседы о преступных отравителях.

Сержант Грейвс наконец достаточно собрался с мыслями, чтобы сказать «да» и неуклюже войти в вестибюль.

— Чашку чаю и печенье, сержант? — предложила Фели, умудрившись изобразить такую интонацию, будто бедный гость перетрудился, устал как собака и недоедает.

— Да, меня мучает жажда, должен сказать, — выдавил он с застенчивой улыбкой. — И голод, — добавил он.

Фели отступила, пропуская его в гостиную.

Я пошла следом, словно брошенная гончая.

— Вы можете расположить ваше оборудование вот здесь, — сказала ему Фели, указывая на стол эпохи Регентства, стоявший подле окна. — Как ужасно трудна, должно быть, жизнь полицейского. Оружие, преступники, подбитые гвоздями сапоги.

Сержант Грейвс оказался достаточно учтив, чтобы не ударить ее. На самом деле, похоже, ему это даже нравилось.

— Это трудная жизнь, мисс Офелия, — сказал он, — по крайней мере большую часть времени.

Его улыбка с ямочками на щеках давала понять, что сейчас у него один из более легких периодов.

— Я позову миссис Мюллет, — сказала Фели, потянувшись к бархатному шнуру, висевшему около камина и не использовавшемуся, вероятно, с тех пор, когда Георг III еще пузыри пускал. У миссис Мюллет почки откажут, когда на кухне у нее прямо над головой зазвонит колокольчик.

— Как насчет пальцев? — поинтересовалась я. Эту фразочку я подцепила у Филиппа Оделла, частного детектива по радио. — Инспектор Хьюитт умирает от желания взглянуть на них.

Фели рассмеялась смехом, напоминающим звон серебряного колокольчика.

— Вы должны простить мою маленькую сестричку, сержант, — сказала она. — Боюсь, что ее слишком часто оставляют одну.

Оставляют одну? Я чуть не засмеялась в ответ на эти слова. Что бы сказал сержант, если бы я рассказала ему об инквизиции в подвале Букшоу? О том, как Фели и Даффи засунули меня в вонючий мешок из-под картошки и швырнули на каменный пол?

— Пальцы, да, точно, — сказал сержант, открывая защелки и распахивая чемоданчик. — Полагаю, ты захочешь бросить взгляд на химикаты и всякое такое, — добавил он, подмигивая мне.

Если бы это зависело от меня, я бы канонизировала его сей же момент: святой детектив-сержант Грейвс. Если подумать, я даже не знаю его имя, но сейчас не время спрашивать.

— Это, — сказал он, доставая первый из двух маленьких флакончиков, — порошок для отпечатков пальцев.