Консул Руси
Часть 29 из 38 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– А тебе нужно, чтобы власть моего деда была крепкой. Не так ли?
– Так… – тихо произнес наш герой после долгой паузы. – Но взять тебя в жены не смогу.
– Ты пожалеешь об этом! – сверкнув глазами, произнесла внучка кагана и быстрым шагом удалилась.
– Пожалею, – тихо ответил Ярослав в пустоту.
Но он недолго так стоял. Из тени вышла Пелагея.
– Довольна? – спросил наш герой.
– У меня есть брат, – нервно дернув щекой, произнесла она. – Он сможет взять ее в жены.
– Но твой брат, не я.
– Не ты. Поэтому я не перережу ей глотку, если она возляжет с ним…
Глава 9
866 год, 20 сентября, левый берег Дона у Саркела
Утро.
Ярослав почти закончил облачаться в доспехи, в чем ему помогала супруга. Они встретились взглядами, и Пелагея, выдержав добрую минуту эту игру в гляделки, отвела его и чуть заметно поклонилась. Демонстративно. Словно бы показывая, что она признает его власть, но лишь по доброй воле.
Он едва заметно скрипнул зубами, отметив тень улыбки на ее лице. Но сдержался от комментария. Они не раз уже обсуждали ее поведение. Но Пелагея, то есть Преслава, была продуктом эпохи. И эпохи отнюдь не христианской, заря которой только-только поднималась над Европой. А потому мыслила в категориях, совершенно непривычных для женщин-христианок или даже женщин, вышедших из христианской веры через ее отрицание…
В середине II тысячелетия до нашей эры в Европу вторглись племена ариев, вырезав или ассимилировав практически все коренное население. С собой они несли не только смерть, но и определенную систему верований, традиций и характерных взглядов на жизнь. Впоследствии этот, изначально монолитный языческий культ раскололся, породив греческое, римское, кельтское, германское, балтийское и, конечно же, славянское язычество. Такое разнообразное и в то же самое время основанное на единых принципах.
Так вот – для этого «европейского язычества», как бы это странно ни звучало для обитателей XXI века, многоженство не было характерно. Ни у греков, ни у римлян, ни у кельтов, ни у германцев оно не считалась законным поступком. Вступить в брак одномоментно можно было только с одной женщиной. И то не естественным образом, а согласно обряду. Иначе брак считался незаконным, а женщина оказывалась в статусе наложницы. При этом развод не являлся проблемой. Если есть законные основания, то пожалуйста. Например, измена или бесплодие.
Важным моментом было то, что ханжества в отношении к сексу, типичного для аврамических религий, у европейских язычников не было. Любой мужчина мог иметь кроме законной супруги неограниченное количество наложниц[95], статус которых был ниже, как и положение рожденных ими детей. Да, конечно, они считались далеко не теми порицаемыми всеми бастардами эпохи развитого христианства. Нет. Просто дети, входящие в полные права лишь после пресечения полноправных наследников от законных жен. Именно жен, а не жены, ибо жениться и разводиться можно было столько, сколько нужно. Статус детей, рожденных в законных браках, это ничуть ни умаляло.
Так вот. Славяне в этом плане не выступали каким-либо исключением, являясь неотъемлемой частью европейского этнического и культурного пула. В отличие от хазар, которые хоть и были иудеями, но относились к совершенно иному культурному наследию тюрков со свободно бытовавшей практикой многоженства. Да и в самом иудаизме, как продукте типично ближневосточных культов, это самое многоженство было вполне обычным делом еще в III–IV веках нашей эры.
Ярослав мог взять внучку кагана себе в жены. Но никак не второй женой, ибо подданные его этого просто не поняли и не приняли. В их глазах она была бы наложницей, а не женой, что немало бы обостряло отношения с каганатом. Если же все делать правильно, то для женитьбы Ярославу пришлось бы предварительно развестись с Пелагеей.
А она была весьма непростой штучкой.
Для так называемой кельтской провинции[96], к которой относились и славяне, положение женщины довольно сильно отличалось от южных форм европейского язычества или тех же ближневосточных культов. Здесь женщина имела довольно много прав, могла наследовать, владеть имуществом и так далее. Да, бесконечный цикл из родов и беременностей немало нивелировал эти социальные бонусы. Но не для всех. Из-за чего в рамках кельтской провинции можно было пусть и редко, но встретить и женщин-воинов, и женщин-вождей, и влиятельных жриц, живущих и действующих вполне самостоятельно. Та же Пелагея, то есть Преслава, будучи еще простой жрицей Макоши, жила полной жизнью, не отвлекаясь на бесконечные роды и беременности. Она занималась сексом с теми, с кем хотела, боролась за политическое влияние и вела активную социальную жизнь, имея среди восточных кривичей определенное влияние. И это было еще до того, как она сошлась с Ярославом.
В чем же заключалась проблема развода с Пелагеей?
Прежде всего она была матерью двух его сыновей. Вполне себе здоровых. И развод мог привести в перспективе к конфликту отца с собственными детьми, как у того же Александра Великого с его папой. Вплоть до гражданской войны. А оно ему надо?
Но это – в перспективе.
Другим неприятным моментом было то, что развод с Пелагеей для политического брака с внучкой кагана портил бы Ярославу отношения с практически всем жречеством и многими старейшинами кривичей. Как восточных, так и западных. Что, мягко говоря, не лучшая идея. Ведь через них очень скоро от него отвернутся и простые члены племени, посчитав, что он их предал. А кривичи – это тот фундамент человеческой массы, на который Ярослав опирался.
Ну и главное.
От него бы отвернулись не только кривичи, но и многие окрестные племена из-за того политического веса, который к тому моменту набрала уже Пелагея. С его подачи и при его помощи. Но сути это не меняло.
Все дело в том, что Пелагея к 866 году была уже не простой, а Верховной жрицей Макоши. Культа, который с легкой руки Ярослава очень сильно продвинулся и поднялся в регионе.
Под эгидой этого культа в Новом Риме функционировал госпиталь – единственное ординарное медицинское учреждение в радиусе как минимум тысячи километров. Также под рукой его супруги находились курсы для жриц – первое специализированное медицинское учебное заведение в мире. И Пелагея через своих жриц несла окрестным племенам весьма передовые для эпохи знания в области медицины, но и санитарию с гигиеной. Например, среди восточных кривичей к 866 году всех повитух буквально заставили дезинфицировать руки при приеме родов. А это, в свою очередь, заметно уменьшило количество всяких осложнений. Что, как несложно догадаться, взрывной волной подняло авторитет культа. Ведь люди не понимали, почему стали умирать меньше. Для них это было прямо связано с благоволением богини.
Так что эта женщина обладала колоссальным для региона политическим весом. И, если потребовалось бы, то осложнила Ярославу жизнь самым кардинальным образом. Даже «нечаянно погибнув». Ведь у нее оставались родственники и жрицы, вдохновленные ростом влияния их культа. Так что развод с ней выглядел крайне нежелательным. Этаким выстрелом в ногу самому себе.
Да, последний год ее несло.
Ярослава это бесило, но он понимал, почему она так поступала. Пелагея боялась. Но Ярослав понимал, почему. Пелагея боялась. Просто и незамысловато. За судьбу своих детей. Из-за чего немало дергалась и психовала.
Пока она считалась простой жрицей Макоши, а Ярослав всего лишь военным вождем Гнезда, проблем не было. Она просто не понимала масштабы происходящих событий и жила в своем маленьком мирке. Но наш герой, желая получить квалифицированного помощника, сам прокачал ее, объяснив масштабы планеты и происходящих событий. Из-за чего Пелагея в один прекрасный момент поняла, что она и ее дети стоят на пути Ярослава к престолу Византии. И хотя наш герой не раз говорил о том, что он такой «радости» для себя не желает, ему никто не верил. Ни Пелагея, ни Вардан, ни Фотий, никто иной. Для всех вокруг этот престол был ТАКИМ соблазном, что не пересказать…
Вот Пелагея и психовала, находясь буквально на грани нервного срыва. А Ярослав не знал, что с ней поделать.
С одной стороны, он ее без шуток любил. А с другой стороны, побаивался, ибо понимал, что нет пределов коварства и кровожадности у матери, что защищает свое потомство. Особенно у женщины, имеющей такой характер и ТАКОЕ влияние…
Завершив облачение в доспехи, консул Нового Рима помог супруге, и они вышли из палатки, явившись к людям… к легиону, который был уже готов.
Осмотрев их и тяжело вздохнув, он коротко отдал приказ. И все пришло в движение.
По левому берегу Дона находились довольно многочисленные войска противника. Но вдалеке. В степи. И Ярослав пытался его спровоцировать на атаку. Поэтому, загрузившись, легион уже через какие-то полчаса начал высаживаться на противоположном от Саркела берегу Дона. Причем подчеркнуто вальяжно.
И степняки не заставили себя ждать.
Они ведь сопровождали корабли Ярослава от устья Дона. Слава консула Нового Рима была велика, поэтому они очень серьезно воспринимали его прибытие. Его самого и его людей.
Так что не прошло и трех часов, как с востока из степи подошло большое объединенное войско. Его ядро – конные воины Хорезма и аланы. Массовка же обеспечивалась дружинами половцев и огузов, а также иных племен, которые сплотились вокруг Хорезмшаха в едином желании – свергнуть хазар. У всех на это были свои причины. Но они были, и они привели их сюда – на берег Дона.
И их не смущало то, что против них находился Ярослав с его славой очень удачливого полководца. У него ведь всего лишь пехота, против конницы. Кроме того, воинов степного союза было больше. Заметно больше. И они рассчитывали на то, чтобы смять этого зарвавшегося ромейца, стоптать его, отправив к праотцам. Пусть даже и ценой большой крови. Ибо здесь и сейчас наступил час битвы за Северное Причерноморье и контроль над Днепровским и Волжским торговыми путями. Лакомый кусочек. Очень лакомый…
Но они не знали, что это все не больше чем театральное представление. Они не знали, что Ярослав применяет фирменную стратегию агента КГБ Федора Соколова – ловлю на живца…
Конница приближалась.
Комитаты же, имитируя суету, готовились.
Они расставляли так называемые «испанские козлы»[97] – легкие, разборные заграждения против кавалерии. А перед ними рассыпали кованый «чеснок» – колючки о четырех шипах, которые как ни кинь – один шип всегда торчит вверх. Причем формировали этот контур заграждений не прямо перед собой, а в некотором отдалении. «Испанских козлов» ставили метрах в десяти от ордера пехоты, а «чеснок» просыпали на добрые полсотни метров, благо, что времени это не требовало много. Коннице же от горизонта требовалось еще подойти.
Легионеры, а на берег спустились только бойцы ближнего боя из числа комитатов, буквально прижались к кораблям и реке с копьями и большими, широкими овальными щитами. Остальные же комитаты оставались на борту кораблей и готовились, разложив вокруг себя стрелы, снаряды и дротики так, чтобы их можно было брать как можно проще и быстрее.
Ярослав, чтобы поддержать мораль легионеров, спустился на берег, дабы сражаться в их рядах. На борту же корабля осталась Пелагея – второй после него человек не только в войске, но и в его маленьком государстве. Ей ничем командовать не требовалось. Все командиры и без нее знали, что нужно делать. Важно было лишь ее присутствие…
То, что увидел в тот день наместник Херсонеса, поразило его до глубины души.
Конница Хорезма и аланов шла на острие атаки.
Нигде в IX веке не применяли таранный конный удар копьем[98]. Его просто еще не придумали. Поэтому всадники и держали копье обычным хватом. Однако лошадей как ударную силу применяли. На большую массу пехоты, конечно, их бы не направили. Но там, у кораблей, стояла жидкая цепочка копейщиков. Настолько жидкая, насколько и соблазнительная. Ее, казалось, можно было опрокинуть так легко, что ни у кого это не вызывало даже тени сомнений. Перед ними, конечно, были какие-то заграждения. Но они не шли сплошной стеной и не являлись чем-то им знакомым. Никто в степи с ними не сталкивался ранее. Поэтому, смело разогнавшись, вся эта масса конницы устремилась к кораблям.
Многие предвкушали, как, подлетев к борту, они лихо на него запрыгнут и начнут рубить тех, кто трусливо укрывается там. А потом грабить, грабить, грабить… Вон сколько на них доспехов и оружия. А потом… их ждал Саркел, лежащий перед ними практически беззащитным.
Но что-то пошло не так.
Когда до жалкой цепочки пехоты оставалось шагов пятьдесят, всадники внезапно словно в какую-то невидимую стену уперлись. Кони на всем ходу спотыкались и «пускались в пляс», кувыркаясь в степной траве, ломая ноги и головы. На них налетали другие. Какие-то кони умудрялись перепрыгнуть препятствие. Но только лишь для того, чтобы буквально через несколько шагов самим оступиться и упасть. Остальные же просто влетали в эти внезапные «мясные препятствия» и опять-таки ломали ноги с шеями, кувыркаясь.
– Бей! – рявкнул Ярослав.
И все легионеры, уже воткнувшие копья подтоками в землю, начали метать спики – легкие оперенные дротики. А вместе с ними в небо полетели снаряды пращи фундиторов, стрелы сагиттариев и те же самые спики, только уже матиариев, выпущенные с помощью специальных пращей. И если дротики легионеров летели метров на сорок-пятьдесят, то матиарии их метали на добрую сотню и с куда большей силой.
Широкий фронт перед кораблями превратился в какой-то ад.
– Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой, – тихо произнес Ярослав по-русски, наблюдая за тем ужасом, что творился буквально в полусотне шагов от него.
Сагиттарии в этот раз не применяли магазинов. Сегодня им требовалось не в рывке обеспечить плотный обстрел, а просто много стрелять. Стрелу за стрелой. Колчан за колчаном. Такие же задачи были и у остальных стрелков. Даже легионеры, и те имели по два подсумка со спиками…
– Прекратить стрельбу! – громко скомандовал Ярослав через долгие пять минут. Очень долгие.
Наместник же Херсонеса, стоящий на палубе «Черной жемчужины» рядом с Пелагеей, перекрестился. Истово перекрестился, смотря глазами, полными ужаса, на картину перед ним.
Отдельные всадники все же сумели добраться до «испанских козлов», и даже кое-где на их «рогах» висели отдельные трупы. Но в целом на добрые семьдесят шагов за ними простиралось кровавое поле, заваленное убитыми и умирающими как людьми, так и лошадьми.
Это было кошмарно.
Это было ужасающе.
Кровь… кровь… кровь… и стоны.
Пелагея стояла на борту корабля, вцепившись руками в борт. Она была буквально парализована страхом. Она видела битвы. Видела кровь. Но не такую… То, что предстало перед ее глазами, было чудовищно. Она поискала глазами мужа, желая спросить с него за весь этот кошмар. То есть закатить новый скандал. Но тот, словно почувствовав ее взгляд, обернулся. И она вздрогнула, встретившись с ним взглядом. И мгновение спустя отвела глаза, с трудом сдерживая дрожь в теле. Потому что на нее смотрел не человек, а чудовище. Какой-то древний монстр…
– Копья к бою! – рявкнул Ярослав на латыни. – Длинный хват!
Легионеры выхватили воткнутые подтоками в землю копья, выполняя до автоматизма доведенный строевой прием. Перехватили их так, что локоть лежал на копье у подтока, само же копье удерживалось крепко сжатой кистью. Не очень мобильная и гибкая хватка, но она позволяла дотягиваться далеко.
– Вперед! – спустя десять секунд вновь громогласно скомандовал консул Нового Рима. И легионеры двинулись вперед. Их задача была простой и очевидной. Работая длинным хватом копья, им требовалось прекратить мучения раненых людей и лошадей.
Сам же Ярослав находился в каком-то экзальтированном состоянии. Он и сам не ожидал от своей задумки ТАКОЙ эффективности. Он планировал, что, разбрасывая «чеснок» и эшелонируя обстрел по глубине, просто немного увеличит обычно не очень большие потери конницы. Ну сгинут первые, самые лихие. И что? Остальные ведь смогут отвернуть… И да, отвернули. Только не сразу. Совсем не сразу. Слишком уж заманчивой оказалась приманка – одним махом уничтожить того, чья воинская слава гремела от Парижа до Багдада. Одним разом, с наскока, пользуясь его «ошибкой», совершенной «из-за потери бдительности…». Вот и разогнались…
Через час все было кончено.
Остатки объединенного степного войска, словно побитая собака, убежали, скрывшись за горизонтом. Пленных не было. А целое поле трупов уже начали потрошить трофейные команды, выделенные из бойцов.
– Так… – тихо произнес наш герой после долгой паузы. – Но взять тебя в жены не смогу.
– Ты пожалеешь об этом! – сверкнув глазами, произнесла внучка кагана и быстрым шагом удалилась.
– Пожалею, – тихо ответил Ярослав в пустоту.
Но он недолго так стоял. Из тени вышла Пелагея.
– Довольна? – спросил наш герой.
– У меня есть брат, – нервно дернув щекой, произнесла она. – Он сможет взять ее в жены.
– Но твой брат, не я.
– Не ты. Поэтому я не перережу ей глотку, если она возляжет с ним…
Глава 9
866 год, 20 сентября, левый берег Дона у Саркела
Утро.
Ярослав почти закончил облачаться в доспехи, в чем ему помогала супруга. Они встретились взглядами, и Пелагея, выдержав добрую минуту эту игру в гляделки, отвела его и чуть заметно поклонилась. Демонстративно. Словно бы показывая, что она признает его власть, но лишь по доброй воле.
Он едва заметно скрипнул зубами, отметив тень улыбки на ее лице. Но сдержался от комментария. Они не раз уже обсуждали ее поведение. Но Пелагея, то есть Преслава, была продуктом эпохи. И эпохи отнюдь не христианской, заря которой только-только поднималась над Европой. А потому мыслила в категориях, совершенно непривычных для женщин-христианок или даже женщин, вышедших из христианской веры через ее отрицание…
В середине II тысячелетия до нашей эры в Европу вторглись племена ариев, вырезав или ассимилировав практически все коренное население. С собой они несли не только смерть, но и определенную систему верований, традиций и характерных взглядов на жизнь. Впоследствии этот, изначально монолитный языческий культ раскололся, породив греческое, римское, кельтское, германское, балтийское и, конечно же, славянское язычество. Такое разнообразное и в то же самое время основанное на единых принципах.
Так вот – для этого «европейского язычества», как бы это странно ни звучало для обитателей XXI века, многоженство не было характерно. Ни у греков, ни у римлян, ни у кельтов, ни у германцев оно не считалась законным поступком. Вступить в брак одномоментно можно было только с одной женщиной. И то не естественным образом, а согласно обряду. Иначе брак считался незаконным, а женщина оказывалась в статусе наложницы. При этом развод не являлся проблемой. Если есть законные основания, то пожалуйста. Например, измена или бесплодие.
Важным моментом было то, что ханжества в отношении к сексу, типичного для аврамических религий, у европейских язычников не было. Любой мужчина мог иметь кроме законной супруги неограниченное количество наложниц[95], статус которых был ниже, как и положение рожденных ими детей. Да, конечно, они считались далеко не теми порицаемыми всеми бастардами эпохи развитого христианства. Нет. Просто дети, входящие в полные права лишь после пресечения полноправных наследников от законных жен. Именно жен, а не жены, ибо жениться и разводиться можно было столько, сколько нужно. Статус детей, рожденных в законных браках, это ничуть ни умаляло.
Так вот. Славяне в этом плане не выступали каким-либо исключением, являясь неотъемлемой частью европейского этнического и культурного пула. В отличие от хазар, которые хоть и были иудеями, но относились к совершенно иному культурному наследию тюрков со свободно бытовавшей практикой многоженства. Да и в самом иудаизме, как продукте типично ближневосточных культов, это самое многоженство было вполне обычным делом еще в III–IV веках нашей эры.
Ярослав мог взять внучку кагана себе в жены. Но никак не второй женой, ибо подданные его этого просто не поняли и не приняли. В их глазах она была бы наложницей, а не женой, что немало бы обостряло отношения с каганатом. Если же все делать правильно, то для женитьбы Ярославу пришлось бы предварительно развестись с Пелагеей.
А она была весьма непростой штучкой.
Для так называемой кельтской провинции[96], к которой относились и славяне, положение женщины довольно сильно отличалось от южных форм европейского язычества или тех же ближневосточных культов. Здесь женщина имела довольно много прав, могла наследовать, владеть имуществом и так далее. Да, бесконечный цикл из родов и беременностей немало нивелировал эти социальные бонусы. Но не для всех. Из-за чего в рамках кельтской провинции можно было пусть и редко, но встретить и женщин-воинов, и женщин-вождей, и влиятельных жриц, живущих и действующих вполне самостоятельно. Та же Пелагея, то есть Преслава, будучи еще простой жрицей Макоши, жила полной жизнью, не отвлекаясь на бесконечные роды и беременности. Она занималась сексом с теми, с кем хотела, боролась за политическое влияние и вела активную социальную жизнь, имея среди восточных кривичей определенное влияние. И это было еще до того, как она сошлась с Ярославом.
В чем же заключалась проблема развода с Пелагеей?
Прежде всего она была матерью двух его сыновей. Вполне себе здоровых. И развод мог привести в перспективе к конфликту отца с собственными детьми, как у того же Александра Великого с его папой. Вплоть до гражданской войны. А оно ему надо?
Но это – в перспективе.
Другим неприятным моментом было то, что развод с Пелагеей для политического брака с внучкой кагана портил бы Ярославу отношения с практически всем жречеством и многими старейшинами кривичей. Как восточных, так и западных. Что, мягко говоря, не лучшая идея. Ведь через них очень скоро от него отвернутся и простые члены племени, посчитав, что он их предал. А кривичи – это тот фундамент человеческой массы, на который Ярослав опирался.
Ну и главное.
От него бы отвернулись не только кривичи, но и многие окрестные племена из-за того политического веса, который к тому моменту набрала уже Пелагея. С его подачи и при его помощи. Но сути это не меняло.
Все дело в том, что Пелагея к 866 году была уже не простой, а Верховной жрицей Макоши. Культа, который с легкой руки Ярослава очень сильно продвинулся и поднялся в регионе.
Под эгидой этого культа в Новом Риме функционировал госпиталь – единственное ординарное медицинское учреждение в радиусе как минимум тысячи километров. Также под рукой его супруги находились курсы для жриц – первое специализированное медицинское учебное заведение в мире. И Пелагея через своих жриц несла окрестным племенам весьма передовые для эпохи знания в области медицины, но и санитарию с гигиеной. Например, среди восточных кривичей к 866 году всех повитух буквально заставили дезинфицировать руки при приеме родов. А это, в свою очередь, заметно уменьшило количество всяких осложнений. Что, как несложно догадаться, взрывной волной подняло авторитет культа. Ведь люди не понимали, почему стали умирать меньше. Для них это было прямо связано с благоволением богини.
Так что эта женщина обладала колоссальным для региона политическим весом. И, если потребовалось бы, то осложнила Ярославу жизнь самым кардинальным образом. Даже «нечаянно погибнув». Ведь у нее оставались родственники и жрицы, вдохновленные ростом влияния их культа. Так что развод с ней выглядел крайне нежелательным. Этаким выстрелом в ногу самому себе.
Да, последний год ее несло.
Ярослава это бесило, но он понимал, почему она так поступала. Пелагея боялась. Но Ярослав понимал, почему. Пелагея боялась. Просто и незамысловато. За судьбу своих детей. Из-за чего немало дергалась и психовала.
Пока она считалась простой жрицей Макоши, а Ярослав всего лишь военным вождем Гнезда, проблем не было. Она просто не понимала масштабы происходящих событий и жила в своем маленьком мирке. Но наш герой, желая получить квалифицированного помощника, сам прокачал ее, объяснив масштабы планеты и происходящих событий. Из-за чего Пелагея в один прекрасный момент поняла, что она и ее дети стоят на пути Ярослава к престолу Византии. И хотя наш герой не раз говорил о том, что он такой «радости» для себя не желает, ему никто не верил. Ни Пелагея, ни Вардан, ни Фотий, никто иной. Для всех вокруг этот престол был ТАКИМ соблазном, что не пересказать…
Вот Пелагея и психовала, находясь буквально на грани нервного срыва. А Ярослав не знал, что с ней поделать.
С одной стороны, он ее без шуток любил. А с другой стороны, побаивался, ибо понимал, что нет пределов коварства и кровожадности у матери, что защищает свое потомство. Особенно у женщины, имеющей такой характер и ТАКОЕ влияние…
Завершив облачение в доспехи, консул Нового Рима помог супруге, и они вышли из палатки, явившись к людям… к легиону, который был уже готов.
Осмотрев их и тяжело вздохнув, он коротко отдал приказ. И все пришло в движение.
По левому берегу Дона находились довольно многочисленные войска противника. Но вдалеке. В степи. И Ярослав пытался его спровоцировать на атаку. Поэтому, загрузившись, легион уже через какие-то полчаса начал высаживаться на противоположном от Саркела берегу Дона. Причем подчеркнуто вальяжно.
И степняки не заставили себя ждать.
Они ведь сопровождали корабли Ярослава от устья Дона. Слава консула Нового Рима была велика, поэтому они очень серьезно воспринимали его прибытие. Его самого и его людей.
Так что не прошло и трех часов, как с востока из степи подошло большое объединенное войско. Его ядро – конные воины Хорезма и аланы. Массовка же обеспечивалась дружинами половцев и огузов, а также иных племен, которые сплотились вокруг Хорезмшаха в едином желании – свергнуть хазар. У всех на это были свои причины. Но они были, и они привели их сюда – на берег Дона.
И их не смущало то, что против них находился Ярослав с его славой очень удачливого полководца. У него ведь всего лишь пехота, против конницы. Кроме того, воинов степного союза было больше. Заметно больше. И они рассчитывали на то, чтобы смять этого зарвавшегося ромейца, стоптать его, отправив к праотцам. Пусть даже и ценой большой крови. Ибо здесь и сейчас наступил час битвы за Северное Причерноморье и контроль над Днепровским и Волжским торговыми путями. Лакомый кусочек. Очень лакомый…
Но они не знали, что это все не больше чем театральное представление. Они не знали, что Ярослав применяет фирменную стратегию агента КГБ Федора Соколова – ловлю на живца…
Конница приближалась.
Комитаты же, имитируя суету, готовились.
Они расставляли так называемые «испанские козлы»[97] – легкие, разборные заграждения против кавалерии. А перед ними рассыпали кованый «чеснок» – колючки о четырех шипах, которые как ни кинь – один шип всегда торчит вверх. Причем формировали этот контур заграждений не прямо перед собой, а в некотором отдалении. «Испанских козлов» ставили метрах в десяти от ордера пехоты, а «чеснок» просыпали на добрые полсотни метров, благо, что времени это не требовало много. Коннице же от горизонта требовалось еще подойти.
Легионеры, а на берег спустились только бойцы ближнего боя из числа комитатов, буквально прижались к кораблям и реке с копьями и большими, широкими овальными щитами. Остальные же комитаты оставались на борту кораблей и готовились, разложив вокруг себя стрелы, снаряды и дротики так, чтобы их можно было брать как можно проще и быстрее.
Ярослав, чтобы поддержать мораль легионеров, спустился на берег, дабы сражаться в их рядах. На борту же корабля осталась Пелагея – второй после него человек не только в войске, но и в его маленьком государстве. Ей ничем командовать не требовалось. Все командиры и без нее знали, что нужно делать. Важно было лишь ее присутствие…
То, что увидел в тот день наместник Херсонеса, поразило его до глубины души.
Конница Хорезма и аланов шла на острие атаки.
Нигде в IX веке не применяли таранный конный удар копьем[98]. Его просто еще не придумали. Поэтому всадники и держали копье обычным хватом. Однако лошадей как ударную силу применяли. На большую массу пехоты, конечно, их бы не направили. Но там, у кораблей, стояла жидкая цепочка копейщиков. Настолько жидкая, насколько и соблазнительная. Ее, казалось, можно было опрокинуть так легко, что ни у кого это не вызывало даже тени сомнений. Перед ними, конечно, были какие-то заграждения. Но они не шли сплошной стеной и не являлись чем-то им знакомым. Никто в степи с ними не сталкивался ранее. Поэтому, смело разогнавшись, вся эта масса конницы устремилась к кораблям.
Многие предвкушали, как, подлетев к борту, они лихо на него запрыгнут и начнут рубить тех, кто трусливо укрывается там. А потом грабить, грабить, грабить… Вон сколько на них доспехов и оружия. А потом… их ждал Саркел, лежащий перед ними практически беззащитным.
Но что-то пошло не так.
Когда до жалкой цепочки пехоты оставалось шагов пятьдесят, всадники внезапно словно в какую-то невидимую стену уперлись. Кони на всем ходу спотыкались и «пускались в пляс», кувыркаясь в степной траве, ломая ноги и головы. На них налетали другие. Какие-то кони умудрялись перепрыгнуть препятствие. Но только лишь для того, чтобы буквально через несколько шагов самим оступиться и упасть. Остальные же просто влетали в эти внезапные «мясные препятствия» и опять-таки ломали ноги с шеями, кувыркаясь.
– Бей! – рявкнул Ярослав.
И все легионеры, уже воткнувшие копья подтоками в землю, начали метать спики – легкие оперенные дротики. А вместе с ними в небо полетели снаряды пращи фундиторов, стрелы сагиттариев и те же самые спики, только уже матиариев, выпущенные с помощью специальных пращей. И если дротики легионеров летели метров на сорок-пятьдесят, то матиарии их метали на добрую сотню и с куда большей силой.
Широкий фронт перед кораблями превратился в какой-то ад.
– Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой, – тихо произнес Ярослав по-русски, наблюдая за тем ужасом, что творился буквально в полусотне шагов от него.
Сагиттарии в этот раз не применяли магазинов. Сегодня им требовалось не в рывке обеспечить плотный обстрел, а просто много стрелять. Стрелу за стрелой. Колчан за колчаном. Такие же задачи были и у остальных стрелков. Даже легионеры, и те имели по два подсумка со спиками…
– Прекратить стрельбу! – громко скомандовал Ярослав через долгие пять минут. Очень долгие.
Наместник же Херсонеса, стоящий на палубе «Черной жемчужины» рядом с Пелагеей, перекрестился. Истово перекрестился, смотря глазами, полными ужаса, на картину перед ним.
Отдельные всадники все же сумели добраться до «испанских козлов», и даже кое-где на их «рогах» висели отдельные трупы. Но в целом на добрые семьдесят шагов за ними простиралось кровавое поле, заваленное убитыми и умирающими как людьми, так и лошадьми.
Это было кошмарно.
Это было ужасающе.
Кровь… кровь… кровь… и стоны.
Пелагея стояла на борту корабля, вцепившись руками в борт. Она была буквально парализована страхом. Она видела битвы. Видела кровь. Но не такую… То, что предстало перед ее глазами, было чудовищно. Она поискала глазами мужа, желая спросить с него за весь этот кошмар. То есть закатить новый скандал. Но тот, словно почувствовав ее взгляд, обернулся. И она вздрогнула, встретившись с ним взглядом. И мгновение спустя отвела глаза, с трудом сдерживая дрожь в теле. Потому что на нее смотрел не человек, а чудовище. Какой-то древний монстр…
– Копья к бою! – рявкнул Ярослав на латыни. – Длинный хват!
Легионеры выхватили воткнутые подтоками в землю копья, выполняя до автоматизма доведенный строевой прием. Перехватили их так, что локоть лежал на копье у подтока, само же копье удерживалось крепко сжатой кистью. Не очень мобильная и гибкая хватка, но она позволяла дотягиваться далеко.
– Вперед! – спустя десять секунд вновь громогласно скомандовал консул Нового Рима. И легионеры двинулись вперед. Их задача была простой и очевидной. Работая длинным хватом копья, им требовалось прекратить мучения раненых людей и лошадей.
Сам же Ярослав находился в каком-то экзальтированном состоянии. Он и сам не ожидал от своей задумки ТАКОЙ эффективности. Он планировал, что, разбрасывая «чеснок» и эшелонируя обстрел по глубине, просто немного увеличит обычно не очень большие потери конницы. Ну сгинут первые, самые лихие. И что? Остальные ведь смогут отвернуть… И да, отвернули. Только не сразу. Совсем не сразу. Слишком уж заманчивой оказалась приманка – одним махом уничтожить того, чья воинская слава гремела от Парижа до Багдада. Одним разом, с наскока, пользуясь его «ошибкой», совершенной «из-за потери бдительности…». Вот и разогнались…
Через час все было кончено.
Остатки объединенного степного войска, словно побитая собака, убежали, скрывшись за горизонтом. Пленных не было. А целое поле трупов уже начали потрошить трофейные команды, выделенные из бойцов.