Комплекс хорошей девочки

Я не совсем понимаю, как мы сюда попали. Я с Бонни, Купером и его близнецом Эваном сидим вокруг пылающего костра на песке, где грохот волн и пульсирующий прилив заглушают звуки набережной. Крошечные искры и угольки мерцают и плывут в теплом океанском воздухе. Огни мерцают из-за песчаных дюн и отражаются в воде.

Очевидно, я сошла с ума. Как будто кто-то другой завладел моим мозгом, когда я согласилась позволить этому незнакомцу затащить нас во тьму. Теперь, когда Бонни прижимается к своему плохому мальчику, во мне нарастает чувство беспокойства. Оно доносится из пространства размером с Купера по ту сторону пламени.

— В тебе так много этого, — обвиняет Бонни. Она сидит, скрестив ноги, рядом со мной, смеясь, но скептически.

— Я тебя не обманываю. — Эван поднимает руки в знак невинности. — Куп сидит с этим чертовым козлом на заднем сиденье патрульной машины, и он напуган, мечется вокруг. Пинает его в лоб, и у Купа повсюду начинает хлестать кровь. Итак, он пытается успокоить козла, но там все в крови и очень скользко. Он весь в крови, и коза, и окна. И я еду на этой украденной полицейской машине, воют сирены, мигают фары и прочее дерьмо.

Я смеюсь над его сумасшедшим описанием и оживленными жестами рук. Эван кажется более игривым, чем Купер, который выглядит немного напряженным. Их лица идентичны, но их легко отличить друг от друга. Темные волосы Эвана подстрижены короче, на его руках нет чернил.

— И мы можем слышать их по радио, — говорит Купер, его слишком привлекательное лицо — танец света и тени от огня между нами. — Они говорят, “ Какие-то чертовы глупые дети украли козу и машину. Установите периметр. Заблокируйте мост”. Итак, мы думаем: черт возьми, куда мы везем это животное?

Я не могу оторвать взгляда от его губ. Его руки. Эти мускулистые руки. Я пытаюсь проследить контуры его татуировок, когда он жестикулирует в воздухе. Это психологическая пытка. Я привязана к стулу, мои глаза открыты, меня сводят с ума образы его темных глаз и кривой ухмылки. И хотя у Эвана буквально такое же лицо, по какой-то причине я не реагирую на него. Даже отдаленно. Только Купер.

— Нам тринадцать лет, и мы пустились в погоню по городу, — продолжает Эван, — и все потому, что Стеф увидела эту козу, прикованную цепью к чьему-то двору, и перепрыгнула через забор, чтобы освободить ее, как раз в тот момент, когда хозяин вышел с дробовиком. И мы с Купом думаем: о, чувак, она вот-вот получит пулю в свою сумасшедшую задницу из-за этого козла.

— Мы перепрыгиваем через забор вслед за ней, и я разбиваю замок молотком…

— У тебя случайно был с собой молоток? — Даже для меня мой голос звучит странно. Я задыхаюсь, потому что мое сердце колотится так быстро, хотя я все это время сидела. Совершенно неподвижно. Под его чарами.

— Да. — Он смотрит на меня так, как будто я странная, что спрашиваю. — Это дешевый замок. Ты пару раз хорошенько шлепнешь его по боку, и маленькие кусочки внутри разлетятся на части. Итак, Эван хватает козла, и мы уворачиваемся от картечи, потому что владелец пьян в стельку и ни хрена не может прицелиться.

— Но откуда взялась полицейская машина? — спрашивает Бонни.

— Мы бежим с этой штукой на поводке, когда полицейский загоняет нас в угол, верно? — оживляется Эван, жестикулируя бутылкой пива, которую он принес с собой на пляж. — Он достает свой электрошокер, но нас трое и козел, так что он не знает, в кого целиться. Он оставляет дверь открытой, так что я такой: "К черту все, запрыгивайте".

— Мы с Эваном ныряем, — говорит Купер. — Стеф бежит, чтобы отвлечь полицейского. В общем, козел вышибает из меня дух, и я сижу там, чувствуя себя одурманенным, почти теряя сознание, когда Эван говорит: братан, нам нужно бросить эту машину и бежать.

— Так что же случилось с козой? — Я требую, теперь искренне заинтересованная в судьбе этого бедного животного, но страдающая острой паранойей, чтобы все заметили, насколько я не в духе. Как пристально я смотрю.

— Эван выезжает на дорогу, которая проходит через государственный парк, каким-то образом вытаскивает эту штуку с заднего сиденья и уводит ее в лес. Оставляет меня без сознания на земле рядом с машиной, поэтому, когда копы приезжают туда и видят меня без сознания и покрытым кровью, выглядящим мертвым, они все начинают волноваться. Меня сажают в машину скорой помощи, и я просыпаюсь в больнице. Во всей этой неразберихе я выскальзываю оттуда и встречаюсь с Эваном дома, как ни в чем не бывало.

— Они так и не поймали тебя? — Бонни хохочет от смеха.

— Черт возьми, нет, — говорит Эван. — Вышли сухими из воды.

— Так вы оставили козла одного в лесу? — Я смотрю на них, удивленная и в то же время испуганная.

— А что, черт возьми, еще мы должны были с этим делать? — бормочет Купер. — Только не это! О мой Бог! Этот бедный козел. Мне будут сниться кошмары о том, как существо плачет в одиночестве в темном лесу. Преследуемый рысью или чем-то в этом роде.

— Видишь? — Эван хлопает брата по руке. — Вот почему мы не позволяем цыпочкам уговаривать нас играть в героев. Они никогда не бывают удовлетворены.

И все же я невольно смеюсь. Образ этих двоих, несущихся по городу, едва видимых поверх руля, с испуганной козой, брыкающейся и лягающейся, слишком смешон.

Еще какое-то время мы обмениваемся глупыми историями. Бонни и ее школьная команда болельщиц превратили парадную лестницу отеля в Слайд-энд-слайд на соревнованиях во Флориде. Мы с подругой познакомились с несколькими парнями во время кемпинга с ее семьей и чуть не сожгли палаточный лагерь фейерверком.

И вот, наконец, он приходит. Момент, которого Бонни с нетерпением ждала всю ночь.

Эван хватает одеяло, которое он взял из своей машины ранее, и спрашивает Бонни, не хочет ли она прогуляться. Эти двое строят друг другу глазки с тех пор, как мы пришли сюда. Прежде чем они уходят, она оглядывается на меня, чтобы убедиться, что я остаюсь, и я киваю ей.

Потому что, как бы я ни боялась остаться наедине с Купером, это именно то, чего я хочу.

— Ну, моя работа здесь закончена, — сообщаю я ему, пытаясь вести себя нормально.

Он тычет в огонь палкой, чтобы подвигать поленья.

— Не волнуйся, с ним она в безопасности. Он говорит как преступник, но Эван не подонок или что-то в этом роде.

— Я не волнуюсь. — Я встаю и занимаю место Эвана на песке рядом с Купером. Мне не следовало бы, но я обожаю наказания. И я не знаю, из-за него это или из-за пьянящего запаха горящего плавника, но я чувствую себя пьяной, несмотря на то, что выпила всего одну кружку пива. — Честно говоря, ни один из вас не тот, кого я ожидала. В хорошем смысле.

О-о-о. Я понимаю, что это прозвучало кокетливо. Мои щеки пылают, и я надеюсь, что он не воспримет это замечание как проявление интереса.

— Да, — говорит он, качая головой. — Я вроде как все еще жду извинений за ту фразу про герпес.

— Я умоляю о пятой поправке. — Я сдерживаю ухмылку, глядя на него краем глаза.

— Так вот как это бывает, да? — Он выгибает бровь, бросая мне вызов с притворной бравадой.

Я пожимаю плечами.

— Не понимаю, о чем ты.

— Хорошо. Я понимаю. Запомни это, Мак. Когда у тебя был шанс стать большим человеком.

— Ооо, — издеваюсь я. — Значит, сейчас война, да? Заклятые враги до смерти?


— Я не начинаю дерьмо, я его заканчиваю. — Он делает шутливое лицо крутого парня и пинает песок к моим ногам.

— Да, очень зрело.

— Теперь об этом пари, принцесса.

Это убивает меня. При этом насмешливом прозвище я моргаю, и ужасное погружение в осознание становится неоспоримым.

Купер сексуален.

Безумно.

И дело не только в его волевом, угловатом лице и глубоких темных глазах, которые вмещают целую вечность. Он также обладает определенным качеством "мне наплевать", которое действует прямо на самые чувствительные части меня. В свете огня в нем есть что-то почти зловещее. Нож, когда свет отражается от лезвия. И все же он обладает неоспоримым магнетизмом.

Я не могу вспомнить, когда в последний раз испытывала такое внутреннее влечение к парню. Если вообще когда-нибудь испытывала.

Мне это не нравится. Не только потому, что у меня есть парень, но и потому, что мой пульс учащается, а щеки пылают, и я ненавижу чувствовать, что не контролирую свое тело.

— Мы никогда не устанавливали ставки, — размышляет он.

— Тогда чего ты хочешь? — Справедливо. Во всяком случае, я женщина своего слова.

— Ты хочешь поцеловаться?

Я притворяюсь невозмутимой, но мой пульс начинает биться с новой силой.

— Чего еще ты хочешь?

— Я имею в виду, я полагал, что минет — это не начало, но если мы ведем переговоры…

Вопреки себе, я выдавила улыбку.

— Ты бесстыдник.

Каким-то образом ему удается снять напряжение с этого момента, стирая всю неловкость до тех пор, пока я больше не перестаю быть самоуверенной.

— Хорошо, — говорит он, сексуальная усмешка изгибает его губы. — Ты ведешь жесткую игру. Сначала я наброшусь на тебя.

— Да, я думаю, что в этом вопросе мы зашли в тупик.

— Это верно? — Он наблюдает за мной из-под тяжелых век. Невозможно не чувствовать, что он мысленно раздевает меня. — Хорошо. С тебя услуга. Ты будешь у меня в долгу.

В какой-то момент я чувствую, как у меня в кармане жужжит телефон. К тому времени мы с Купером по колено увязли в споре о социально-экономических последствиях выпечки. Я смотрю на свой телефон, чтобы убедиться, что это не Бонни просит о помощи, но это просто Престон говорит, что он вернулся домой после игры в покер.

— Ни за что, — возражает Купер. — Выпечка — это еда богатых людей. Вы никогда не увидите, чтобы кто-то, зарабатывающий минимальную зарплату, зашел в пекарню за коробкой гребаных круассанов. У нас есть пончики, холодные пирожные и, может быть, печенье из банки или что-то в этом роде, но ничего из этого дерьма с булочками.

— Пончик — это, безусловно, выпечка. А магазин пончиков — это своего рода пекарня.

— Чушь собачья. В этом городе пять пекарен, и три из них открыты только летом. О чем это вам говорит?

— Что население увеличивается во время туристического сезона, и магазины открываются, чтобы поддержать этот спрос. Это ничего не говорит о демографии.

Он усмехается, подбрасывая палку в огонь.

— Теперь ты несешь чушь.

Хотя это звучит так, как будто мы спорим, едва заметный изгиб уголка его рта говорит мне, что все это ради забавы. Споры — это практически развлечение в моем доме, так что я в этом довольно искусна. Не знаю, где Купер научился так хорошо препираться, но он определенно держит меня в напряжении. И никому из нас не нравится признавать свое поражение.

— Ты не самый надоедливый клон, которого я когда-либо встречал, — говорит он некоторое время спустя.

Бонни и Эван все еще не вернулись. Набережная позади нас сейчас в основном тиха в поздний час, и все же я не устала. Во всяком случае, я чувствую себя более энергичной.

— Клон? — Я вторю ему с кривым взглядом. Это что-то новенькое для меня.

— Мы так называем богатых людей. Потому что вы все одинаковые. — Его глаза задумчиво блестят в лунном свете. — Но, может быть, ты не совсем такая, как все остальные.

— Не уверена, оскорбительный ли это комплимент или комплиментарное оскорбление. — Теперь моя очередь швырнуть в него немного песка.

— Нет, я имею в виду, ты не такая, как я ожидал. Ты спокойная. Настоящая. — Он продолжает изучать меня, вся игривость и притворство забыты. На его лице я вижу только искренность. Настоящий Купер. — Не одна из тех заносчивых придурков, у которых голова в заднице, потому что им так нравится запах собственного дерьма.

В его голосе есть что-то такое, и это нечто большее, чем поверхностное раздражение по отношению к туристам-яппи и богатым придуркам. Это звучит как настоящая боль.

Я толкаю его локтем, чтобы поднять настроение.