Комната из листьев
Часть 3 из 34 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
На свадьбе я с букетом в руках стояла рядом с дедушкой и другими гостями. Мы осыпали маму рисом. Одна горсть угодила ей в щеку – из моей руки, как оказалось. Мама вздрогнула и на мгновение посмотрела прямо мне в глаза, что вообще-то случалось очень редко. И тогда я поняла то, о чем догадывалась и раньше: мама не очень-то жалует меня. Наверно, думает, что любит, ведь мать не может не любить свое дитя. Но один неосторожный взгляд выдал всё: она меня не любила.
А на следующий день Джон и Грейс Лич укатили прочь в его двуколке. На одном колесе я заметила сломанную спицу. По сей день помню эту сломанную спицу, помню, что, улыбаясь и маша им вслед, я старалась думать только о ней. Потому как не хотела задумываться о том, что прощаюсь с матерью навсегда. Сток-Климсленд находился не так уж и далеко, не то что Бат или Плимут, но с того дня меня не покидало чувство, что она живет на другом конце Земли.
Скоро у мамы родилась еще одна дочь. Изабелла Лич. Изабелла стала последней деталью новой картины, которая теперь сложилась раз и навсегда.
Но у меня оставался дедушка; он любил меня. Когда я в первый раз остригала овцу, он с улыбкой наблюдал, как бедное животное становится похоже на двух разных овец одновременно: с одной стороны – обтянутый кожей скелет; с другой – густая копна волнистой шерсти.
Ужалась до малого размера
Как-то так само собой вышло, что я переехала жить к Кингдонам. Решение было принято внезапно, заранее меня никто не предупреждал.
– Дедушка твой стар, – сообщил мистер Кингдон.
Вот и все объяснение. «Но дедушка всегда был старым», – хотела я возразить. Однако мистеру Кингдону возражать было не принято. Такое у него было благочестивое лицо, изрытое суровыми морщинами.
– Добро пожаловать, Элизабет, – сказала миссис Кингдон. – Мы рады, что ты стала членом нашей семьи.
В семье Кингдонов считалось зазорным расхаживать по грязи и навозу скотного двора в старом переднике и учиться брать барана за рога, так чтобы он не забодал. Одно дело – быть гостьей в этом доме, другое – жить в нем. Юной леди из семьи священника пачкать руки не положено; для выполнения грязной работы есть другие. Ее удел – не овцы и куры, а вышивание, французские и запошивочные швы.
Изменились и отношения между мной и Брайди. Теперь, живя в доме священника, я стала ей почти сестрой, и передо мной стояла задача не допустить, чтобы мы с ней раздружились. Иначе что ждало бы меня – непривлекательную девочку без денег и, можно сказать, без семьи? Куда податься девочке, которую, как мне казалось, все бросили – сначала отец, потом мать, а теперь вот и дедушка?
Я была вынуждена осторожничать, опасаясь совершить оплошность. А мое новое положение, в сущности, состояло из возможных оплошностей. Я старательно следила за своей речью, чтоб не высказать какое-нибудь смелое суждение, которое моих благодетелей заставило бы засомневаться: ой, пожалуй, она все-таки нам не подходит.
Осторожность вошла в привычку, с ней появилась и новая черта – нерешительность. Храбрая девочка, при виде которой дедушка улыбался, теперь ёжилась от грома, терялась, если требовалось принять даже самое пустяковое решение. Я не то чтобы перестала быть самой собой, но отличалась от себя прежней. Стала более услужливой, угодливой. Словно ужалась до малого размера и спряталась глубоко в себе, где меня настоящую никто не видел.
Так устроил господь
В ту пору, когда я поселилась у Кингдонов, мне уже исполнилось двенадцать лет, а Брайди была на несколько месяцев старше. Как-то раз миссис Кингдон отвела нас в сторонку и сообщила, что у нас скоро начнутся, как она выразилась, месячные. От смущения она говорила сердито, пытаясь подыскать более пристойную замену слову «кровь». Объяснила, как пользоваться прокладками.
Мы обе приутихли, а мы ведь были бойкие девчонки. С ума сойти! У нас между ног будет выделяться – кто бы мог подумать?! – кровь! И ее надо останавливать тряпочками, а затем незаметно относить их Мэри, только чтоб не видели Джон и Эймос, а она, постирав прокладки, уберет их в наш комод, чтобы мы могли воспользоваться ими в следующем месяце.
– Что, каждый месяц? – в ужасе воскликнула Брайди. – Прямо каждый-каждый?
– Да, душа моя, – ответила миссис Кингдон. – Если в какой-то месяц этого не будет, значит, ты беременна.
Она вздохнула.
– То, как Господь устроил свое Творенье, не всегда поддается разумению, – заметила миссис Кингдон. – Иметь детей – большая радость, а без этих дел детей не бывает.
Мы с Брайди ушли в сад. Шли, не глядя друг на друга. Наконец, она высказала то, о чем я и сама думала.
– Меня мутит от одной мысли об этом, – сказала она. – Со мной такого не случится.
Судя по голосу, Брайди действительно в это верила, что ее утешало. А я не верила, и из вредности захотела сорвать на ней злость, – чтоб не успокаивалась раньше времени.
– Значит, у тебя никогда не будет детей, – заявила я.
Мы обе знали миссис Деверо – жительницу нашей деревни. Она была замужем, но детей не имела. Над ней постоянно висел покров несчастья, и все говорили о ней с жалостью, словно она была слепой или незаконнорожденной.
– Ну да, не будет, – отозвалась Брайди. – И что в том плохого?
Она посмотрела на меня, и я прочла в ее глазах страх и отчаяние. Такие же чувства терзали и меня, ибо я была поставлена перед выбором, которого, в сущности, не было.
Потом, когда мы легли спать, я знала, что Брайди не может уснуть, думает, как и я, о том, что спокойное детство прошло, мы становимся женщинами, и нас швыряет в бескрайнее море взрослой жизни, в котором плыть придется без навигационных карт.
– Я никогда не выйду замуж, – произнесла Брайди в темноте. – Лизбет, ты спишь? Я никогда не выйду замуж.
И истерично рассмеялась. Этого ее исступленного смеха в гостиной никто никогда не слышал; только я понимала, что он означает. На людях, слыша легкомысленный хохот Брайди, я восхищалась её умением притворяться, ведь я-то знала, что она куда более глубокая натура. В то же время мне было страшно за нее – и за себя тоже: ведь не может человек всю жизнь изображать то, чего нет!
– Значит, станешь старой девой, – заключила я.
Мы надолго замолчали.
– Да, старой девой, – наконец произнесла она. – Незамужней. Монашкой. Ведьмой. Ведьмой из Бриджрула.
За окном что-то неясно проухала сова.
– Думаю, на самом деле ты смелее, чем я…
– Неужели больше никак нельзя? – перебила меня Брайди охрипшим от волнения голосом.
Сова снова заухала – грустно-грустно, и дерево постучало веткой в окно. Мне казалось, Брайди, как и я, думает: еще несколько лет, а потом каждая из нас станет либо женой, либо несчастной старой девой.
– Можно еще стать вдовой, – сказала я. – Это лучше, чем быть женой или старой девой. Главное – придумать, как это устроить. Безболезненно, конечно.
Она опять хохотнула, издав хриплый визгливый вскрик.
– Да, – согласилась Брайди, – и черный цвет очень идет женщине.
Я представила себе такую симпатичную гравюру в рамке: вдовы Бриджрула, вечно в черных одеяниях, вечно заняты повседневными делами, счастливо благоденствуют без своих почивших супругов. Но моя мама, к примеру, овдовев, не обрадовалась свободе. Обремененная вдовством, она как будто ужалась, скукожилась. Однажды призналась мне, что ненавидит вдовий траур, ненавидит, что замужние женщины смотрят на нее с жалостью, а то и с подозрением, крепче хватая мужей за руки.
– Мы могли бы открыть собственную школу, – промолвила Брайди. – Мисс Вил и мисс Кингдон. У них небольшая школа на холме. Ученицы любят их, и все вокруг только и говорят: «Как же мы раньше-то жили без этой школы на холме?». Это вполне осуществимо, Лизбет. У других же получается.
– Да, – согласилась я. – Осуществимо.
Но мы обе понимали, что не возможности обсуждаем, а просто пытаемся утешить друг друга.
Брайди уже как тридцать лет умерла, но я хорошо помню ее – мою самую преданную, искреннюю подругу, – такой у меня больше не было. Помню и то, что происходило в темном тепле нашей постели. Как мы ласкали друг друга. Как Брайди ласкала меня, я ласкала Брайди, все, что мы делали вместе. Мы никогда не говорили об этом. У нас не находилось слов, чтобы это описать. И мы совсем не стыдились. Это то, что случается между двумя человеческими существами само собой. Все это происходило по зову природы, дарило нам наслаждение столь же естественное и невинное, как еда, чтобы утолить голод, или вода, чтобы утолить жажду.
Куда ни посмотри
Теперь, повзрослев, мы стали замечать сексуальность повсюду. Вот пес, его маленькая блестящая штучка то появляется, то исчезает, а при виде сучки в состоянии течки он просто сходит с ума, кажется, только смерть может помешать его совокуплению с ней. Вот баран трогает копытом и обнюхивает овцу. Она с виду никак не реагирует, а сестры ее, не поднимая голов, увлеченно щиплют травку, словно демонстрируя: ой, мы так заняты, нам не до этого. Баран бросается на овцу, сжимает ее ногами. Несколько мгновений – и все кончено, а овца все так же щиплет травку.
Из нас двоих смелее была Брайди. То, о чем я только думала, она произносила вслух.
– Честно говоря, Лизбет, – заявила она как-то присущим ей сухим тоном, – если это то, что нас ждет в супружестве, то гори оно синим пламенем.
В Бриджруле мы не встречали среди жителей ни Троила и Крессиды[4], ни Ромео и Джульетты. Но мы видели, что мужчины, если представлялась такая возможность, предавались любовным утехам с женщинами, практически с любыми. А женщины, если представлялась такая возможность, соглашались жить с любым мужчиной, неважно каким, при условии, что он мог предложить им будущее. Только в книгах мы читали про любовный восторг и вздохи. В книгах влюбленные вступали в брак на последней странице, а что было потом – покрыто тайной. Мы зачитывались книгами, но в них мы, девочки, не находили никаких намеков на то, что ждет нас в жизни.
Брайди могла позволить себе смелые высказывания, – по крайней мере, наедине со мной, – но лишь потому, что у нее были родители, которые о ней позаботятся, братья, которые ее защитят. Она могла рассчитывать на солидное приданое, которое выделит ей мистер Кингдон, когда придет время. Да, мы с ней смеялись вместе, но мой смех не был искренним. Красотой я не блистала. Не имела ни родственников, ни приданого. Да и солидных связей тоже. Моим единственным достоянием была девственность. И только она. Я начинала понимать, что должна продать свою непорочность с максимальной выгодой, ведь когда я ее лишусь, у меня больше ничего не останется.
Мы расцветали, превращаясь в юных девиц, и к нам стали захаживать молодые люди. Офицеры, расквартированные в казармах Холсуорси; учителя из школы, в которой учились братья Брайди; викарии. Когда мы входили в комнату, мужчины вскакивали на ноги. Когда шли к выходу, они подбегали, чтобы открыть перед нами дверь, как будто сами мы были не в состоянии повернуть ручку. Когда гуляли в полях, они перепрыгивали через низкий забор, чтобы, поддерживая нас под руки и за талии, помочь нам преодолеть перелаз. Но если бы не пышные платья и нижние юбки, в которые мы были облачены, если бы не шали, спадавшие с наших плеч, если бы не необходимость вести себя скромно, в силу чего мы были скованны в движениях, нам не требовалась бы никакая поддержка. Вся эта изысканная учтивость, вся эта банальная галантность лишь подчеркивали тот факт, что мы обладаем чем-то столь драгоценным, что нас нужно охранять.
Драгоценным – или опасным? Это было не совсем понятно.
Ни она, ни я никогда не оставались с кем-либо из этих мужчин наедине, с глазу на глаз. Общение с противоположным полом неизменно сводилось к пустой светской болтовне в присутствии других людей. В детстве мы с Брайди любили бродить в полях и по улочкам деревни, но теперь такие прогулки не приветствовались, разве что – словно бы по чистой случайности – кто-то из братьев Брайди прогуливался в том же самом направлении.
– Бриджет, ты теперь женщина, – укоризненным тоном принялась отчитывать нас миссис Кингдон после того, как однажды утром мы незаметно ускользнули из дома. – И ты, Элизабет, тоже. Скажу прямо: есть такие мужчины, которые всегда готовы обмануть девушку.
– Обмануть? – повторила Брайди. – Но как именно, мама?
Миссис Кингдон запнулась. Я видела, что ее колебания вызваны отнюдь не растерянностью: ее снедала тревога за нас, тут уж не до смущения. Дело было не в стеснении, а в поиске слов, вернее, в их отсутствии.
– Вы же видели, как ведут себя бараны, – наконец произнесла она. – Видели, что фермеры держат баранов отдельно от овец. К овцам пускают только отборного барана. Но баран не разборчив. Он готов спариться с любой овцой, если ему позволить.
Миссис Кингдон взяла Брайди за руку, а другой рукой обхватила мою.
– Вы, девочки, наше сокровище. Ваше будущее счастье зависит от того, сумеете ли вы уберечь себя от опасности. Вам понятно, девочки мои?
По правде сказать, не совсем.
– Выходит, мальчиков тоже отбраковывают, как ягнят, – однажды ночью промолвила Брайди. – Да нет, вряд ли. Иначе разве у меня было бы шесть братьев?
– Нет, мальчиков не отбраковывают, – ответила я. – Хотя в каком-то смысле это так. У кого больше денег, тот и выбирает себе женщину.