Комната из листьев

Больше я не пыталась говорить с мужем о шерсти, но его безразличие позволило мне дать волю воображению. Я представляла, как мы с Ханнафордом отбираем и скрещиваем овец, добиваясь того, чтобы каждое новое поколение ягнят имело более тонкую шерсть. У меня голова шла кругом при мысли обо всех вероятных комбинациях, какие можно проделывать с бенгальской, ирландской и испанской породами, как только мы ступим на эту стезю. Дедушка называл это внутристадным разведением, которое возможно было при условии, что ты знаешь родителей и прародителей каждой овцы. Чтобы отслеживать это, нужно вести учет, облекая родословные особей в аккуратные столбики, как в синей тетради мистера Доуза, в которой он составлял словарь нового для него языка. Только так удастся соблюдать порядок и спаривание возвести в систему.

Теперь каждое утро я поднималась на холм и проверяла на ощупь качество шерсти овец: у одной на боку, у другой – на груди. И мне казалось, что рядом со мной на склоне стоит дедушка. Гордый за свою умную внучку, он с радостью и одобрением взирает на плоды ее трудов. Возможно, он даже снизойдет до того, чтобы простить Уильяма Ханнафорда за то, что тот украл чужого барана.





Mon petit coin


У реки я облюбовала местечко, где время от времени сбрасывала с себя личину миссис Макартур. Этот уголок был огражден кустарниками, которые служили обрамлением для вида, открывавшегося на реку: еще одна воздушная комната из листвы. В том чудесном укромном закутке я часто думала о мистере Доузе: на какую гавань, реку, улицу он сейчас смотрит? Где бы он ни находился, наверняка, нашел для себя новый petit coin, и, возможно, сидя там, вспоминает женщину, которой никак не удавалось произнести фразу «mon petit coin à moi».

Как-то вечером, в созерцательном настроении, я пришла туда, размышляя о годе минувшем и о том, что грядет, об удивительных поворотах, которые привели меня в этот тихий уголок. Там лежало упавшее бревно с удобной выемкой для сидения, наподобие той, что была на камне, который находился на вершине кряжа близ обсерватории мистера Доуза. Я опустилась в знакомое углубление и замерла, ожидая, когда воздух, что я всколыхнула, успокоится, окутает меня, я превращусь в еще один природный объект, и существа вокруг меня возобновят свою жизнедеятельность.

По траве, ритмично потряхивая головой, важно вышагивала черная водоплавающая птица. Где-то в вышине другая птица напевала: «Чу-до!», «Чу-до!», словно она тоже восхищалась красивым видом. Мое ухо уловило едва слышное шуршание: это тоненькая черная змейка ползла от одного пучка травы к другому. Кружева паутины золотились в сиянии мягкого водянистого света, а под их бахромой землю покрывали элегантные композиции из идеальных полумесяцев листьев эвкалипта.

Спустя некоторое время на реке заблестели блики угасающего дневного света. Ее поверхность ожила, переливаясь золотистыми сверкающими узорами в тех местах, где поднимались пузыри. На дальнем берегу из затененной воды выступали причудливые черные стволы мангров. Меня окружали звуки природы: плеск крошечных волн; мелодичное посвистывание казуарин, в кронах которых гулял ветер; щебет и трескотня невидимых птиц, укладывающихся спать на ночь. В воздухе, словно облако золотой пыли, кружил рой мошкары, пронизанный последними лучами заходящего солнца. Смеркалось. Каждое мгновение – словно тихое потрясение: красота простых вещей, что окружала меня, вызывала немое изумление. Мир, сотворивший это очарование, и во мне создал некое соответствие, способное оценить великолепие.

Оглянувшись на склон, я различила меж деревьев темный силуэт – наш дом. Пока я смотрела на него, там вспыхнула точечка света. На мгновение она поблекла, но затем засветилась ярче и больше не меркла. Значит, миссис Браун зажгла лампу в гостиной. Потом появилось еще одно светящееся пятнышко. Лампа в столовой.

Вскоре я поднимусь вверх по склону холма, войду в освещенный дом. Там дети – существа, что расцвели, окрепли на этой земле. Я знаю, каждую складочку на их телах, каждый порыв их маленьких душ. Знаю каждый уголок в комнатах, каждый узор волокон на каждой половице. Знаю каждое дерево, каждый камень в моем укромном уголке на берегу, знаю, как рябит вода в русле во время прилива. С этой землей – почвой, камнями и деревьями – меня связали тысячи дней и ночей, все то время, что я вдыхаю здешний воздух, и тысяча крошечных воспоминаний. В моем укромном уголке у реки, когда бы я ни сидела там, у меня ни разу не возникло мысли определить, где лежит Англия, и обратить в ту сторону свой тоскливый взор. В этом местечке я не думаю ни о каком другом – только о том, что здесь окружает меня. Это небо. Эта земля, Эта вода и эти камни.

Этот край не плоть от плоти моей и кость от костей моих. Прах всех мужчин и женщин, от которых я веду свое происхождение, покоится в Девоне. Мои предки на кладбище в Бриджруле лежат так давно, что их имена почти стерлись на могильных камнях. Но теперь мое место здесь. С этим краем я связана крепче, нежели с любым другим уголком на нашем огромном земном шаре.

Я представила, как живу здесь до конца дней своих. Пускаю корни. Ежедневно ближе к вечеру прихожу к этой реке с ее таинственными тенями. Наблюдаю, как мои дети – а может, и внуки – растут и крепнут под здешним солнцем, дыша здешним сухим благоуханным воздухом. Представляю, как это место обрастает вокруг меня, будто вторая кожа. Как я старею и умираю здесь. И мне радостно, что мой прах станет частичкой этой земли.

Подобно стрелке компаса, что вращается и колеблется, дрожит и наконец замирает, указывая направление, мои мысли сообщили мне то, что я, должно быть, давно уже поняла: это моя родная земля.



Вода потемнела, мангровые деревья обрели сверхъестественные очертания. Сидя у реки и глядя на мрачнеющий лес на противоположном берегу, я не видела, как станет разворачиваться здесь мое будущее. Рано или поздно мистер Макартур скажет: «Мы возвращаемся домой», и что мне делать? Пусть я убеждена, что именно это место – моя земля, однако супруга Джона Макартура обязана всюду следовать за мужем. Фантазии о том, чтобы остаться здесь навсегда – это несбыточная мечта, смутная греза.

Но сама эта мысль, при всей ее неосуществимости, была ясной и отчетливой. И уже то, что я осознала и сформулировала свое желание, придавало мне уверенности в собственных силах.





Неуловимы, как дым


Со дня отплытия прежнего губернатора миновало более двух лет, а новый так и не высадился на берегу Сиднейской бухты. Прибывавшие суда привозили разные слухи: назначен тот, назначен этот; никто еще не назначен; губернатор уже в пути. Каждый корабль привозил свою историю, которую передавали из уст в уста на одном дыхании и с той же убежденностью, что и предыдущую.

А тем временем несчастный майор Гроуз все хуже и хуже справлялся со своими обязанностями. Раны, что он получил на службе Его Величества, сражаясь в Америке, подорвали его организм, и, сколько бы он ни отдыхал, восстановить силы не удавалось. Во время редких коротких визитов в Сидней мне случалось мельком увидеть его, и я неизменно отмечала, что у него нездоровый цвет лица и тучность свидетельствует скорее о недомогании, нежели о богатых застольях. Так что никто особенно не удивился, когда он объявил, что должен вернуться в Англию поправить здоровье.

Бразды правления он вверил своему заместителю. Власть не испортила славного полковника Патерсона: он оставался все таким же приятным человеком. Полковник был счастлив просто «погреть кресло губернатора», как он выражался, и соглашался на все предложения, с которыми обращался к нему инспектор по делам общественных работ. Мистер Макартур, конечно, его обхаживал, грубо льстил ему, и он пожаловал моему мужу сто акров земельных угодий за поселением в местечке под названием Тунгабби, затем – еще столько же, – на том основании, что поголовье нашего стада приумножилось. Однако не только мой муж пользовался щедростью полковника: земельные участки раздавались направо и налево, и везде, где были водоемы, фермы росли как грибы.

С увеличением площади пожалованных земель участились и нападения со стороны аборигенов – Пемулвуя и других, причем их набеги носили все более разрушительный характер. Мистер Макартур отказывался называть происходящее войной, но, какое бы определение он этому ни давал, сомнений не было в том, за кем остается победа. Солдаты, присланные в Новый Южный Уэльс надзирать за каторжниками, были вынуждены охранять поля, засеянные зерновыми. Однако у каждого поля охрану не поставишь, и драгоценный урожай время от времени поджигали. Владельцы отдаленных хозяйств жили в постоянном страхе, опасаясь, что из леса вот-вот прилетит стрела. Они поговаривали о том, чтобы покинуть свои фермы. Время от времени ситуация усугублялась настолько, что начинали ползти слухи – их давили сразу же, как они появлялись, но народ все равно перешептывался, – будто бы англичанам в конце концов придется уйти из колонии.

Иногда аборигенов подстреливали, это верно. Но о решительной победе не могло быть и речи, ведь борьба всегда велась на условиях местных племен: внезапное нападение, быстрое отступление. Казалось, их ничем не заставить принять открытый бой, в ходе которого ружья сделали бы свое дело. Они были слишком хитры, чтобы подставляться под пули.

Я чувствовала, что поимка аборигенов, которые были неуловимы, как дым, для мистера Макартура становится делом чести. Каждое поражение он воспринимал, как личное оскорбление. Пемулвуй выставлял капитана Макартура дураком.





«Старая волынка»


С судна «Айконик» к нам пришла весть, что следом должен прийти корабль «Адмирал Баррингтон», на борту которого находится новый губернатор. Мистер Макартур тотчас же велел седлать лошадь и умчался в Сидней еще до того, как со стола после завтрака была убрана грязная посуда. Он решил первым встретить нового губернатора. Приказал отвезти его на лодке к борту судна и подплыл к нему раньше, чем спустили якорь, хвастался мой муж. Имел долгую беседу с глазу на глаз с губернатором, в ходе которой дал характеристики основным лицам, что пользовались влиянием в колонии, обрисовал проблемы, с которыми придется столкнуться, и изложил свое видение их решения.

Новый губернатор, как и первый, был офицером военно-морского флота, и мистер Макартур, недолго думая, окрестил его Старой Волынкой. Какое-то время он был доверчив, – к великой радости мистера Макартура. Однако он слыл одним из основателей колонии: однажды, в составе Первого флота, он уже причаливал в Сиднейской бухте, и человек был неглупый. Он быстро понял, как обстоят дела в колонии, – что ею правит, как королевством, Корпус, и приводным двигателем здесь служит алкоголь. В первый же месяц стало ясно, что губернатор намерен забрать власть у военных в свои руки и положить конец прибыльной торговле ромом.

С точки зрения моего мужа, поведение Старой Волынки иначе как злобствованием не назовешь. Он задался целью уничтожить лично его, капитана Джона Макартура. Это чистейший произвол. Губернатор – негодяй и болван. Инспектор по делам общественных работ пригрозил, что оставит свой пост, стал атаковать Уайтхолл письмами, в которых чернил губернатора, настраивая против него британские власти.

Старая Волынка в долгу не остался. Заявил, что мистер Макартур блефует, что по доброй воле он ни за что не уйдет с поста инспектора, и незамедлительно назначил на эту должность другого человека. Известно, что сам он тоже писал письма в Уайтхолл о бесчинствах военных и никому не давал забыть, что он, в своем лице и на вверенном ему посту, представляет на этом континенте Его Величество короля Георга III.

Полковник Патерсон, теперь в должности вице-губернатора и командующего Корпусом, мистеру Макартуру по-прежнему был полезен, и мой супруг ужом извивался перед ним. Однако прежнего влияния, каким он пользовался, исполняя обязанности губернатора, Патерсон больше не имел. Сомневаться не приходилось: славные деньки военных были сочтены.



Не раз я заставала мистера Макартура в мрачных раздумьях. Он познал вкус побед и боялся потерять достигнутое. Со всех сторон ему перекрывали кислород: новые земли больше не выделяли, его прибыльный спекулятивный бизнес находился под угрозой, и противостояние с аборигенами, которое он отказывался называть войной, продолжалось.


Мне хорошо было знакомо это мрачное задумчивое выражение на его лице. Оно означало, что мой муж снова что-то припрятал в рукаве.





Пытаюсь понять


Как-то ночью посыльный из казарм доставил мистеру Макартуру донесение.

– Да-да, – произнес мистер Макартур. – Нападение на северные фермы. Да, ясно.

Он не был ни встревожен, ни удивлен, словно ждал этого донесения со дня на день и знал, что делать по его поступлении.

– Снова Пемулвуй? – спросила я.

Мистер Макартур раздвинул губы в любезной улыбке, значения которой я не смогла распознать.

– Я обо всем позаботился, моя дорогая.

Тон у него был бодрый, что меня удивило: обычно военные обязанности ничего, кроме раздражения, у него не вызывали. Я опомниться не успела, как он уже вышел из комнаты, требуя, чтобы привели коня. В ту ночь домой он не вернулся.

Я спала неспокойно. Из головы не шло довольное выражение лица мистера Макартура, когда он прочитал донесение. Что вы задумали, мистер Макартур? Что такого вам известно, о чем вы умалчиваете?



Утром, когда я проснулась, все было спокойно. Я вышла на веранду, и миссис Браун принесла мне чай. Из-за угла дома появился Ханнафорд. Только он собрался что-то сказать, где-то вдалеке раздался хлопок ружейного выстрела, потом еще один. Со стороны городка понеслись беспорядочные крики, свист, барабанная дробь, серия выстрелов.

– Что это? – спросила я, охваченная дурным предчувствием. Происходило что-то странное, и это как-то было связано с тем донесением, которое доставили мистеру Макартуру и которого он ожидал.

К нам по склону холма бежал пастух.

– Аборигены, – выпалил он, тяжело отдуваясь. – Аборигены напали! Из-за реки! Две сотни, не меньше!

Глаза его сияли от удовольствия, что он стал участником чего-то грандиозного, но сам находится вне опасности, и ему есть что рассказать.

– Мистер Макартур велел передать, что никакой опасности нет, – продолжал пастух. – Но вы должны оставаться здесь, мадам. Ни в коем случае не покидайте дом.

– Аборигены, – охнула миссис Браун. – Да поможет им Бог. Они не устоят против ружей.

Пока мы разговаривали, раздались еще несколько десятков выстрелов, три-четыре минуты слышались крики, а потом наступила тишина.

Непонятно, что это была за стычка, но она закончилась.



Муж вернулся домой вечером. К тому времени мы уже услышали рассказ о случившемся – даже в нескольких вариантах. Все объединяла одна главная подробность: через час после рассвета большой отряд аборигенов – по разным версиям от десяти до ста человек – во главе с Пемулвуем напали на поселение Парраматта. Завязался бой. Аборигены были убиты. То ли шесть человек, то ли пятьдесят. По рассказам некоторых, в том числе и Пемулвуй.

Я с нетерпением ждала возвращения мистера Макартура, потому как, на мой слух, многое в этих рассказах противоречило логике. В частности, вызывал недоумение самый важный вопрос: почему Пемулвуй, умный военачальник, решил открыто, средь бела дня, напасть на самое защищенное поселение в колонии, где стоит вооруженная до зубов армия? Ничего подобного он раньше не делал. Он ведь не мог не понимать, что его операция обречена на провал?

Вечером я увидела, как мой муж легким галопом скачет по холму. У дома он резво спрыгнул с лошади, как человек, удовлетворенный выполненной за день работой.

– Это правда – то, что мы слышали? – спросила я. – Про нападение аборигенов?

Мне подумалось, что история дошла до нас в искаженном виде, пока передавалась из уст в уста.

– В целом, да, – ответил он. – Жена, дайте мне отдышаться!

Мистер Макартур велел подать ему ужин, сел за стол и принялся за еду. Я налила вина ему и себе, как терпеливая жена, ожидающая, когда муж соизволит к ней обратиться. Но он, казалось, предпочитал весь вечер намазывать хлеб маслом и больше ни о чем не желал говорить.

– Сэр, вы весь вечер намерены испытывать мое терпение? – спросила я, улыбкой смягчая свой резкий тон.

Он откинулся в кресле, наблюдая за мной, словно пытался соотнести мою улыбку со сказанными словами.

– Ну, – начал мой муж, – дело было так. Аборигены числом более ста человек ночью напали на фермы в северной стороне.

Каждую фразу он чеканил, делал между ними паузы, будто давал показания или диктовал письмо.

– Поселенцы вооружились, преследовали их всю ночь и утром вместе с ними вышли к границам города.

– Всю ночь, – повторила я. – По бушу. А аборигены направлялись к городу? Не скрылись в лесу?

Я не выражала сомнения. Просто пыталась понять.