Комната из листьев

– Ну что, миссис М., как ваши успехи в изучении астрономии? – начал Тенч. – Мне с таким трудом удалось договориться о ваших уроках. Надеюсь, я не зря старался?

Казалось бы, вполне невинный вопрос, но Тенч никогда не задавал невинных вопросов. Неужели ему известно?

Он подошел ко мне вплотную.

– Нелегко было убедить Его Святейшество, – тихо сказал он, словно делился со мной секретом. – Мне это стоило огромных усилий, вы уж поверьте, но ради вас, моя дражайшая леди, я готов горы свернуть.

Тенч говорил пафосным тоном и смотрел на меня со страстью во взоре. Нет, не известно, заключила я. Он остановил меня у моста, чтобы расспросить о занятиях астрономией, ну и заодно изобразить из себя влюбленного лебедя. Я собралась было съязвить – не соблаговолит ли он убить ради меня дракона? – но передумала. Любую реплику, сколь бы ироничной она ни была, он воспримет как следующий шаг в ритуале флирта.

С тех пор, как капитан Тенч смутил меня прозвищем «Джек Корсет», я держалась с ним более холодно. Но он был из тех мужчин, которые считают, что ни одна женщина не сможет перед ними устоять, и, судя по его лукавым взглядам, мое охлаждение воспринимал как шаг назад перед новым сближением. Больше экзаменов он мне не устраивал. В последнее время Тенч вел себя исключительно галантно, учтиво, вежливо. Но ждал от меня следующего шага в той игре, что он затеял со мной.

Я предпочла бы вообще не замечать его до окончания пребывания частей морской пехоты в Новом Южном Уэльсе, но вовсе не знаться с ним я не могла, ибо я поняла, что мне от него кое-что нужно, а именно: его молчание. Пусть он ни о чем не догадывался, но в своей книге еженедельные визиты миссис Макартур в обсерваторию запросто мог описать таким образом, что у определенной категории читателей невольно возникли бы подозрения. Возможно, это случится не скоро, в отдаленном будущем, но даже тогда последствия для меня будут тяжелыми. Капитан Тенч этого не сознавал, но в его власти было погубить меня. Так или иначе, но я должна была добиться того, чтобы он не упоминал меня в своей книге.

– Миссис М., мы с мистером Доузом не так давно вернулись из экспедиции вглубь материка, – сообщил Тенч. – И поверьте мне, если бы этот джентльмен не был столь сведущ в науке ориентирования на местности, мы до сих пор плутали бы там где-нибудь! Ночью при свете костра он прокладывал наш курс, выверял его по таблице разности широт и отшествий, определяя наше точное местоположение: весьма замечательное достижение, надо сказать. Непременно напишу об этом в своих заметках о нашей колонии.

Сказал: «замечательное», а тон и улыбка подразумевали «занимательное». Можно было представить, каким он изобразит бедного мистера Доуза в своей книге – как нелепого ученого зануду.

Но тут я увидела свой шанс.

– Ой-ой, капитан Тенч! – воскликнула я, надеясь, что игриво. – Вижу, вы ни перед чем не остановитесь ради развлечения своих читателей, а они только этого и ждут!

– Да, моя дорогая леди, вы, как всегда, правы. – Тенч отвесил мне поклон.

Глаза его загорелись. Наверняка подумал: «Ага! Наконец-то!»

– Должна заметить, сэр, – сказала я, – что некоторые из нас люди стеснительные и не хотят быть упомянутыми в вашей книге. Если я заподозрю, что вы откладываете в памяти то, что я рассказываю вам о своих делах, дабы впоследствии изложить это в своих мемуарах, я, как это ни прискорбно, в вашем присутствии буду держать рот на замке!

Я постаралась произнести эту фразу по возможности беспечно, но все же он что-то уловил в моем тоне.

– Даже немая, мадам, вы будете прелестной собеседницей, – ответил галантный Тенч.

Я чувствовала, что его цепкий ум насторожился.

– Да, но я предпочла бы свободно выражать свои мысли, – сказала я. – Пообещайте, пожалуйста, что не станете упоминать меня в своей книге?

– Но, моя дорогая миссис М., тогда любой бы сказал: значит, вам есть что скрывать. Может, где-то здесь за деревом прячется любовник?!

Довольный своей шуткой, он со смехом демонстративно огляделся. И снова впился в меня пристальным взглядом.

«Нельзя переходить на серьезный тон, – сказала я себе, – а то он почует запах тайны». Слишком поздно сообразила я, что, обращаясь к Тенчу с просьбой не писать обо мне, я сама вложила ему в руки оружие, которого так опасалась. Грудь сдавило от страха.

Лучшая защита от графомана – выдать себя за скучную особу, но это мы уже «проехали». Капитан Тенч ни за что не поверил бы, что я в одночасье превратилась в Мэри Джонсон.

– Дорогой сэр, – я понизила голос, словно говорила неохотно, – вы, конечно же, понимаете мое положение. Здесь нас, женщин, мало, и, боюсь, упоминание одной привлечет внимание, словно громкий крик. Вы же знаете, как мужчины любят – скажем так – пошутить по поводу представительниц прекрасного пола.

Это был удачный ход. Пошутить по поводу представительниц прекрасного пола. Эта моя фраза сразу же вернула нас в привычную для Тенча стихию, где женщины и мужчины оценивают друг друга за завесой шутливой беседы. Я тепло улыбнулась ему, в то же время надеясь, что сейчас мистер Макартур не наблюдает за мной и не видит, что мы увлечены разговором с глазу на глаз: это поставило бы меня в крайне неприятное положение. Мой очарованный воздыхатель улыбнулся в ответ, но я чувствовала: пытливый писатель не утратил бдительности.

– Я полностью в вашей власти, дорогой сэр. – Я беспомощно развела руками, при этом нечаянно коснувшись его руки. – Могу лишь надеяться, что вы поступите так, как подобает джентльмену.

Сын учителя танцев не смог устоять перед таким призывом.

– Конечно, конечно, миссис М., даю вам слово джентльмена! – поклялся Тенч, да с таким пылом, что я испугалась, как бы он не пал передо мной на одно колено. Но он вместо этого попытался взять меня за руку, ненароком коснувшись моей ноги. Наконец поймал ее, но неловко – за большой палец. Я отдернула руку. Здесь, на мосту, мы были на всеобщем обозрении, как на театральной сцене. Это была опасная игра. Тенч придвинулся ближе и пробормотал мне на ухо:

– Моя дражайшая леди, ваш беспомощный поклонник повинуется вам. В моей книге вы не будете упомянуты ни разу. Слово чести.



«В моей книге вы не будете упомянуты ни разу». Передо мной на столе его книга, с дарственной надписью: «Моему дорогому другу Джону Макартуру, с величайшим восхищением и уважением». Капитан Тенч сдержал свое слово: в своей книге обо мне он не рассказывает. Но он не утерпел и всё же нашел лазейку, проявив изобретательность, достойную самого уважаемого Джона Макартура: упомянул меня в одной из сносок. Мимоходом. Просто констатировал факт, что я присутствовала на одном званом ужине в резиденции губернатора. Конечно, человек с пытливым складом ума мог бы задуматься, зачем автор вообще назвал мое имя, но я живо представляю, как Тенч улыбался, сочиняя эту сноску.

А мистер Макартур в книге вообще не фигурирует. Мой супруг не заслужил упоминания даже в сноске. Он, пожалуй, мог бы оскорбиться, если бы не столь лестная дарственная надпись! Во всяком случае, если Тенч рассчитывал, что мистер Макартур не станет читать его книгу, он оказался прав.





Позорная шляпа


Мистер Доуз редко появлялся в поселении. Но однажды утром смотрю – он идет мне навстречу по пыльной дороге, что пролегала мимо казарм. Уже издалека была видна его улыбка, белозубая на фоне загорелого лица. Когда мы сблизились, я подумала, он заключит меня в объятия.

Разумеется, ничего такого он не сделал. Просто остановился, приподнял свою позорную шляпу с темной полосой от пота и трещиной на изгибе. Мы кивнули друг другу – степенно, будто церковные старосты.

– Доброе утро, миссис Макартур, – поздоровался мистер Доуз, и даже самый умный человек не догадался бы, что вчера днем он был ближе к миссис Макартур, чем любой другой мужчина на свете, за исключением ее супруга. Впрочем, он был даже ближе, чем супруг миссис Макартур. Ведь тот был вправе что угодно делать с ее ногами и руками, но к душе миссис Макартур прикоснуться не мог.


И только когда мы отошли друг от друга на безопасное расстояние, я задумалась о том, видел ли нас кто-нибудь. В поселении всегда кто-то мог тебя увидеть, пусть и не такой опасный человек, как капитан Тенч. В сущности, ничего не произошло, ничего особенного не было сказано. Мы ни жестом, ни словом не выдали своих чувств. И все же воздух, казалось, зазвенел от восторга. Просто не верилось, что никто не ощущает, как все вокруг наполняется гудом и жужжанием, когда мы с мистером Доузом находимся рядом.



Все это походило на безумие. Действительно, мало кто из колонистов навещал мистера Доуза. Верно и то, что мы были надежно укрыты от чужих глаз в нашей комнате из листвы, а тропинку, ведущую к его дому, охраняли миссис Браун и Ханнафорд. Но все же я знала, что к нему иногда заглядывает Тенч, а может, кто-то еще.

Только безумцы могли решиться на такое. Но мы ни о чем не думали, просто плыли по течению от свидания к свиданию. Сейчас я вспоминаю это с изумлением, замираю от давнего страха. От страха и от страсти. Я не забыла ощущений, которые дарила близость с ним. Я уже старая женщина, но и по сей день от этих воспоминаний во мне играет кровь, а лицо заливает краска смущения, а это значит, что я еще жива.



Непостижимое это явление – страсть, такое же загадочное, как странная покосившаяся модель планетной системы. Каждый мужчина движется по своей орбите, каждая женщина – по своей, и все думают, что прокладывают свой собственный курс. А на самом деле нами управляет некий невидимый механизм, приводимый в движение одними и те же силами: стремлением соединиться с другим существом, жгучим желанием найти родственную душу. Все мы постоянно находимся в движении, но расстояние между нами никогда не сокращается.

Взять хотя бы меня. Что мной управляло? Страсть – и это было потрясающее открытие! А еще честолюбие: я была рада снова встретиться с той смелой молодой женщиной, которая считала себя хозяйкой собственной судьбы.

А теперь позвольте немного подразнить вас, неизвестный мой читатель, и напомнить, что доказательством описываемых событий являются только мои слова. Эта история о переплетении двух сердец, произошедшая в 1791 году в Сиднее, нигде не зафиксирована, кроме как в документе, который вы сейчас читаете. Вам кажется, что это достоверный источник. Но, может, это просто озорные выдумки лукавой старухи?





Клевета


Со временем мой салон стал меня утомлять. Мне ведь приходилось постоянно балансировать, словно на канате, очаровывая капитана Тенча, чтобы он не нарушил своей клятвы, но в то же время не подпуская его к себе слишком близко. Подавая гостям чашки с чаем, я чувствовала, что улыбка на моем лице такая же хрупкая, как фарфор у меня в руках.

А Тенч, как кот, невозмутимо следовал за мной по пятам. Он уже понял, что ничего от меня не добьётся, да, пожалуй, и не очень-то хотел. Его возбуждал сам флирт, а вернее, процесс подчинения своему влиянию: он постоянно старался сделать меня участницей каких-то своих тайных интриг.

И вот во время одного из приемов, когда я протянула ему чашку с чаем, он, принимая ее, накрыл мои пальцы своими гладкими холодными пальцами и долго их не отнимал. Чашку я бросить не могла, да и возмущение вроде как было неуместно. Любой, кто наблюдал за нами, его улыбку расценил бы как знак благодарности за чай, за гостеприимство, а это невинные поводы для того, чтобы улыбнуться. А Тенч, чувствовалось, доволен, что заставил меня участвовать в этом тайном соприкосновении.

Наконец он взял чашку. Я отвернулась, с трудом сдерживаясь, чтобы не вытереть руку о юбку. Наблюдая за моей реакцией, он тихо сказал доверительным тоном:

– Кстати, миссис Макартур, вчера я был в обсерватории, навещал нашего общего друга, мистера Доуза. И мы говорили о вас, моя дорогая миссис М., и о том, чем вы там занимаетесь.

О том, чем вы там занимаетесь! Ему известно! Теперь известно. Но я не должна выдавать свое волнение. Не должна лить чай мимо чашки. Ни один мускул не должен дрогнуть на моем лице! Если что, буду все отрицать. Еще не поздно. Я раздвинула губы в светской улыбке, но мои ноги дрожали, сердце неприятно грохотало в груди. К горлу подступил комок, от которого хотелось избавиться, – комок страха.

– Он говорит, вы делаете большие успехи в изучении астрономии, – продолжал Тенч. – А также проявляете замечательные способности в ботанике.

Я взглянула на него, но он в этот самый момент отвернулся, кладя в чай сахар, после чего аккуратно опустил крышку сахарницы на место. Он что – забавляется со мной, как кошка с мышкой?

– О, я на редкость бестолковая ученица, – сказала я, нарочито шутливым тоном. – Но могу назвать планеты в порядке их удаленности от солнца.

И начала перечислять, рассчитывая обилием фактической информации повернуть ход беседы в сторону от того, к чему вел Тенч. Но я дошла только до Марса.

– Да, Доуз и впрямь не преувеличивал, – перебил меня Тенч. – Вы действительно делаете большие успехи. А вот интересно, он познакомил вас со своими друзьями-аборигенами?

– Да, познакомил, – ответила я. – Они довольно часто приходят к нему в гости.

В памяти сразу же всплыл вопрос «Он тяжелый?», но я его отогнала. И рот теперь боялась раскрыть: вдруг с языка сорвется именно эта фраза? А Тенч спокойно размешал в чашке сахар и осторожно положил ложечку на блюдце, кивая для вида, как обычно кивает человек, который не слушает. Я догадалась, что он заранее продумал этот разговор и свой последний вопрос задал лишь для того, чтобы повернуть беседу в нужном ему направлении.

– А вы случайно не встречали там одну аборигенку, с которой мистер Доуз особенно подружился? – Тенч посмотрел мне в глаза и подмигнул. – Юная девушка? Он выделяет ее среди остальных? Кажется, ее зовут Патти.

Я не очень умею лицемерить и не смогла скрыть своих чувств: возмущения, отвращения, презрения.

– О, капитан Тенч, я просто потрясена! – вскричала я.

Да, я была потрясена. Словами человека, придумавшего столь гнусную ложь.

Уже хотела опровергнуть его слова, в качестве доказательства упомянув сестру мистера Доуза, о которой тот мне рассказывал. Но спор придал бы этой лжи еще больше правдоподобия, и в любом случае я только зря сотрясала бы воздух. Тенч уже забыл, что поначалу с его стороны это была чистой воды спекуляция. Предположение плавно переросло в то, что он считал очевидным фактом. Эта ложь строилась на достоверных сведениях, а потому была убедительной. Что наделяло ее дурной силой, которую никакая правда не могла преодолеть.

Удивительно, как в мгновение ока может переключиться мозг человека! Едва слово «потрясена» слетело с губ, как я вдруг сообразила: зачем что-то оспаривать, когда из этого можно извлечь выгоду? Если Тенч, как он уверен, уже точно знает, что происходит в обсерватории, значит, возможно, он не станет копаться в наших с Доузом взаимоотношениях. Его собственная поганая выдумка может послужить отличной ширмой или отвлекающим маневром. При всей своей изобретательности я не сумела бы придумать более действенный способ отвлечь его от «того, чем вы там занимаетесь».

– Надо же, и это наш добропорядочный мистер Доуз, – посетовала я. – Кто бы мог подумать?!

В моем голосе слышалось явное облегчение. Тенч тоже это уловил – и удивился.

– Да, я видела, что он общается с аборигенами, – продолжала я, под укоризненным тоном стремясь завуалировать свое облегчение. – Мне он сказал, что учит их язык!

– Простите, что так смутил вас, миссис М., – произнес Тенч серьезным тоном. – А девочка-то – совсем еще ребенок.

Он покачал головой, якобы горестно, но видно было, что им владеет возбуждение. Непристойное возбуждение. Тенч ликовал, празднуя победу. С того самого момента, когда он лукаво погладил мои пальцы, именно к этому он и вел наш разговор: как и в случае с прозвищем «Джек Корсет», хотел поделиться со мной скабрезным секретом и вовлечь меня в эту гнусность.

Ну и пусть. Он думал, что связал меня своим секретом. И никогда не узнает, что на самом деле это он угодил в западню моей тайны. Чем чаще капитан Тенч будет рассказывать историю о мистере Доузе и Патьегаранг, тем меньше будет риск для мистера Доуза и миссис Макартур. Пусть теперь сколько угодно гладит мои пальцы и шепчет мне на ухо разные глупости, я его больше не боюсь.

В тот день мой салон Тенч покинул последним. Я проводила его до двери. Он взял мою руку, склонился над ней, и я позволила ему ее поцеловать. Насвистывая какую-то мелодию, Тенч пошел прочь. Я смотрела ему вслед, пока он не исчез в той стороне, где стояли казармы. Тенч был очень доволен тем, что ему известна чужая тайна, хоть и лживая.