Комната чудес

Пока Томо Томо трудился надо мной, я сидела с закрытыми глазами. Конечный результат меня вполне удовлетворил. Боль была терпимой, а буква L получилась достаточно скромной и откровенно японской. Мы поблагодарили мастера церемонным поклоном – подозреваю, он был далек от уместного в данных обстоятельствах, но мне никогда не освоить всю сложную систему японских приветствий – и вышли на оживленные улицы Кабуки-тё.

По первому стакану умэсю мы выпили в квартале Голден-Гай, застроенном необычными для Токио невысокими домишками, в которых устроены бары, способные одновременно вместить не больше пяти-шести посетителей. Мы зашли в традиционный ресторанчик – здесь их называют идзакая. У порога мы сняли обувь и сели на пол, на татами, опустившись на колени. От пережитых приключений у нас не на шутку разыгрался аппетит. В дневнике Луи было записано:



• Поужинать в идзакая. Попросить меню на японском (без картинок), выбрать наугад пять блюд и… съесть все до крошки!



– Наверное, я этот этап пропущу, котенок. В конце концов, это ты, а не я должна следовать указаниям Луи.

– Мама, я тебя сюда не приглашала. Ты навязала мне свою компанию, так что будь добра слушаться меня во всем. Я закажу нам еще по стаканчику умэсю. Думаю, это тебя подбодрит!

Мать с притворным возмущением подняла глаза к небу, улыбнулась и сказала с чудовищным акцентом:

– Так и быть, давай твой уй-мэй-суй…

Заказ у нас принял официант, ни слова не говоривший по-английски. Мы просто ткнули пальцем в непонятные значки в меню. Официант задал нам пару вопросов, пытаясь уточнить, что именно нам угодно. Он казался удивленным – разумеется, удивленным по-японски, то есть почти ничем не выдал своего удивления. Разумеется, мы ничего не поняли и только глупо кивали, хихикая как две суетливые курицы. Я чувствовала себя Обеликсом в ожидании обеда у повара титанов Манекенпикса[7] и внутренне готовилась к очередному подвигу, придуманному моим сыном.

Вскоре у нас на столе появились суши с разной рыбой и всякими головоногими. Мы опознали: лосося, тунца, угря, икру (но вот чью?) и что-то вроде осьминога. Мы не опознали: кисловатую белую рыбу и липких моллюсков. Потом нам принесли бульон с лапшой – вроде бы это называется удон, – где, кроме прочего, плавали креветки, жаренные в кляре, неизвестного происхождения овощи, жареный тофу и водоросли. До сих пор все шло хорошо. Потом нам подали рис. Сначала мы подумали, что это просто гарнир, но, приглядевшись, обнаружили, что он перемешан с микроскопическими рыбками, зажаренными целиком, вместе с глазами. Мать издала протестующий вопль, но мы, морщась и кривясь, все съели (с хрустом, потому что рыбки реально хрустели на зубах).

Но главный удар нам нанес шеф-повар, который лично явился из кухни, неся в левой руке живую каракатицу, а в правой – огромный нож. Нам тут же расхотелось смеяться. Шеф громко обратился к нам с целой тирадой, смысл который остался для нас тайной, после чего шмякнул животное на деревянную доску и умело разрезал на тонкие прозрачные полоски, наполнив ими две плошки. Мама отвела глаза в сторону. Я хмыкнула и сказала, что раз уж она ест живых устриц, то вполне может попробовать «почти живую» каракатицу. Шеф так и стоял над нами. Мы его поблагодарили, но он все не уходил – ждал, чтобы мы попробовали. Что было делать? Я схватила камеру и как раз успела запечатлеть, как мать, подавляя рвотный рефлекс, подносит ко рту вилку с ломтиком трепещущей каракатицы.

Запив все это небольшим количеством саке, мы спустили несколько тысяч иен (несколько десятков евро) в окутанном сигаретным дымом салоне патинко – своего рода казино, переполненном и заставленном игровыми автоматами, которые мигали огнями и оглушительно грохотали, маня к себе массы тружеников, жаждущих впрыснуть немного адреналина в свою пресную жизнь. В завершение нашего загула в Синдзюку мы пошли в ресторан «Робот», выпили пива с васаби и посмотрели представление – нечто среднее между сериалом «Супер Сэнтай» под экстази, картонной пародией на американский мюзикл и болливудским шоу с песнями и плясками, едва не прикончившими наши барабанные перепонки.

Вернувшись в Сибуя, мы с компанией сильно нетрезвых японцев закатились в караоке-бар, где дали свой последний бой, напялив дурацкие костюмы и изображая из себя участниц Евровидения.

В отель мне пришлось вести мать под ручку – передвигаться самостоятельно она была не в состоянии. Портье встретил нас улыбкой, в которой угадывалось легкое беспокойство.

– Everything’s fine, don’t worry. Good night[8].

Часы показывали четыре часа утра. Я уложила маму в постель, сняла с нее туфли и несуразную наколку. В последний раз постояла у окна и тоже легла.

В стремлении пробудить от сна своего сына я заснула как маленькая девочка, прижавшись к маминому боку.





Из дневника чудес





Провести в Токио офигительный день с человеком, которого я люблю больше всех на свете



(пока это мама)


• Совершить налет на «Покемон-центр» в Икэбукуро и разжиться суперредкими картами

• Посмотреть на традиционную японскую свадьбу в Мэйдзи Дзингу (с кимоно и всеми делами…)

• Пересечь перекресток Сибуя с закрытыми глазами

• Сделать тату у звездного мастера Томо Томо (адрес: Токио, Синдзюку-ку, Кабуки-тё, 1-12-2)

• Поужинать в идзакая, попросить меню на японском (без картинок), выбрать наугад пять блюд и… съесть все до крошки! Ням-ням

• Нажать на все кнопки в японском туалете

• Побалдеть в ресторане «Робот» в Синдзюку

• Что-нибудь выпить в квартале Голден-Гай

• Зайти в патинко и не уходить, пока не лопнут барабанные перепонки

• Спеть в караоке-баре в Сибуя

• Насладиться видом огней Токио с вершины небоскреба.






Глава 12

Не слабо!

До конца срока 21 день





Шарлотта окрестила палату 405 «комнатой чудес», и теперь все только так ее и называют. После того как мама пришла ко мне с аппаратурой под мышкой и целый день с подробными комментариями показывала мне, что они с бабулей Одеттой наснимали в Токио, она стала в больнице Робера Дебре настоящей звездой.

Шарлотта сказала, что хотела бы присутствовать при просмотре записей, и мама предложила устроить показ в ее выходной. Мама теперь знает ее имя и больше не называет ее Софи Даван. Разумеется, Шарлотта была в курсе этой поездки и включала мне с планшета многие отрывки, но ей хотелось выслушать их с начала до конца «вживую». Пока мама их проигрывала, в палату то и дело заходили другие медсестры, санитарки и другие сотрудники больницы, у которых был перерыв, и до меня доносился их веселый смех и адресованные маме «спасибо». Потом Шарлотта сказала: «Это просто невероятно, что вы делаете для вашего сына». Я был с ней целиком и полностью согласен.

В тот день я здорово развлекся. Но как бы мне хотелось посмотреть на все своими глазами – не только в записи, но и в реальности. Мне больше всего понравился комический дуэт мамы с бабулей – ни дать ни взять Лорел и Харди с их грошовыми шутками и устаревшими приколами. Они привели меня в восторг, и, думаю, не меня одного, если судить по аплодисментам случайных зрителей. Бабуля тоже пришла на просмотр, и я почувствовал, что там, в Японии, между ними что-то произошло. Они стали, как бы это сказать, сообщницами, что ли. Ни разу их такими не видел. Судя по всему, фильм монтировала бабуля, потому что мама в отличие от нее в компьютерах ничего не смыслит, но должен подтвердить, что никакой цензурой там и не пахло. Было смешно до ужаса. Меня так и подмывало вскочить и заорать: «Чуваки, это моя мать и моя бабушка! Прикиньте, что они замутили!»

Потом все ушли, а мама осталась со мной. Она долго меня целовала – ну, мне так кажется, – а затем открыла следующую страницу моего дневника чудес. Она ее прочитала и, по-моему, чуть не описалась. Сначала мне было немножко стыдно, потому что там были всякие такие вещи, ну, типа немножко о сексе, но мама сказала, что хотя она не представляет себе, как все это исполнить, она все равно это сделает. Было 29 января, воскресенье, и она пообещала, что справится с заданием за два дня – слово скаута (которым она никогда не была). Поскольку я знал, что ей предстоит, то мне очень хотелось подать ей какой-то знак. «Я очень тебя люблю, мальчик мой, мне тебя не хватает, и бабушке тоже тебя не хватает. Возвращайся к нам скорее. Я делаю все это для тебя, чтобы показать тебе, до чего прекрасна жизнь. Она стоит того, чтобы жить». Хорошо, мам, я постараюсь. Если бы ты знала, как я сам этого хочу.

На следующий день, вечером, мама рассказала мне, как прошел первый этап испытания. Скажу честно, я обалдел. В жизни не поверил бы, что она на такое способна. Но самое ужасное, что она, по-моему, словила кайф. Она в точности исполнила все бредовые идеи с этой страницы моего дневника и как будто расцвела! А это была страница, которую я озаглавил «Мне не слабó!»… Целая программа.

Начала она с самого простого пункта, во всяком случае, наиболее безобидного. Она должна была сесть в первое попавшееся такси, сделать вид, что она смертельно напугана, и крикнуть: «Поезжайте вон за той машиной!» – как в шпионском фильме. Эта фраза всегда казалась мне суперской, и я мечтал произнести ее вслух в реальной жизни. Так вот, моя мама ее произнесла. У нее получилось с третьего раза, потому что две первые попытки провалились: водители высадили ее ровно через пять секунд. Но на третий раз она добавила короткое словечко «полиция» и к тому же догадалась заранее распечатать и закатать в ламинат фальшивое удостоверение, которое вполне могло ввести в заблуждение не слишком внимательного или растерявшегося человека. Она как фурия влетела в такси, взмахнула своей бумажкой и прорычала заданную фразу. По ее собственным словам, она так вжилась в роль, что ей позавидовали бы самые блестящие выпускники престижной театральной школы. Водитель ударил по газам. Очень скоро он начал задавать ей вопросы, но она это предвидела и приготовилась. Кого мы преследуем? Опасных преступников, грабителей банка. А почему она одна? Обычно полицейские работают по двое, разве нет? Она была внедрена в банду; подкрепление уже на подходе. Чем дальше, тем вопросы становились конкретнее. Из какого она подразделения? Из финансового. Отдел по борьбе с налетчиками. Да? Никогда про такой не слышал. Ничего удивительного, отдел совсем недавно сформировали. Потом он спросил, в каком она звании и как ее зовут. Тут он застал ее врасплох, и она ляпнула первое, что пришло в голову: «Комиссар Адамберг». Водитель оказался страстным поклонником детективной литературы, читал романы Фред Варгас и помнил имя главного героя. Он резко остановил машину и велел маме выметаться, пока он не вызвал настоящую полицию. Она повиновалась. Но перед этим она все же успела сделать селфи: в салоне такси, с удостоверением в руках. Я увижу этот снимок, когда, черт возьми, дам себе труд открыть глаза. В ее последних словах мне послышалось что-то вроде упрека, но я отнес ее раздражение на счет усталости.

В среду 1 февраля ко мне пришли мама с бабулей с отчетом о своих подвигах. Накануне мама прихватила бабулю с собой, чтобы «гарантировать двойную эффективность съемки». Я не сразу понял, что она имеет в виду, но, когда она включила планшет и запустила фильм, до меня дошло: им удалось создать у меня полное впечатление, что я нахожусь на месте событий. Они вслух комментировали происходящее, не упуская ничего. По-моему, они на глазах становятся настоящими профи кинодокументалистики. На всякий случай поясню: в диалоге участвуют моя мать и мадам Эрнест, моя учительница математики. Бабуля стоит в сторонке и снимает все это на камеру. Вот самые лучшие фрагменты фильма, которые я прослушал.

– Спасибо, мадам Эрнест, что согласились с нами встретиться и разрешили вести съемку. Для нас это очень важно.

– Пожалуйста. Я очень огорчилась, когда узнала про вашего сына. Надеюсь, он выкарабкается.

– Можете что-нибудь ему сказать. Мы дадим ему прослушать запись.

– О… Хорошо. Дорогой Луи, желаю тебе большого мужества! Ты – сильный мальчик. Кстати, за последнюю контрольную ты получил двадцать из двадцати. Поздравляю!

Замечание в скобках: по-моему, пожелания мадам Эрнест звучат довольно-таки тошнотворно. Тоже мне, магистр Йода…

– Спасибо, мадам Эрнест. Уверена, что Луи будет очень тронут. Но у меня к вам одна просьба… Мне очень хотелось бы, чтобы вы ее выполнили. Не только ради Луи. Ради всех в мире больных детей.

– Буду рада помочь вам, чем смогу.

– Отлично. Сейчас я все вам объясню. Не сердитесь, если моя просьба покажется вам нахальной. Вопрос деликатный… Видите ли, сейчас в соцсетях проходит флешмоб под названием Boob challenge. В переводе это означает что-то вроде «испытание сиськами». Люди уговаривают разных женщин позволить им дотронуться до их груди и собирают средства на медицинские исследования проблемы глубокой комы.

– Я полагаю, вы шутите?

– Ни в коей мере. Разве вы не в курсе другой аналогичной кампании? Знаменитые женщины позируют с обнаженной грудью и перечисляют заработанные деньги в фонд борьбы против рака…

– Да, я что-то такое слышала…

– Так вот, здесь принцип тот же. Разумеется, лица на фото смазаны. Изображения анонимны. Я сейчас занимаюсь тем, что обхожу всех, к кому Луи относится с особенным уважением, и прошу разрешения потрогать их грудь. Это мой вклад в дело исцеления больных детей. Мадам Эрнест, я очень хотела бы потрогать вашу грудь.

Замечание в скобках: все это мама говорила чуть ли не со слезами в голосе. Моя мать – невероятная женщина.

Закончилась эта история еще более удивительным образом. Выслушав возмущенные – само собой – возражения моей любимой математички, мать показала мадам Эрнест видеоролик, на котором она трогает грудь разных женщин: не только бабули, но и нашей дорогой медсестры Шарлотты и нашей помощницы по хозяйству Франсуазы. После этого мадам Эрнест дала свое согласие. Мама описала мне, как она осторожно положила руки на ее высокую грудь, поблагодарила и простилась. Позже она прочитала мне целую нотацию, объясняя, что делать такие вещи непозволительно; прекрасно понимая, о чем грезят школьники, она тем не менее считает, что трогать чужую грудь без взаимного согласия недопустимо, это граничит с сексуальным домогательством, поэтому она начала с того, что спросила у этой милой женщины разрешения. Во всяком случае, она не собиралась наброситься на нее исподтишка. Мама была очень сердита, хотя под конец призналась, что одобряет мой выбор, потому что учительница в самом деле хорошенькая, кроме того, она уверена, что очень скоро появится множество девочек, чью грудь я смогу потрогать – разумеется, с их согласия.

Потом мама с бабулей долго бродили по школьным коридорам, разыскивая класс мадам Гропирон – учительницы английского, которую я ненавижу. Найдя его, они без палева (для тех, кому за сорок, – втихую) туда проскользнули. Бабуля достала камеру и зажгла свет, а мама показала задницу таблице неправильных глаголов. Они хохотали как сумасшедшие, но, выходя из класса, нос к носу столкнулись с завучем. Мама еще не успела как следует одернуть юбку. «Видел бы ты его физиономию», – рассказывала она мне. Чтобы выпутаться из неловкого положения, мама включила пафос и принялась объяснять, что пришла сюда за тетрадью Луи: «Вы ведь в курсе, месье Фарес?..» Месье Фарес растрогался и выразил ей искренние соболезнования. Тут уж ей стало не до смеха. Она ответила, что вообще-то я жив, и в атмосфере мгновенно возникло напряжение. Больше мама в тот день не смеялась. Она сказала, что я должен быть сильным, что она в меня верит, любит меня больше всего на свете и очень без меня скучает.

Что-то я переставал узнавать свою мать. Нет, конечно, это она. Но она изменилась. Стала более открытой, веселой, раскованной, остроумной. А еще – более искренней, более общительной.

Мамой версии 2.0. Улучшенной.





Из дневника чудес





Мне не слабо!!!