Комната чудес

Я узнала почерк сына – плотный и корявый, как у первоклашки. Мне объясняли, что такой почерк часто бывает у детей с ранним развитием: рука не поспевает за мыслью, и ребенок пишет «как курица лапой». Я перевернула страницу и начала, затаив дыхание, читать.



Мой любимый, мой бесценный дневник чудес!

Сегодня я делюсь с тобой списком вещей, которые хотел бы сделать до того, как умру. Это мои чудеса. В каком-то смысле их можно назвать мечтами, но это будет не совсем правильно, потому что я постарался включить в список только те планы, которые представляются мне осуществимыми.

Список открытый. Я буду добавлять в него новые пункты, если меня осенит какая-нибудь идея, или я вспомню о каком-нибудь человеке, или мне захочется чего-нибудь прикольного или более серьезного. Поскольку в ближайшее время я умирать не собираюсь, то я позаботился о том, чтобы тетрадь для моего бесценного дневника чудес была достаточно толстой. Эту мысль мне подсказала Иза. Кстати, она у меня в списке:))

Спите спокойно, мои скромные чудеса!



Чего-чего, но этого я не ожидала. Я захлопнула тетрадь и быстро, словно боясь обжечься, положила ее на стол Луи. Села на табурет и уставилась на нее. Антуан Гризманн ободряюще улыбался мне, сверкая зубами. Прочитав надпись на титульной странице, я подумала, что Луи слегка перегнул палку, причислив к разряду чудес парней в трусах, пинающих мяч. Я полагала, что найду в тетради те же фотографии футболистов, что украшали ее обложку. Вместо этого я обнаружила у сына под матрасом целый список вещей, о которых он мечтал, и одно имя, ни о чем мне не говорившее. Кто такая эта Иза? Я почувствовала себя неуютно: я без спроса вторглась на запретную территорию, грубо взломав окружавшую ее решетку. К глазам подступили слезы, но я знала, что мать где-то рядом, и не хотела, чтобы она влетела в комнату Луи. Мне удалось сдержаться. Я закрыла дверь. Мне надо было побыть одной.

Прошло несколько долгих минут. Я никак не могла прийти в себя. Что мне делать? Мне хотелось одного: читать дальше. Листать страницу за страницей, проникнуть во внутренний мир Луи, узнать, к чему он стремится. Но главное, главное, я сгорала от желания выяснить, включил он меня в свой список чудес или нет. Как эту неведомую Изу, ревность к которой переполнила меня с первой секунды. Найдется ли в том будущем, о каком мечтал мой сын, место для меня?

Я сумела побороть искушение. Вернула тетрадь туда, где она лежала, решив, что должна спокойно обдумать, как себя вести. За ужином я не промолвила ни слова. Мать это, разумеется, заметила – она всегда все замечает. Перед сном, испугавшись, что ночью она отправится рыться в комнате Луи, я притворилась, что читаю (не сдвинувшись с восьмой страницы), пока до меня не донесся ее храп, после чего пошла забрала тетрадь и спрятала ее у себя в спальне. Несколько часов я ломала голову, не зная, на что решиться, пока не заснула. Читать тетрадь я не стала, только посмотрела, заполнена она или нет. Она была заполнена. Во всяком случае, изрядное количество страниц.

Среди ночи я внезапно проснулась. Мне приснился странный сон. Я сидела рядом с Луи, дома, в его комнате. Он зевал, но я не давала ему спать, потому что читала ему вслух какую-то книгу. Стоило ему закрыть глаза, как я его тормошила. Потом мы очутились в больничной палате, и на этот раз Луи спал. Я опять читала ему ту же самую книгу, но он не шевелился и вообще никак не реагировал. Тогда я закрыла книгу и принялась в лицах изображать ее сюжет. Это тоже не подействовало. Я продолжала жестикулировать, постепенно старея. Когда мне исполнилось шестьдесят лет, Луи открыл глаза и закричал. Я выронила книгу и только тут заметила, что это не роман и не сборник сказок. Это была его тетрадь. На этом месте я проснулась – в холодном поту.

Безумная мысль, зародившаяся у меня в мозгу, окрепла и приняла форму фразы, звучащей с назойливостью наваждения: «Луи не умер. Луи в коме, но Луи жив. Все еще возможно, Тельма. У него впереди еще целый месяц. Он обязательно очнется». Врачи упорно твердили мне, что он без сознания. Но разве они могли знать это наверняка? Нет, не могли. Значит, оставалась надежда, что он меня услышит. Вот за эту надежду я и должна уцепиться.

Я обязана внушить сыну желание вернуться. Показать ему, как много он теряет, валяясь в коме. Я должна вернуть ему вкус к жизни. Это был сумасшедший план, но я верила, что он осуществим. Я была в этом убеждена.

Действующие лица? Спортсмен – Луи. Тренер – я.

Вид спорта? Выход из комы.

Стиль? Свободный.

Морковка, то есть мотивация? Все, о чем написано в тетради. Это не просто дневник, это – концентрированное будущее. На его страницах перечислены вещи, о которых Луи мечтал, вещи, сулившие ему радость, – как он сам написал, «прикольные». Эта тетрадь – обещание жизни.

План действий? Я постараюсь осуществить мечты своего сына, проживу их за него, запишу на видео и предъявлю ему. Я дам себе торжественное обещание не отступать от задуманного, чего бы это мне ни стоило. Я пока не знала, в каком порядке выстроены эти мечты, да и существует ли здесь какой-то порядок, но не хотела, чтобы их исполнение выглядело искусственно. Я решила, что буду претворять в жизнь пункты программы постепенно, открывая их один за другим.

Ожидаемый результат? Заставить Луи разозлиться: какого черта моя мамаша делает все это за меня? Заставить его открыть глаза.

Меня трясло. Я встала, выглянула в окно и посмотрела на небо. Может, я схожу с ума? Несколько секунд я верила, что сумею разогнать тьму, нависшую над моим сыном. Но тучи были черны, и исход битвы неясен. Не исключено, что Луи никогда ко мне не вернется. Понимая это, я беззвучно заплакала. Наверное, мое упорство было нелепым, но я не могла позволить сыну уйти, не дав ему шанс осуществить свои детские мечты.

Сколько у меня времени? Меньше месяца. Я уже напрасно потеряла несколько драгоценных дней. Пора вступать в гонку против часовой стрелки. Ради жизни.

Я перевернула первую страницу и узнала, что меня ждет.

Я и так знала, что будет непросто. Я была к этому готова.

Ради Луи. И немного – ради себя.





Глава 8

Токио – это очень далеко

До конца срока 25 дней




Наутро после бессонной ночи я собрала чемодан и за немыслимые деньги заказала билет до Токио в бизнес-классе – других уже не было. Впрочем, с учетом последних новостей от моего адвоката, занятого переговорами с «Эжемони», я вполне могла себе это позволить.

Я зашла к Луи попрощаться и изложила ему свой безумный план. Луи выглядел все таким же красивым, спокойным, безмятежным и неподвижным, но кое-какие изменения я заметила. Я слишком хорошо знала своего сына, а с тех пор, как он оказался в этой больничной палате, успела досконально изучить его лицо. Я могла в точности описать его изящный нос, его гладкий лоб, его тонкие веки и брови, которые я тщательно расчесывала после того, как его умывали. Я рассказала ему, чем намерена заняться в ближайшие недели, и, пока я говорила, сердце у меня одновременно сжималось и разбухало. В уголке правого глаза Луи появилась слезинка, которая медленно стекла по виску. Луи плакал, я в этом не сомневалась. Меня как будто что-то ударило изнутри. Я закричала. На мой крик прибежали две медсестры. Я поспешила поделиться с ними своей радостью, призвать их в свидетели: пусть посмотрят, что на лице моего сына происходят изменения! Но мой энтузиазм не встретил понимания. Одна из медсестер – она никогда мне не нравилась, и я не запомнила ни как ее зовут, ни как она выглядит (мне каждый раз приходилось напрягаться, чтобы сообразить, кто она такая) – довольно сухо сообщила мне, что подобные вещи иногда случаются; скорее всего, это была не слеза, а остатки влаги, скопившиеся на веках после умывания; но даже если допустить, что влага органического происхождения, это ничего не доказывает. «Состояние вашего сына стабильно, мадам. Мне очень жаль». Я снова села и пристально вгляделась в лицо Луи. Я ждала продолжения. Заплачь, милый, ну пожалуйста. Покажи им, что я не спятила, покажи им, что ты борешься.

Я так хотела, чтобы он очнулся. Я не отступлю, пока в моих легких – и в его легких – останется хоть один грамм кислорода. Я так решила назавтра после того, как доктор Александр Богран рассказал мне, как обстоят дела, и мое решение бесповоротно. По большому счету, оно созрело во мне практически сразу после несчастья. Но пока мать не устроила мне взбучку, а главное, пока не начался этот ужасный обратный отсчет дней, я не сознавала, насколько оно очевидно. Мне понадобилось отказаться от жалости к себе и самобичевания, чтобы взглянуть в лицо надежде и больше не впадать в отчаяние.

В среду 24 января я рано утром пришла в больницу, чтобы заключить пакт с Софи Даван. Она выслушала меня с благоговейным вниманием и смотрела на меня так, словно я прилетела с другой планеты. Но потом рассмеялась, назвала мою идею гениальной и сказала, что, конечно же, постарается мне помочь. Я обняла ее. Она удивилась, но вырываться не стала. Спросила, можно ли привлечь к нашей затее других медсестер, в частности ее подругу, которая как две капли воды похожа на актрису Катрин Лаборд (такое не выдумаешь!). Я согласилась, добавив, что сотрудничество между кино и телевидением в моем деле представляется мне добрым знаком, поскольку мой проект предполагает широкое использование аудио и видео. Я сунула в сумку позаимствованную у Луи экшн-камеру, решив, что инструкцию к ней изучу по пути в Токио. Токио – это далеко. Полет туда длится двенадцать часов, и за это время я наверняка успею освоить операторское искусство. Во всяком случае, я на это надеялась, не подозревая, насколько я тупа в том, что касается монтажа.





* * *



В 20.35, когда от самолета меня отделяло всего несколько метров, я все еще сомневалась, правильно ли поступаю. Разумеется, я твердо верила в обоснованность своей миссии. Разумеется, я испытывала возбуждение в ожидании предстоящего путешествия – как физическое, так и эмоциональное. Разумеется, я знала, что моя мать не бросит моего сына. Но не иметь возможности на протяжении нескольких дней гладить и целовать его было для меня жестоким испытанием. Я боялась, что за время моего отсутствия ему станет хуже.

Мама – в последние дни она ходила за мной по пятам – почувствовала, что я нервничаю, но мне удалось утаить от нее свое открытие и свои планы. Меня ужасала перспектива терпеть при себе дуэнью.

Объявили, что заканчивается посадка на мой рейс. Я еще раз проверила, на месте ли драгоценная тетрадь: открыла сумку, провела ладонью по гладкой поверхности обложки, приласкав Неймара, и направилась к своему гейту.

Вздох облегчения, широкая улыбка, и меня устраивают в кресле 6А. Потрясение от его размеров, неловкость при попытке откинуть спинку (я впервые летела бизнес-классом), горячая салфетка, любезные улыбки стюардесс и бокал шампанского, которым я могла спокойно насладиться, не опасаясь упреков со стороны матери, – с того вечера, когда после разговора с доктором Бограном она соскребала меня с пола, она навязала мне адский режим, полностью исключающий спиртное. Приятно чувствовать себя окруженной заботой.

Мне было хорошо, просто хорошо. Впервые за последние семнадцать дней. Хотя нет, если подумать, за куда более долгое время.

Я приподняла бокал. За твои мечты, Луи.





II. Комната чудес




Глава 9

Дефенестрация

До конца срока 24 дня





– Аригато годзаимас!

– Аллигатор… годз-ай-масс!

Это не язык, это кошмар. Даже с японским разговорником, зажатым в правой руке, я была не в состоянии расшифровать произносимые собеседником звуки. Еще в самолете я хотела выучить несколько ходовых выражений, например «большое спасибо», которым здесь все беспрестанно обмениваются, но уснула. Надо сказать, что ночной полет, как и следует из названия, проходит ночью. Мне надо было предвидеть, что, поставив перед собой слишком много целей, я под действием шампанского и усталости отрублюсь и просплю половину полета. Но я хотя бы отдохнула. И, проснувшись, обнаружила, что в Токио – с учетом восьми часов разницы во времени – садится солнце.

В аэропорту все надписи дублировались на английский. Я получила багаж, сняла в банкомате несколько тысяч иен и без всякого труда нашла такси. Показала водителю смартфон с адресом отеля; он кивнул, и мы покатили. Ехали мы минут сорок. Уже в такси я поняла, что оказалась в чужой стране. Вначале я подумала, что мне попалось какое-то необычное такси, но вскоре убедилась, что это не так. Водитель был в белых перчатках и костюме, как будто собирался на свадьбу; от заднего сиденья его кресло отделяла прозрачная перегородка, как у кассира в банке. Он протянул мне влажную салфетку в пластиковой упаковке. Сиденья были покрыты чем-то вроде ковриков, от которых не отказалась бы моя бабушка. От всего этого веяло какой-то другой планетой, китчем и стерильностью. Ничего лучше, чтобы сменить обстановку, нельзя было и желать.

Я мгновенно вспомнила Луи и его страсть к японским мультфильмам. В сущности, не приходилось удивляться, что его список чудес открывался Токио. Он много раз просил меня свозить его в этот город, но мне всегда было некогда. Слишком много работы, слишком короткий отпуск. Сейчас, сидя в токийском такси, пропитанном приятным запахом духов из супермаркета, я дала себе слово, что обязательно свожу его в Японию. По-настоящему.

Я выбрала отель класса люкс; быстрый поиск в сети показал, что это в самом деле шикарное местечко. Как мне сообщила одна влиятельная блогерша, если бы фильм Софии Копполы «Трудности перевода» снимали в 2017 году, местом действия стало бы именно это заведение. Убойный аргумент, и он меня убедил. Несмотря на то что я приехала поздно вечером, заплатить пришлось за целые сутки, но с первых же секунд я поняла, что ничуть не жалею о своем выборе. Отель «Тораномон Хиллз» располагался в спокойном квартале и занимал этажи с двадцатого по сороковой в небоскребе, с которого открывался потрясающий вид на Телевизионную башню Токио – красноватую копию нашей Эйфелевой башни. Сверкающее чистотой дизайнерское лобби в изысканном оригинальном стиле. Грандиозно. Меня охватил восторг. Я предчувствовала, что влюблюсь в Токио.

Номер оказался сногсшибательным. Внешней стены не было – вместо нее от пола до потолка огромное стекло. Мне почудилось, будто я с высоты сорок седьмого этажа нырнула в город. Вид из окна – потрясающий – ничто не загораживало. Я выключила свет, чтобы блики ламп не отсвечивали и не мешали смотреть наружу. На улице уже полностью стемнело. В десятках метров подо мной сверкали и переливались огни. Я никогда не видела ничего подобного. Конечно, я поднималась на башню Монпарнас в Париже, но там я стояла в толпе туристов, которые слепили друг друга вспышками фотокамер и обменивались истерическими возгласами. Здесь я была одна, в полной тишине и абсолютной темноте. Я прижалась к стеклу и смотрела во все глаза.

Мне вспомнилась Амели Нотомб. В романе «Страх и трепет» она так хорошо описывает это невероятное ощущение погружения в Токио, головокружительное притяжение сверкающей огнями пустоты. Она говорит о дефенестрации. Я испытывала то же пьянящее ощущение падения, я падала и ловила вибрации этого незнакомого города.

Я включила камеру Луи и долго снимала вид из окна, вслух комментируя картину, открывшуюся моему взору. Ты обязательно должен на это посмотреть, мой любимый мальчик. Спасибо, что привез меня сюда.

Как долго я там простояла? Не знаю. Во всяком случае, достаточно, чтобы иметь право поставить галочку напротив одного из чудес в списке Луи:



 • Насладиться видом огней Токио с вершины небоскреба.



Я была настолько заворожена этой красотой, что решила провести вечер в отеле. На его последнем этаже был устроен бассейн – тоже застекленный и такой же потрясающий. Я сидела опустив ноги в воду, пила горячий чай и выбрасывалась из окна в свободном режиме. На краткий миг мне почудилось, что я прикоснулась к земному раю. Но лишь на краткий миг.

Потом я отправилась ужинать в ресторан, расположенный тремя этажами ниже, с таким же сногсшибательным видом на город. Последние несколько часов я беспрестанно твердила себе, как хорошо, что я здесь одна и могу делать что хочу. Не знаю, то ли я в самом деле так думала, то ли убеждала себя в этом. Во всяком случае, стоило мне сесть за столик и обложиться путеводителями – соседние столики были заняты парочками, пришедшими сюда на романтический ужин, – как мне стало не по себе. Я обежала взглядом ресторан – неужели я единственная, кто ужинает в одиночестве? В другом конце зала я заметила другой такой же столик на одного. Моя честь была спасена. Судя по одежде и фигуре, за ним сидел мужчина, хотя приглушенный свет и расстояние не позволили бы мне утверждать это наверняка.

Я встала и пошла в туалет. Японские туалеты тоже фигурировали в списке Луи, и напротив этой строчки я поставила галочку еще у себя в номере. Луи написал:



• Нажать на все кнопки в японском туалете.



Признаюсь честно: подогретое сиденье и бьющая в зад струйка воды не вызвали у меня восторга. В принципе, я всегда опасалась пользоваться туалетом с электронной начинкой, что бы он собой ни представлял. Охотно допуская, что ломается такой туалет редко, я все равно боюсь что-нибудь сделать не так, в результате чего меня окатит жижей, которая – о ужас! – попадет мне на лицо и забрызгает блузку. Короче говоря, я предпочитаю старый добрый парижский унитаз.

Возвращаясь к своему столику, я покосилась на замеченного раньше одинокого мужчину, и застыла на месте. Это был не мужчина. Я подошла и, стараясь не заорать во весь голос, чтобы не пугать окружающих, спросила:

– Мама? Что ты здесь делаешь?