Комбриг

Сагалаев, идущий рядом с комиссаром, но прислушивающийся к разговору, снисходительно улыбнулся:

– Неужели вы и вправду думаете, что тот же командующий армией будет одет в такой же мундир, что и рядовой солдат?

Я отмахнулся:

– Господь с вами. Целому командующему по сроку службы положено хоть как-то из общей массы выделяться. Главное, чтобы без перегибов типа фуражки метрового диаметра, кружевного воротника а-ля Атос или белого плаща с кровавым подбоем.

Лапин заржал, а Егоров заинтересованно спросил:

– Неужели и такое встречалось?

На что Кузьма, вытирая слезы, ответил:

– Нет, что вы. Просто представил себе Чура в подобном облачении. Вот как есть, только верхом на броневике, в огромной, пытающейся улететь фуражке, а за спиной плащ развевается. И он при этом поет…

Фыркнувший полковник полюбопытствовал:

– Чего поет?

Продолжающий хихикать комиссар пожал плечами:

– Судя по общей композиции, скорее всего – арию. В таком плаще частушки голосить просто неприлично.

Все вежливо поулыбались, после чего, забравшись в выделенные исполкомом автомобили, поехали на вокзал.

Ну а там, дождавшись погрузки части войск в первый эшелон, заняли свое место в штабном вагоне. Комиссар к этому времени нас покинул, предпочтя ехать «с массами» в теплушках. Тут я даже не возражал. Это его работа – каждую свободную минуту заниматься просвещением бойцов. Ага – тем более из такого контингента. Только выделил на всякий случай троих автоматчиков, а то мало ли что там в пылу споров может произойти? До стрельбы, ясен пень, не дойдет, но крепкий кулак (того же Потапова) всегда может пригодиться.

В дороге никаких эксцессов не произошло. Да и дороги-то той было всего ничего. В Таганроге перегрузились на транспорты (опять-таки удачно – никого и ничего не уронив в воду) и пошли на Севастополь.

А там приключился случай, заставивший офицеров посмотреть на меня другими глазами. До этого-то я был сама любезность. Шутил, улыбался, разъяснял, смягчал. В общем, работал эдаким душкой. Но во время выгрузки рядом терлась группа матросиков, из которой кто-то, заливисто свистнув, крикнул:

– Тю, братва! Гля! «Драконы» пожаловали! Чистенькие, свеженькие! Ужжо пошшупаем приезжих «благородиев», а то своих-то не осталось!

Офицеры закаменели лицами, а я, повернувшись к хулиганам, так же свистнул, привлекая их внимание. Дикие матрозены Чура, полускрытого какими-то ящиками, до этого не замечали. А тут, увидев, часть сразу исчезла за кустами, но остальные свалить не успели, так как я скрипучим голосом приказал:

– Двое ко мне! Бегом!

Через пару секунд группа выделила из своего чрева наиболее авторитетных, и те неспешной рысцой (то есть показывая, что команду они выполнили, но и свое уважение имеют) направились к нам. Представились. Как я и предполагал, матросня была из «диких». То есть из до сих пор так и не определившихся с тем, к какой части примкнуть. Но роли это особой не играло, поэтому, глядя на расхристанных парней, вежливо сказал:

– Передайте своей братве – эти офицеры через пару дней идут на фронт. Немцев бить. Значит, это мои соратники. И если в городе с ними вдруг приключится какой инцидент, то я не просто огорчусь. Я осерчаю. – Внимательно глянув в глаза «диким», улыбнулся одними губами и добавил: – Так что не доводите до греха. Ну все, мужики – свободны!

Парочка задумчиво удалилась, похоже, на ходу соображая, что может означать факт «осерчания» Чура? Слухи-то давно разошлись, и все знают, что огорчать командира морпехов весьма и весьма чревато. А тут он грозится «осерчать». Это что же – вообще пипец?

Ну а я лишь порадовался подобной встрече. Все, кто надо, и так осведомлены о правилах поведения, но буйные мореманы обязательно станут нарываться на кулачные разборки. Хотя бы для поддержания форса. Начнут обзываться на улице и вынудят офицериков ответить. А тут, глядишь, мое дополнительное предупреждение поостудит лихие головы.

Но надо подстраховаться и жестко предупредить командиров подразделений полка о запрете увольнительных и контроле за самовольными отлучками. Ибо это может выйти боком. Вообще, конечно, по-хорошему окопавшуюся в Севасе буйную шоблу надо бы разогнать. Но пока сил для этого нет. Так что лучше пусть сидят на довольствии, выполняя хоть какие-то работы, чем на вольных хлебах начнут сбиваться в банды, против которых придется войска задействовать. Тут ведь еще и не всякие войска подойдут. Эти ухари ведь своими до сих пор считаются. То есть – все сложно…

В общем, пока я соображал о тяжести разруливания запутанных ситуаций, обратил внимание на взгляд Сагалаева. Полковник, в ответ на мой немой вопрос, решил уточнить:

– Это были какие-то ваши знакомые матросы?

Я вздохнул:

– Нет. Это непримкнувшие. Еще не бандиты, но уже не солдаты. И их разъясним, только вашим людям увольнительных пока давать не надо. Во избежание… Иначе придется разбираться с этим дерьмом прямо сейчас, а на это времени нет.

Собеседник покачал головой:

– Понятно… И удивительно…

– Что именно?

Никанор Ефимович после паузы ответил:

– Я весьма наслышан о матросской вольнице. И о том, что творилось здесь, в Крыму, еще зимой. Также мне известно, что сюда вы прибыли совсем недавно. Вот и удивительно, как за столь короткий промежуток времени вам удалось добиться подобного отношения. Даже у нас в армии, в схожей ситуации, незнакомые нижние чины предпочли бы просто скрыться. А тут явно было видно, что они вас хоть и опасались, но все равно подошли. И не просто подошли, а «бегом», как и было приказано! Это мне, как офицеру, пережившему смуту семнадцатого, говорит об очень многом. Вот я и пытаюсь понять, что же вы за человек…

Я улыбнулся:

– Обычный человек. Комбриг Красной армии. И мне очень хочется, чтобы в нашей армии все командиры вызывали те же чувства, что и я. И у друзей и у врагов.






Глава 6




Наш приезд в Эрмени-Базар[9] вызвал в войсках повышенный интерес и очередной всплеск волнений революционных масс, в просторечье именуемый «кипение говн».

Просто обороняющие фронт части уже были осведомлены о том, кто именно прибывает вместе с бригадой морской пехоты. И хоть комиссары в подразделениях в меру своих сил заранее старались объяснить произошедшее, но у них не очень получалось. Отдельные голосистые горлопаны из народа никак не желали понимать, с какой стати им, «героически» вырезавшим своих «драконов», вдруг придется привечать чужих? Поэтому матросня, которая составляла основной костяк фронта, поначалу была настроена довольно агрессивно. Тем более что на фронте сейчас было полное затишье (лишь артиллеристы периодически работали), и несколько дуреющий от безделья личный состав желал покуражиться. Разумеется, бурления происходили не во всех частях. Где командиры с матросскими комитетами крепко держали власть, людям было не до прибывающих «золотопогонников».

Но по приезде за скандалистов взялся Лапин со своей командой. Несколько крупных митингов, две недели точечной работы – и инциденты (когда на выделенный участок обороны к офицерам специально приезжали, чтобы их позадирать) сошли на нет. Тем более что наиболее развязных задир радушно принимал Чур. Некоторые, вон, до сих пор бегают либо копают фортификационные сооружения. А человек десять из них, сдавших зачет и выразивших личное желание, переведены служить в бригаду. Почему бы и нет? Мне пассионарии завсегда нужны.

В общем, наиболее буйные довольно быстро подувяли. А когда офицеры на своем участке фронта захватили пулемет да троих «языков» (о чем было подробно освещено во всех частях), то красноармейцы окончательно угомонились. Ну а Кузьма получил возможность снова плотно переключиться на работу с «беляками», пропадая там днями и ночами.

Благо мы разместились недалеко от зоны ответственности «благородий». В тылу, километрах в семи от их позиций. И не потому, что опасались нестойкости деникинцев в обороне. С этим как раз все было нормально. Нет, поначалу здесь встали, чтобы пресечь хоть какие-то возможные провокации со стороны невоздержанных и скандальных севастопольских мореманов. Ну а потом решили не менять место дислокации (что же, нам опять всю полосу препятствий переносить?), приступив к своеобычным тренировкам. Даже то, что они происходили практически на глазах офицерья, меня не особо волновало.

С одной стороны, и ежу понятно, что среди них обязательно будут шпионы, агенты и прочие соглядатаи. Вон, тот же Нетребко, несколько раз посетив полк, буквально на второй раз увидел лично ему знакомого офицера контрразведки. А сколько там добровольных помощников? Но, с другой стороны, чего такого они могут рассказать, что еще не расписывали в советских газетах? Про тачанки? Про высокую мобильность? Про нестандартное для этого времени использование самолетов? Про новые взаимоотношения? Так это все уже настолько цветисто репортерами преподнесено, что просто нет никакого смысла особые тайны разводить.

Тут ведь дело в чем – если командование готово к прогрессу, то все новинки будут быстро внедряться. Ну а если нет… там хоть на пупе извертись, ничего не изменится. Это как в моем прошлом Триандафиллов (который сейчас с Красновым вовсю воюет) еще в конце двадцатых написал свой «Характер операций современных армий». Наши прочли и сказали: «Да, интересная вещь». После чего всё, в силу самых разных причин, осталось как есть. Немцы прочли, сказали: «О я, я, гут!» и, падлы такие, активно использовали наработки мозговитого краскома при разработке планов молниеносной войны.

Так что я очень сильно сомневаюсь, что беляки сразу возьмут наши методы на вооружение, даже наслушавшись восторженных рассказов свидетелей. Тут ведь все просто – у каждого генерала есть свой опыт, от которого они и отталкиваются. Но самое главное – устав. Тот самый, который – «и ото сна едва восстав, учи усиленно устав». В нем подобных экзерсисов нет, и пока консервативная военная машина противника раскачается, будет уже слишком поздно.

Поэтому своих людей (а в бригаде было довольно много новеньких) обучали без опасения. Ну а я от столь близкого соседства с «золотопогонниками» рассчитывал поиметь свой несомненный профит, просто опять начав проводить свои почти ежевечерние диспуты вопросов-ответов. Здесь ведь телевидения еще не придумано. Радио тоже нет. В газетах присутствует много непонятного, противоречивого и откровенно бредового. Поэтому формат живого чата очень полюбился личному составу. Правда, помещения, способного вместить всех желающих, не было, поэтому, не заморачиваясь, мы просто выбрали подходящее место и, вкопав самодельные лавки (два бревнышка и доска), устраивали собрания прямо под открытым небом. Благо, погода соответствовала.

Причем поначалу только для своих, но по приглашению комиссара, буквально через пару дней к нам пришло несколько любопытствующих офицеров. И с каждым днем их становилось все больше и больше. То есть вместо того, чтобы нормально проводить время за картами и высокоинтеллектуальными беседами о «России, которую мы потеряли», «благородия» неожиданно почувствовали тягу к политике. Благо на фронте продолжалось затишье, поэтому парни из сменяемого резерва поначалу с опаской, а потом все смелее ходили на наши мероприятия.

В первые дни «золотопогонники» вели себя тихо, стараясь не задавать лишних вопросов. Но позже вошли во вкус. Иногда чуть не до драки доходило (это когда мои ребята возмущались излишне провокационным репликам). Приходилось разруливать. Но от этого становилось даже интереснее. Вот когда еще идеологические противники смогут обменяться мнениями не под ружейно-пулеметный перестук, а так – сидя практически бок о бок, да еще и под присмотром командования?

А потом меня посетила идея разнообразия досуга. Просто глядя на ряды людей в форме, сидящих на полянке, вдруг почему-то вспомнилась хроника времен войны. Точнее те моменты, когда показывали приезд на фронт разных творческих бригад. Вот я и решил повторить проверенные временем ходы. Переговорил с командующим, до невозможности заинтересовал Сталина (тому особо пришлась по душе идея агитпоезда) и, озадачив Севку Заречина, нашего лучшего гармониста, с парой бойцов отправил его в Севастополь. Агитпоезд еще неизвестно когда сформируют, а концерта хотелось прямо сейчас. Тем более что в Севасе нужные люди уже были.

Помните ростовских служителей Мельпомены из тамошней оперетты? Те, которые создали прообраз первого в мире ВИА? В общем, что сказать – голодных певцов сейчас хватало. Поэтому пример ростовчан, гастролирующих по полям и весям, а самое главное имеющим с этого свой хороший кус хлеба, вдохновил немало других коллективов. Нет, и до этого существовали какие-то бродячие музыканты, но теперь дело обрело новый уровень. Во всяком случае, с точки зрения музыкального сопровождения те скоморохи даже рядом с профессиональными артистами не стояли. Вот я и послал договориться о посещении передовой севастопольским ВИА «Синяя волна». Ребята оказались легкими на подъем (ну так – сам Сварогов их приглашает!) и вскоре прибыли.

А дальше все было по-военному четко. Определили место, время, репертуар – и понеслось! Музыканты размещались в теньке под деревьями. Для певцов, певиц и декламаторов был подогнан грузовик, изображающий сцену. В общем, был показан образец организации подобных мероприятий в чистом поле. Тем более что планировалась дальнейшая их гастроль вдоль всей линии фронта. Так что артисты, на примере нашей части, будут сразу понимать, как это должно выглядеть.

Любопытствующий Сталин, который приехал на первый концерт, тоже остался доволен. И даже не столько исполнителями, сколько увиденным. Оглядывая ряды зрителей в панамах и беретах (морпехи), а также фуражках (офицеры), которые зачастую при рассадке смешивались между собой, он кивнул в сторону комбата-3 Городецкого, рядом с которым сидела парочка о чем-то расспрашивающих его юнкеров, и сказал:

– Я смотру, ви хорошо мэжличностные связи налаживаетэ, – и хитро глянув на меня, добавил: – Нэужели еще никто из ных в твою брыгаду не просится?

Ухмыльнувшись, ответил:

– Сам знаешь – уже человек двадцать интересовались. Но это мало. Посмотрим, сколько их недели через две-три будет. Мы ведь тоже клювом не щелкаем – комиссар не зря там каждый день «золотопогонникам» в уши дует.

Грузин раздвинул усы в улыбке:

– Вот сколко с тобой ни общаюсь, всыгда удывляюсь, откуда ты своы словечки бэрешь? Я их даже запысыват начал, чтобы самому ползоватся.

Я благодушно кивнул:

– Да на здоровье. – И переводя тему, спросил о наболевшем: – Сегодня с утра из Москвы ничего нового не было?

– Нэт. Но ти же знаешь – как толко данные появятся, так сразу тэбе сообщат. Я это на постоянном контролэ дэржу.

Ну, понятно, что сообщат. Просто уже начало сентября. На западном фронте союзники вовсю ведут наступление, а мы ждем данных разведки о начале переговоров с немцами. И после этого известия сразу выступаем. Дело в том, что у меня на складские запасы пятнадцатой дивизии ландвера большие планы. Они ведь к прорыву в Крым готовились, вот и затарили прямо-таки по-хомячьи все возможные норки. Поэтому мы и сидим в своем тылу, чтобы раньше времени не вспугнуть противника. А то вдруг он раньше времени начнет эвакуацию матимущества?

Сталин же тем временем начал расхваливать меня за шикарную идею агитпоезда, а я, глядя на довольного собеседника, вдруг вспомнил, как мы передавали ему «донну Розу». Баба оказалась крепка, словно кремень, и даже расстрельный приговор ее не сломил. Но зато сильно подкосило постоянное общение с Бурцевым. Нет, крыша у нее не слетела. Хотя все предпосылки к этому были. Тогда Иосиф Виссарионович, видя, как у его боевой подруги дергается не только глаз, но и вся щека, встревоженно глянул на меня, но я лишь чуть пожал плечами, показывая, что никаких мер физического воздействия к женщине не применялось. Ну а то, что ей нервы лечить надо, так это еще до приезда ко мне было понятно.

А грузин, дня через два после передачи Розы, вдруг возжелал пообщаться с Серегой. Я (с тайным злорадством) любезно предоставил им помещение. Слушать доносящееся из-за двери невнятное «бу-бу-бу» не стал, отправившись по своим делам. Лишь изредка появлялся, проверяя – оба ли живы? Но судя по отсутствию воплей, беседа проходила нормально, и я опять уходил. Сидели они долго, и только после обеда появился несколько охреневший Сталин, который, почему-то передернувшись всем телом, сказал: «Какой нэобычный чэловек этот товарыщ Бурцев…» Дальнейших комментариев не последовало. Я тоже обошелся без уточнений, но в дальнейшем для себя отметил, что усатый больше ни разу не попросил рандеву со студентом. А это, однако, показатель. Так что теперь, если вдруг какие-то партийцы (плевать из какой партии) начнут мутить воду, то я на них Серегу натравлю. Тогда размягчение мозга революционным демагогам просто гарантировано.

Ну а сейчас, после концерта, мы вместе со Сталиным поехали в Армянский Базар. Он домой, а я навестить свою зазнобу. Ах да! Тут надо пояснить, что Ласточкину у меня увели буквально на третий день после прибытия на фронт. Нагло и из-под носа. Причем увел не какой-нибудь роковой волоокий красавчик с интимным баритоном, а маленький, толстенький, лысенький начальник фронтового госпиталя. Так-то Лену я сразу определил в нашу санчасть, и они с бригадным Айболитом пошли по каким-то своим медицинским делам в госпиталь. Где и наткнулись на начальника, который в прошлом году читал лекции бестужевкам. Обрадовавшись встрече, он стал расспрашивать барышню за жизнь. А узнав про специализацию, сильно возбудившись, стал кричать, что ему крайне нужны врачи подобной направленности. После чего притащил ее ко мне и принялся убеждать, что хирургов в армии хоть и мало, но они есть. А вот контузии лечить просто некому. А тут вдруг появляется ученица самого Введенского! Из которой не очень умные люди хотят сделать хирурга, да еще и в какой-то санчасти бригады. В общем, поблескивающий очками толстячок своим напором сильно напоминал недавно изобретенный бульдозер. Ленка при этом лишь молча хлопала глазами, с опаской поглядывая на старого знакомого.

В конце концов я его выпер, а сам переговорил с девчонкой. Просто задал вопрос – чего ей самой больше хочется? Выяснилось, что Ласточкиной ее профессия очень интересна, но она тупо боится опять оставаться одна. За это время Лена вполне освоилась среди морпехов (ну так еще бы не освоиться – барышня, на которую положил глаз командир, всегда будет в центре внимания), и опять остаться в одиночестве ей было очень страшно. А я к этому времени, уже все прикинув, просто расписал Ласточкиной все «прелести» кочевой жизни в рейде. Про то, что даже обычный туалет в чистом поле в окружении сотен мужиков может стать проблемой. Не говоря уж про мытье и прочее. Ну и успокоил девчонку, сказав, что на базе бригады, после нашего ухода, останется часть хозвзвода. То есть в одиночку она здесь куковать точно не будет, а ребята за ней плотно присмотрят.

Ласточкина с моими доводами согласилась, и вроде все срослось нормально, но часа через два я ее обнаружил тихо плачущей за сарайчиком. Вначале не понял, что произошло, но потом, несмотря на ее отнекивания, допетрил самостоятельно. Все-таки не зря считаюсь умным!

В общем, что сказать – у нас ведь с ней еще в Севасе, где пробыли почти неделю, все замечательно сладилось. Ну так еще бы – солнце, море, индивидуальные серенады и проснувшиеся навыки ухаживания сделали свое дело. А теперь упорно молчащая барышня примеряла на себя выражение «поматросил и бросил». Во всяком случае, скорее всего, именно так было расценено мое желание оставить ее во фронтовом госпитале. Словами ситуацию исправить было невозможно, поэтому пришлось быстренько озадачиться поиском необходимого и ближе к вечеру пригласить своих мужиков. То есть Лапина, Буденного, Михайловского (Берг с Магой присутствовали автоматически) и, для разбавления чисто мужской компании – Сталина с женой. Где при наличии массы свидетелей сделать барышне предложение. Как положено – с колечком и вставанием на колено.

Лена от подобного выверта напрочь потерялась, но под горящими взглядами радостно улыбающейся компании на разные женские штучки типа «мне надо подумать» или «мы ведь еще так мало знакомы» не пошла. Просто молча прижалась всем телом и опять пустила слезу. Все восприняли это как согласие, разразившись многословными поздравлениями. А несовершеннолетняя Надя, будучи, невзирая на возраст, опытной замужней дамой, под руководством мужа-грузина быстренько организовала стол. В общем, помолвка прошла нормально. Ну а свадьбу решили сыграть после возвращения из рейда. Так что теперь я собирался не просто посетить какую-то знакомую даму, а ехал к законной невесте.

И эта «законность» сказывалась самым благоприятным образом, так как по приезде был накормлен, напоен, спать уложен и обласкан. А утром, глядя, как Аленка облачается, неожиданно озарился мыслью:

– Слушай, мне тут идея пришла. Ты же ведь у нас приписана к бригаде морской пехоты. Пусть и прикомандирована к госпиталю…

Моя красавица, с зажатыми в губах шпильками, не отрываясь от зеркала поощрительно кивнула:

– Угу… И шшо?