Колдун. Выбор пути

— А как? — растерялся я — Ну… лети!

— Отпусти! — снова прошелестел дух, и я досадливо поморщился — как ее отпускать-то?! Перекрестить, что ли?! Или чего еще сделать? А! Сообразил.

— Отпускаю! — я подкачал в свой посыл немного силы, и привидение заколыхалось, стало растворяться в пространстве. Через пару секунд от него остался только клочок тумана и слова:

— Спасибо, колдун!

— Ну… пожалуйста! Лети на здоровье — почему-то ответил я. Глупо, конечно. Ну какое нахрен здоровье у духа?! Если только душевное!

Когда вышел на улицу, с минуту привыкал к свету — солнце было ярким, как летом, и первые секунды почти ничего не видел — ослепило. Зато слышал — как Гав Гавыч ехидно сказал:

— Ну что, Каганов, понравилась тебе старушка? Хотел бы ее? Небось мечтаешь о такой красотке?

Тут я не выдержал:

— Слушай, ты… твой поганый язык когда-нибудь вообще останавливается? У тебя есть что-то святое?

— Неа! — легко согласился эксперт, черкая в своих бумажках. Он сидел на скамейке у палисадника и выглядел совершенно довольным жизнью — Святого в жизни вообще нет! И святых нет! Есть только такие как мы, и еще хуже! Так что, Каганов, чтобы выжить — тебе нужно пересмотреть свои жизненные принципы, понял?

— Мне очень хочется, чтобы ты, Гав Гавыч, когда начнешь говорить гадость — сразу же блевал! — ухмыльнулся я — Вот как захочешь мерзость сказать, и знаешь, что мерзость говоришь — так сразу и вырвало! Жаль, что я не колдун, я бы тебе устроил!

— Жаль что я не колдун, иначе бы вы у меня все от… — лицо Гав Гавыча исказилось и его вырвало полупереваренными кусочками колбасы, моркови и чего-то хлебного. Шаурму видать ел, не иначе. Рвота была на груди, на штанах, и самое главное — на бумагах, которые он держал в руках, сложенными на папке. Рвало его секунд пять, потом приступ закончился, и эксперт ошеломленно посмотрел по сторонам, будто пытаясь понять, что это было.

— Проклятая шаурма! — просипел Гав Гавыч — Я этого Арама вы… у и высушу! Козел пархатый!

Похоже, что это обещание не было чем-то плохим и Арам действительно был козлом, заслуживающим анальной кары, потому что Гав Гавыча не вырвало, и он принялся утирать губы запястьем, тяжело дыша и отплевываясь кусочками застрявшей в зубах пищи.

— Акты осмотра испортил… — безнадежно вздохнула Михална — Теперь заново будешь писать. Заново понятых — подписывать. Хорошо, что я их не отпустила!

— Да пошла ты… — вздохнул Гав Гавыч, но его снова не вырвало. Видимо послать по адресу Михалну тоже было вполне порядочным делом. Ведь наказание только за плохие слова! А что может быть плохого в посылании какой-нибудь дуры?

— Вась, я пошел в обход! — сообщил я оперу, тоскливо мусолившему кривую сигарету и наблюдавшему за облаками. Тот индифферентно кивнул, мол — «Да иди ты… хоть на край света! Мне-то какое дело?!» — я и пошел. К двух понятым — бабам лет сорока-пятидесяти, переминавшимся с ноги на ногу метрах в десяти от нас. Кто мне еще подскажет, где обитают злодеи — если не они?

Только вот стоило бы подумать — а что я сделаю, когда найду злодеев? Сдам их в райотдел? Ну и что это даст? Раскрытие убийства? Палку в ведомости? Хорошая штука, да. Только опер вызверится — почему ему не сказал, почему сам все сделал. Выскочка, да?

А тогда — где я взял информацию о том, кто убийца? Ну не рассказывать же, что мне сама покойница рассказала? Кстати… как это я ее увидел-то? С какой стати? И еще интереснее — а как я с ней говорил? Каким образом? Ну я-то понятно — голосом говорил. А она как со мной общалась? И чем я ее слышал, если она не сотрясаниями воздуха информацию передавала?! Опять загадка! Загадка на загадке и загадкой погоняет!

Но сейчас надо вначале злодея найти — главного злодея. А уж потом… потом подумаю — что с ним сделать. Или с ними. Ведь пожизненное им не дадут, точно. Отсидят, да выйдут. А тюрьма им небось дом родной… Разве это наказание будет справедливым?

В общем — подумать надо. Хорошенько подумать!

Главный злодей — судя по информации, полученной от понятых — обитал в домишке на краю деревни — синий облупившийся штакетный забор, крыша из старого, темного, чуть ли не замшелого шифера. Никакого движения, и только калитка, сорванная с петли, тихо поскрипывает, будто жалуясь на свою сюдьбу.

Дома тоже умирают — как люди. Стареют. Ветшают. Особенно, если в них живет такая мразь, за которой я сейчас иду. Такие люди (хотя их и трудно назвать людьми) — они как глисты, как вирусы, которые сидят в теле человека и отравляют его продуктами выделения. Они как болезнь, которая поедает ранее здоровый организм. Вспомнить только, что было в девяностые — казалось, эта болезнь вконец уничтожит государство, пронизанное паразитами сверху и донизу. Но как-то ведь избавились, как-то вывели эту нечисть! Этих бандитов, эту шпану, этих отморозков!

И кстати — я верю в пресловутую «Белую стрелу», хотя скорее всего она называлась совсем иначе. Уголовных авторитетов и самых одиозных отморозков бандформирований поубивали, часть пересажали, остальные просто разбежались — видя, что им в этой жизни ничего хорошего не светит — если будут заниматься тем же самым. Конечно, часть все-таки выжила и переродилась в полезных государству паразитов, но так же ли они полезны народу, как и государственной власти? В этом я совершенно не уверен.

Впрочем — я не политик, не чиновник, и многого не знаю. Я просто бывший офицер-связист, а теперь — самый низший из низких в ранге чиновничьей социальной лестнице. Я всего лишь сельский участковый, зарплаты которого едва хватает, чтобы содержать самого себя. То есть — Никто, и звать меня Никак. По крайней мере — раньше таким был. До того — как.

Дверь была не заперта, потому я без стука вошел в полутемную прихожую, из которой на меня пахнуло застарелым запахом сивухи, грязных носков, мочи, пота и чего-то неуловимо неприятного, сладковатого — будто здесь, в этом помещении когда-то давно разлагался труп и натекшая из него жидкость пропитала и пол, и стены, впиталась в самую душу этого грязного помещения.

Хозяин дома (если это был он) спал на старом продавленном диване — здоровенный рыхловатый мужик лет тридцати пяти-сорока, весь в наколках отпальцев и до самой шеи. Майка, которая когда-то была белой — заляпана пятнами то ли крови, то ли кетчупа, а еще — жирными пятнами, будто хозяин этой майки регулярно лежал на столе, уткнувшись грудью в засиженные мухами объедки. Впрочем — как и спиной.

В общем — свинья свиньей, настоящее животное. Хотя сравнивать животных с этой тварью было бы оскорблением для братьев наших меньшИх.

— Вставай! — толкнул я борова ногой — Вставай, быстро! Куракин? Валерий?

— Куракин, и чо? — продрал глаза боров — да пошел ты на…. мусор! Вы, мусора, совсем ох… и! В дом заходят бля как к себе домой! У тебя ордер на обыск есть? Нет? Тогда иди на… й! Я тебя не вызывал!

Он сел на край дивана и уставился на меня мутными глазами неопохмеленного пропойцы, а я застыл — не от неожиданности, не от страха (боже упаси!), и даже не от того, что не знал как поступить. Меня просто парализовало от ненависти и желания убить. Давно у меня не просыпалась такая яростная, такая шипучая ненависть, даже и не помню — когда я так ненавидел человеческое существо! Может просто с годами я стал злее? Или начал ближе к сердцу принимать происходящее в мире зло?

Я прицелился и ударил пяткой в грудь сидящего мужика. Сильно, со всей дури! Даже не ударил — толкнул, пнул — так, что он завалился на диван. Мужик на удивление быстро очухался, практически моментально — у него оказалась на удивление быстрая реакция, что для пропитого алкаша очень даже странно. Эта тварь мне напомнила одного персонажа, постоянно мелькавшего на экранах ТВ — Дацика. Такое же тупое звероподобное лицо, такая же агрессия — при лишнем весе, но довольно-таки широких плечах. Эдакому злобному амбалу завалить случайного прохожего ударом в челюсть никакой сложности не составляет!

Я не был случайным прохожим и был готов к нападению, хотя и не такому энергичному, потому тут же выписал красивый крюк справа в челюсть, после чего моя рука заныла, как если бы я ударил по доске-пятидесятке. Да, попал. Боров завалился на диван в глубоком нокауте, а я остался стоять возле дивана, морщась и потирая ушибленную кисть руки.

Вот нахрена я его бил, когда мне нужно было всего лишь крикнуть: «Стоять!» И он бы застыл, как столб! Я же колдун, черт подери!

А может, это было подсознательное желание не выдавать себя?

Нет, ерунда. Просто я забыл обо всем на свете и мне хотелось измордовать гада до полусмерти собственными руками. Уж больно я не люблю тех, кто убивает и насилует старушек. Впрочем — вообще всех, кто убивает и насилует.

Я стоял и смотрел на валявшегося без сознания негодяя и раздумывал — то ли сдать его оперу, то ли…


— Ты будешь харкать кровью и выть от боли до самой смерти! Ты будешь ползать в собственном дерьме и блевотине! Ты будешь разлагаться и умирать — неделя за неделей, пока не сдохнешь в собственных испражнениях! Да будет так!

Меня качнуло — такой сильный заряд чего-то я выпустил из себя. Мне даже показалось, что в воздухе запахло озоном, как после грозы, или как в помещении, где одновременно работают несколько больших ксероксов.

Мужик и не дернулся, но я точно знал — ему конец.

Повернулся, и пошел прочь. Все. С этим — все. Теперь второй.

Второй жил через дом от своего подельника. Дома была его жена — зашуганная, бледная, истощенная то ли недоеданием, то ли болезнью женщина лет тридцати. Она комкала в руке застиранный передник и смотрела на меня с таким испугом, что я понял — знает. Она все знает!

Он успел уехать до моего прихода. Собрался еще ранним утром, сложил сумку, взял паспорт, и уехал с соседом, который собирался на базар в райцентр. По крайней мере, так следовало из слов жены, упорно отводящей глаза в сторону, как если бы ей передо мной было мучительно стыдно. Кстати сказать, она так ни разу за все время и не спросила, с какой стати и почему я вообще-то в этот дом заявился. То ли привыкла, что к ним время от времени заваливается полиция, то ли точно знала — зачем тут находится участковый, и по какому поводу.

Я осмотрел дом, обойдя его комнаты — вдруг гад все-таки спрятался. Нет, его не было. Заметил вязаную шапку, которая висела на вешалке у входа.

— Это его шапка? — спросил я, глядя в глаза женщине.

— Да… Костина! — женщина закусила губу.

Врала она. Нет, не насчет того, чья это шапка. Врала, что он уехал в район. Заныкался где-нибудь поблизости — может у какой-то родни, может у дружбанов. Глупо, конечно, но кто сказал, что эти мрази отличаются умом и сообразительностью? Чтобы уйти от ответственности ему следовало бы сейчас выйти на трассу, попроситься в попутчики к дальнобою, и на перекладных уехать как можно дальше — на север, к примеру. В глушь. Забиться в тайгу, пристроившись к какой-нибудь таежной артели, и не вылезать оттуда минимум лет десять.

И даже в этом случае будет шанс, что его возьмут — вечно в тайге он все равно не сможет сидеть.

Уголовники не могут без своего окружения, без своих «корешей». Им надо вместе выпивать, вместе развлекаться. Хвастаться своими «подвигами» и строить планы на новые безобразия.

Опять же — а жену потиранить? Выместить на ней всю злобу своей тупой неудавшейся жизни? Как без этого жить?

В общем — никак они не могут оторваться от своего ареала обитания, и как следствие — обязательно попадаются, рано или поздно. Пройдет месяц, два… год — а все равно попадется. Даже просто случайно — за другое преступление. И тогда вылезут уже все художества. И так бывает всегда.

Я взял шапку, осмотрел ее изнутри, и с удовлетворением заметил на ней несколько человеческих волосов. Хорошо! Это — хорошо!

— Кто-нибудь кроме мужа эту шапку носил? — спросил я вроде как между делом, засовывая шапку в свою папку.

— Нет… это Костина — пожала плечами женщина, снова пряча глаза.

— Чего ты его выгораживаешь? — все-таки не выдержал я — И вообще, зачем с ним живешь?! Он же мразь! Самая настоящая мразь!

— А куда я пойду… — вздохнула женщина — кому я нужна? И жилья другого нет. А он найдет — прибьет. Дура была — замуж за него вышла. Теперь только терпеть — до самой моей смерти. Знать, судьба такая!

Она тихо заплакала, слезы текли по ее лицу — некогда милому, даже красивому, а теперь изможденному, как у заключенной Бухенвальда, и я невольно скрипнул зубами: ненавижу! Я ненавижу этих мразей! И понимаю бывшего хозяина моего дома, который ставил на них опыты. Вот и я поставлю опыт… может и получится! А если нет — время от времени буду посещать этот дом — все равно поймаю урода. Никуда он от меня не денется!

Дальше все пошло обыденно и нудно. Я дом за домом обошел соседей убиенной старушки, узнал, что они никого не видели и ничего не слышали, а потом пришла труповозка, в которую и загрузили несчастную убиенную бабку. Дом опечатали — Михална поставила свою печать на пластилине, слеплявшем ленту ограждения. Все, как обычно, и вообще ничего нового.

Гав Гавыч был сумрачен и бледен, ни на кого не смотрел, сидел с полуприкрытыми глазами и судорожно, тяжело дышал. Увидев меня хотел что-то сказать, но тут же поперхнулся и рот его закрылся — видимо даже малейшая попытка сказать гадость вызывает у него приступ тошноты. Хорошо я поработал! Очень и очень доволен результатом!

Опер мрачно сообщил, что он тоже поспрошал соседей — и само собой, никто ничего не видел. И что это точно висяк висяковый, и что мне и ему, оперу, похоже что отвесят хорошеньких плюх. Чем меня совершенно не удивил и абсолютно же и не расстроил.

Кстати сказать — может с неделю назад я бы еще и подосадовал на то, что могу зазря получить начальственный нагоняй — ведь хочется быть образцовым служакой, есть у меня такой инстинкт, вбитый еще в училище — быть лучшим! Быть первым! Но теперь мне было абсолютно наплевать. Да делайте что хотите! Теперь я другой. И жизнь у меня совсем другая. Какая — я пока не знаю. Но — другая.





Глава 6




— Хозяин, ты внатури крутой! — голос за плечом прозвучал настолько неожиданно, что я резко тормознул, и едва не впилился головой в лобовое стекло. У меня даже дыхание перехватило — какого черта?

— Вы что, со мной мотались?! — выпалил я, прекрасно зная ответ на свой вопрос — Какого черта?! Кто позволил?!

— А ты не запрещал, хозяин! — слегка загрустил Прошка и его поддержал Минька:

— Не запрещал! Прежний хозяин — когда брал нас с собой, а когда дома оставлял. Но всегда говорил, если запрещал. А ты не сказал!

— Я же сказал охранять дом!

— Ну… во-первых ты не сказал, кому именно дом охранять. (вкрадчиво) Имен-то не назвал! Во-вторых, чего его охранять? Стоял он триста лет, и еще постоит! Тем более что там Охрим сидит — его оттуда и вилами не выковыряешь! А кто полезет — эта злобная подпечная скотина знаешь чего ему устроит?

— Ха ха ха! — обрадовался Прошка — Помнишь, когда мы с хозяином в Тверь ездили? И в дом воры залезли? Ох, и забавно было! Приезжаем — а один на цепи сидит, как собака — голый весь, рычит, лает! Второго только кости нашли — он его в печке сжег! Говорит, что тот со страху помер, вот он его и сжег, чтобы не вонял. Только вот не верю, что когда в печке этот тип горел, он уже дохлым был! Живьем сжег, точно тебе говорю! Ты не смотри, что Охрим такой добренький, он знаешь какой может быть?! Ооо… только берегись! Особливо ежели дома родного касается! Его целостности! Ведь я как догадался, что домовой живьем спалил супостата — они ведь чего удумали, эти воры-то… обнести хозяина, а дом-то потом и сжечь! Вот представь, хозяин, что кто-то твою маму сжечь хочет — ты как это воспримешь?

— Плохо восприму — буркнул я, не желая вдаваться в подробности о моей маме, убитой неизвестным негодяем за жалкие копейки. Ни к чему этой нечисти знать лишнее, мои болевые точки. До сих пор у меня душа болит… эх, мама, мама! Мамочка моя… я бы за тебя весь мир в труху! Не уберег…

— Ну вот! — воодушевленно подтвердил Прошка — А для домового дом этот как мама родная! Дом его родил, дом его пестовал, и домовой бережет дом пуще самого себя. И тут представляешь — приходит какой-то козел и собирается дом спалить! Конечно, у него это бы не вышло — дом-то хозяин заклял, его подпалить без магии, обычным огнем невозможно. Но они-то этого не знали! Ну и вот — домовой в такую ярость пришел, что одного в печь затолкал и спалил. А второй это все видел и совсем спятил.