Когда король губит Францию

– Ну, Эсташ, каковы новости?

– Лучше и нельзя, сир, будь на то воля Божья, вы одержите над врагом блистательную победу!

– А сколько их?

– Сир, мы их видели и прикинули на глазок. По примерному подсчету, у англичан тысячи две рыцарей, тысячи четыре лучников и полторы тысячи ратников.

С высоты белоснежного боевого коня король одарил всех улыбкой победителя. Он оглядел свои двадцать пять тысяч или примерно двадцать пять тысяч воинов, выстроившихся вокруг него.

– А каковы их позиции?

– О сир, они расположились в очень удачном месте, они наверняка смогут выставить против нас всего один отряд, и притом небольшой, но они, видно, хорошо подготовились к бою.

И пошел описывать, как разместили своих людей англичане: по обе стороны идущей вверх дороги, окаймленной густой изгородью и кустарником, за которым они расставили своих лучников. Атаковать их можно только с дороги, где в ряд пройдут всего четыре лошади. Со всех других сторон – виноградники и сосновые рощи, где особенно не поскачешь. Английские рыцари отвели своих лошадей в укрытие и пешие расположились позади лучников, которые образуют как бы частокол. И этих самых лучников не так-то легко будет выбить!

– А что же, мессир Эсташ, вы нам посоветуете?

Все войско стояло, не спуская глаз с собравшихся на совет вокруг короля коннетабля, обоих маршалов и главных военачальников. А также графа Дугласа, не расстававшегося с королем после Бретея. Бывают иной раз гости, которые чересчур дорого обходятся хозяевам. Первым заговорил Уильям Дуглас:

– Мы, шотландцы, сражаясь с англичанами, всегда спешиваемся...

А Рибмон пошел еще дальше, приведя в пример фламандское ополчение. И вот, когда уже пришло время идти в бой, начались рассуждения о тонкостях военного искусства. Рибмон предложил план атаки. И Уильям Дуглас поддержал его. А король пожелал, чтобы все их выслушали, потому что один лишь Рибмон обследовал расположение англичан и потому что Дуглас, гость короля, так хорошо знает англичан.

И вдруг был отдан приказ, подхваченный десятками голосов, повторенный на все лады:

– Спешиться!

Как так спешиться? Стало быть, мы в бой не идем; неужели зря эта великая минута напряжения всех сил, минута, когда каждый в душе своей уже готовился к смерти, минута страха и тоски? По рядам пробежала зыбь разочарования. Да нет, да нет, мы пойдем в бой, только пойдем пешие. В седле останутся лишь триста рыцарей, их поведут сами маршалы, и эти рыцари расчистят проход в рядах английских лучников. И в этот проход тут же устремятся остальные рыцари, дабы схватиться врукопашную с людьми принца Уэльского. Лошадей пусть оставят неподалеку, потому что преследовать неприятеля будем верхами.

Маршалы Одрегем и Клермон уже обходили ряды, чтобы отобрать для атаки триста рыцарей, самых крепких, самых отважных и тех, что вооружены лучше других.

Нельзя сказать, чтобы у маршалов был особенно довольный вид, ибо им даже не предложили высказать свое мнение. Правда, Клермон пытался было что-то сказать и попросил дать время все хорошенько обдумать. Но король его оборвал:

– Мессир Эсташ видел, а мессир Дуглас знает. Так что же нового дадут нам ваши соображения?

План лазутчика и план гостя стал теперь планом короля...

– Почему бы не произвести Рибмона в маршалы, а Дугласа в коннетабли? – ворчал Одрегем.

Всем, кто не назначен идти в головной отряд, спешиться, спешиться!

– Снять шпоры и отрубить рукоятки копий до длины пяти футов.

В рядах рыцарей ропот и смятение. Не для того мы сюда явились. И тогда с какой стати распустили в Шартре пехоту, если рыцарям приходится теперь выполнять ее обязанности? А главное, укорачивать копья, да от этого же у рыцарей сердце разрывалось! Прекрасные ясеневые древки, выбранные с такой любовью и тщанием, их можно держать горизонтально, прижать к тарчу – и в галоп. А теперь им придется шагать в этих тяжеленных железных доспехах, да еще с палками вместо копий. «Не забывайте Креси...» – уговаривали те, кто любой ценой старался оправдать действия короля. «Креси, вечно у вас Креси на языке»,– брюзжали недовольные.

Эти люди, чье сердце всего полчаса назад радостно ширилось от сознания своего высокого рыцарского долга, ворчали сейчас, как простые вилланы, у которых сломалась ось повозки. Но сам король, желая дать своим подданным достойный пример, отослал своего белоснежного скакуна и шагал по траве, притоптывая каблуками без шпор и перебрасывая боевую палицу то из левой руки в правую, то из правой в левую.

Вот среди этого воинства, которое озабоченно рубило древки своих копий секирами, притороченными к ленчику, так вот, среди этого воинства я проскакал на полном галопе, явившись из Пуатье; надо мной развевался стяг Святого престола, а сопровождали меня только мои рыцари и лучшие мои стражники: Гийерми, Кюнак, Эли д’Эмери, Эли де Раймон – словом, те, которые и сейчас тоже сопровождают нас. Они-то все помнят! Рассказывали они вам или нет?..

Я соскакиваю с коня, бросаю поводья Ла Рю, нахлобучиваю сползшую от скачки на спину кардинальскую шапку; Брюне оправляет мою мантию, и я подхожу к королю, скрестив на груди руки в перчатках. И сразу же говорю ему твердо, но уважительно:

– Сир, прошу вас, умоляю вас именем христианской веры отложить начало боя. Обращаюсь к вам по приказанию и по воле нашего Святого отца. Соблаговолите ли вы выслушать меня?

И что же мог сделать король Иоанн, как не ответить мне столь же любезно, потому что его поразило появление в такую минуту столь назойливого посланца церкви:

– Охотно, ваше преосвященство, охотно. Что вам угодно мне сказать?

С минуту я стоял, подняв глаза к небу, как бы моля Всевышнего просветить меня. Нет, я и в самом деле молился, но я также поджидал, когда герцог Афинский, оба маршала, герцог Бурбонский, епископ Шово, в котором я рассчитывал найти единомышленника, Жан де Ланда, Сен-Венан, Танкарвилль и кое-кто еще, в том числе Протоиерей, подойдут поближе. Ибо сейчас уже не время было разговаривать с глазу на глаз или вести беседу за обедом, как в Бретее или Шартре. Я хотел, чтобы меня слышали все, не только один король, но и самые знатные люди Франции, и чтобы они были свидетелями моего демарша.

– Дражайший сир,– начал я,– здесь собрался весь цвет рыцарства французского королевства, им несть числа, и идут они против горстки людей, ибо по отношению к вам англичан всего горстка. Они не могут устоять против вашей силы, и было бы воистину благороднее с вашей стороны отпустить их, не затевая боя, чем рисковать всем этим славным рыцарством и погубить как с той, так и с другой стороны сотни и тысячи добрых христиан. Говорю вам это по повелению нашего Святейшего отца, который поручил мне, как своему нунцию, облекши меня всей полнотою власти, споспешествовать делу мира, ибо таково повеление Божье, ибо по воле Господней должен воцариться мир между христианскими народами. И еще молю вас именем Всевышнего, разрешите мне вновь увидеться с принцем Уэльским, дабы внушить ему, сколь огромная опасность грозит англичанам с вашей стороны, и постараться образумить его.

Если бы он, король Иоанн, мог меня укусить, я думаю, что он не преминул бы это сделать. Но кардинал на поле боя – это все-таки производит впечатление. И герцог Афинский важно склонил голову, а за ним и маршал Клермон и его высочество Бурбон. Я добавил:

– Дражайший сир, нынче воскресенье, день Господень, и вы только что отстояли мессу. Так ли уж вам по душе трудиться во имя смерти в день, посвященный Господу нашему? Дайте же мне хоть возможность переговорить с принцем!

Король Иоанн оглядел своих сеньоров и понял, что он, христианнейший государь, обязан снизойти к моим мольбам. Если произойдет нечто непоправимо роковое, то первым в этом будет виноват он и все усмотрят в случившемся карающую длань Провидения.

– Будь по-вашему,– сказал мне король.– Нам по душе уступить вашей просьбе. Только возвращайтесь не мешкая.

Тут я чуть было не задохнулся от гордыни... да простит мне Господь прегрешение сие... В эту минуту я почувствовал, сколь велико превосходство церковника, князя Господня, над владыками земными. Будь я вместо вашего отца графом Перигорским, разве был бы я облечен такой властью. И я подумал еще, что свершил дело всей жизни моей.

Все в том же сопровождении четырех моих копьеносцев, все так же предшествуемый папским стягом, поскакал я к холму по той самой дороге, что разведал Рибмон, держа путь на небольшой лесок, где расположился лагерем принц Уэльский.


– Принц, добрый сын мой,– начал я, ибо на сей раз я уже не называл его «ваше высочество», дабы дать ему почувствовать всю слабость его,– если бы вы и впрямь могли оценить всю мощь короля Франции, как только что оценил ее я, вы бы охотно пошли на соглашение с ним, чего я и хочу добиться, и постараюсь, если только смогу, примирить вас.– И я рассказал ему, сколь велико французское воинство, которое я видел у городка Нуайе.– Смотрите же, сколько вас и каковы ваши позиции... Неужели вы рассчитываете здесь долго продержаться?

Э-э, нет, долго ему здесь не продержаться, и он сам это отлично понимал. Единственное его преимущество заключалось в удачном выборе позиций на холме, поросшем лесом; его ретраншементы можно было смело назвать чудом военного искусства. Но люди его уже начали страдать от жажды, ибо на пригорке воды не оказалось; ходить за водой надо было к ручью Миоссон, который протекал под холмом, но там стояли французы. Съестных припасов у англичан оставалось лишь на один-единственный день. Под саксонскими усами этого принца-опустошителя уже не сверкала белозубая улыбка! Ежели бы он не сидел в кругу своих рыцарей Чендоса, Грейли, Варвика, Суффолка, не спускавших с принца глаз, он признал бы, пожалуй, что в их положении надеяться не на что, тем паче что и приближенные его думали то же самое. Разве что на чудо... и, быть может, чудо это свершится с моей помощью. Тем не менее он согласился не сразу, не желая поступиться рыцарской честью:

– Но, монсеньор Перигорский, я уже говорил вам в Монбазоне, что я не имею права заключать мирные договоры, не испросив воли отца моего, короля...

– Добрый мой принц, выше воли королей Божья воля. Ни ваш отец король Эдуард, восседающий на престоле в Лондоне, ни Господь, восседающий на небесном престоле, никогда не простят вам, что вы погубили столько хороших, храбрых людей, вверенных под ваше покровительство, хотя вы могли поступить иначе. Согласны ли вы, чтобы я обсудил условия и вы, не поступившись рыцарской своей честью, смогли бы избежать жестокой битвы, исход коей весьма и весьма сомнителен?

Черные доспехи и красная мантия друг против друга. Шлем, увенчанный тремя белыми перьями, казалось, вопрошает мою красную шапку и пересчитывает втихомолку нашитые на ней шелковые кисточки. Наконец шлем утвердительно кивнул.

Проезжая все той же дорогой, где проходил утром Эсташ, я успел, однако, заметить тесные ряды английских лучников за палисадом из кольев, которые они вбили в землю; и вот я вновь стою перед королем Иоанном. Я прервал, очевидно, уже давно начавшийся разговор, и по некоторым обращенным ко мне взглядам я догадался, что не все тут поминали меня добром. Поджарый Протоиерей стоял, переминаясь с ноги на ногу, и насмешливо поглядывал в мою сторону из-под своей монтобанской шляпы.

– Сир, я видел англичан,– начал я.– Вам незачем торопиться, незачем немедленно идти в бой, и вы ровно ничего не потеряете, если отдохнете здесь немного. Ибо с тех позиций, какие они сейчас заняли, им не убежать от вас, не скрыться. Воистину я считаю, что вы могли бы взять их без боя. Посему молю вас, соблаговолите дать им отсрочку до рассвета завтрашнего дня.

Без боя... Я заметил, как при этих словах насупились граф Иоанн Артуа, Дуглас и даже сам Танкарвилль и сердито тряхнули загривками. Им-то как раз и мечталось идти в бой. Но я твердил свое:

– Сир, ежели вам угодно, не делайте никаких уступок вашему врагу, но уступите день сей Господу Богу.

Коннетабль и маршал Клермон поддержали мое предложение об отсрочке...

– Подождем и сначала узнаем, что предложит нам англичанин и что можем потребовать у него мы сами,– ведь мы ничем не рискуем...

Зато маршал Одрегем – о, только лишь потому, что Клермон был одного мнения со мной,– тут же из чистого упрямства начал отстаивать противоположное и проговорил достаточно громко, чтобы слышал я:

– Пришли мы сюда, чтобы воевать или чтобы слушать проповеди?

А Эсташ де Рибмон, коль скоро его план боя был одобрен самим королем и ему не терпелось посмотреть, как все это получится на деле, подбивал всех на немедленные действия.

И вдруг Шово, граф-епископ Шалонский, носивший шлем в форме митры, выкрашенный в лиловый цвет, заволновался и вспылил:

– Разве долг Святой церкви, мессир кардинал, состоит в том, чтобы дать спокойно уйти грабителям и клятвопреступникам... и не покарать их за это?

Тут уж рассердился я:

– А разве долг служителя Святой церкви, мессир епископ, состоит в том, чтобы отказывать Господу в перемирии, коль скоро Он того желает? Соблаговолите выслушать, если вам это еще не известно, что я наделен полномочием лишать права отправлять мессы, а также лишать права на получение всех бенефиций любого священнослужителя, который препятствует моим деяниям в пользу мира. Провидение, мессир, карает гордецов. Так что не лишайте короля чести выказать свое величие, если он того пожелает... Сир, все в ваших руках, вы орудие Божие, с помощью коего Он являет волю Свою.

Комплимент достиг цели. Несколько минут король еще старался увильнуть от прямого ответа, но я продолжал стоять твердо, приправляя речи свои лестью, огромной, как Альпы. Ни один, мол, государь со времен Людовика Святого не давал еще людям столь высокого примера, каковой он может дать сейчас. Весь христианский мир пребудет в восхищении от сего доблестного поступка и отныне будет взывать только к мудрости короля Франции при разрешении любых споров или просить помощи, ибо велика его мощь.

– Велите раскинуть мой шатер,– приказал король пажам.– Будь по-вашему, монсеньор кардинал. Я не двинусь с места до восхода солнца из любви к вам.

– Из любви к Богу, сир, только из любви к Богу!

И я уехал. Шесть раз в течение дня я носился взад и вперед из одного лагеря в другой, склоняя одного принять условия соглашения, а потом мчался обратно и излагал их второму; и всякий раз, проезжая мимо стоявших рядами валлийских лучников, одетых наполовину в белое, наполовину в зеленое одеяние, я думал: а что, если один из них, а то и несколько по недоразумению осыплют меня градом стрел, хорош же я буду?!

Король Иоанн, желая убить время, играл в зернь в своем шатре из алого сукна. Расположившееся вокруг войско ломало себе голову: будет битва или битвы не будет?! И об этом шли отчаянные споры даже при самом короле. Спорили мудрецы, спорили самохвалы, спорили трусы, спорили недовольные... Каждый считал себя вправе высказать свое собственное мнение. Откровенно говоря, король Иоанн и сам еще ничего твердо не решил. Не верю, чтобы он хоть на минуту задумался, помыслив об общем благе. Для него все сводилось к личной его славе, которую он почему-то считал благом народным. После многочисленных неудач и поражений что может больше вознести в глазах людей его королевскую персону? Победа, добытая в бою, или же победа, достигнутая после переговоров? Ибо ни самому королю, ни его советникам даже на миг не приходила мысль о возможном поражении.

А ведь после каждой скачки туда и обратно я привозил предложения, весьма и весьма достойные внимания. После первого моего посещения принц Уэльский согласился отдать всю добычу, захваченную им во время своих набегов, а также и всех пленных, не требуя за них выкупа. После второй моей поездки он принял предложение очистить все завоеванные им земли и замки и считать недействительными все принесенные ему вассальные присяги и все заключенные им союзы. После третьей поездки речь уже пошла о возмещении в золоте не только за все разрушенное им в течение лета, но также и за земли Лангедока, где он бесчинствовал в прошлом году. Таким образом, оба похода принца Уэльского не принесли ему ровно ничего.

Требовал ли король Иоанн большего? А как же! Я добился от принца согласия вывести все свои гарнизоны, расположенные за рубежом Аквитании... Это был успех первостатейной важности... а также добился обязательства никогда в будущем не заключать договоров ни с графом де Фуа – кстати, Феб присоединился к королевскому войску, но я его ни разу не видел, он старался держаться в стороне, подальше от короля,– также ни с кем из родичей короля; другими словами, это прямо означало – с Наваррскими. Принц Уэльский уступал и уступал, уступил даже больше, чем я надеялся. И однако я догадывался: в глубине души он не верит, что дело обойдется без битвы.

Перемирие не запрещает трудиться на войну. Поэтому-то англичане целый день укрепляли свои позиции. Лучники врыли второй ряд заостренных кольев по обеим сторонам дороги, так что получился настоящий защитный палисад. Рубили деревья и клали их поперек дороги, по которой, по их расчетам, двинется неприятель. Граф Суффолк, маршал английского войска, устроил смотр всем воинским частям. Графы Варвик и Солсбери, сир д’Одлей присутствовали при наших переговорах и провожали меня через лагерь, когда я отправлялся обратно.

Солнце уже клонилось к закату, когда я привез королю Иоанну последнее предложение, каковое сам и выдвинул. Принц готов принести клятву и подписать договор, по коему он в течение семи лет не будет вооружаться и не предпримет враждебных действий против французского королевства. Итак, мы были на пороге прочного мира.

– Знаю я этих англичан,– сказал епископ Шово,– клянутся, а потом не держат слова.

На это я возразил, что англичанам будет нелегко отречься от обязательства, данного папскому легату; ведь я сам буду подписывать соглашение.

– Я дам вам ответ на заре,– сказал король.

И я уехал в аббатство Мопертюи, где останавливался на ночлег. Никогда еще в течение одного дня мне не приходилось столько скакать верхом и столько спорить. Как ни был я разбит усталостью, я все же хорошенько помолился от всего сердца. Как только забрезжила заря, меня разбудили. Еще не заиграли первые лучи солнца, когда я вновь очутился перед шатром короля Иоанна. На заре, сказал мне он. Нельзя было быть точнее, чем я. Но вот что меня неприятно поразило: все французское воинство, превращенное в пехоту, было построено в боевом порядке, кроме трехсот всадников, назначенных для штурма, и ждало только сигнала к атаке.

– Монсеньор кардинал,– без лишних слов начал король,– я откажусь от штурма лишь при том условии, если принц Уэльский и сто его рыцарей, которых выберу лично я сам, будут заточены в мою темницу.

– Сир, ваше требование чересчур велико и противоречит чести. А главное, все наши вчерашние переговоры после этого ничего не стоят. Я достаточно близко узнал принца Уэльского и уверен, что он даже выслушать меня не пожелает. Не такой он человек, чтобы сдаться без боя и предать в ваши руки себя и цвет английского рыцарства, хотя бы нынешний день и стал последним его днем. Разве поступили бы вы так, вы или кто-нибудь из ваших рыцарей Звезды, будь вы на его месте?

– Конечно нет!

– В таком случае, сир, по-моему, бессмысленно было мне добиваться таких огромных уступок лишь для того, чтобы их отвергли.

– Монсеньор кардинал, я признателен вам за вашу службу, но солнце уже встало... Соблаговолите удалиться с поля!

А там, за спиной короля, они переглядывались сквозь прорези забрал, и обменивались улыбками, и подмигивали друг другу – епископ Шово, Иоанн Артуа, Дуглас, Эсташ де Рибмон, и даже Одрегем, и, уж конечно, Протоиерей – все, казалось, были счастливы, что провалилась миссия папского легата, коль скоро они наголову разобьют англичан.

С минуту я колебался, так как гнев затуманил мой разум, и чуть было не воспользовался данной мне властью отлучать от церкви. Но зачем? И чему это поможет? Французы все равно пойдут в бой, и я выиграю лишь то, что все воочию убедятся в слабости церкви. Поэтому я сказал только: