Кодекс надежды

Идиот-наркоман ошибся, украл не ту сумку.

На то он и идиот, и за это он поплатился жизнью. Но ему самому тоже урок: никому нельзя передоверять важные дела, если хочешь, чтобы дело было сделано, – делай его сам.

Так он и поступит в дальнейшем…

Мужчина с бородкой пнул злополучную сумку, вышел из-за киосков и направился к станции метро.

Брат Никодим сотворил молитву и начал перерисовывать изображения из удивительной книги. Рисунки он в точности копировал, так же поступал и с подписями – переносил их на чистый лист пергамента линию за линией, штрих за штрихом, крючок за крючком, ничуть не отступая от образца.

Он так увлекся этой трудной работой, что не заметил, как пролетел остаток дня и солнце начало медленно клониться к горизонту. Только когда ему стало недоставать света, он прекратил работу и отложил манускрипт.

В это время и остальные братья переписчики закончили свои дневные труды.

В скриптории, где до сих пор царила мертвая тишина, нарушаемая только скрипом перьев да едва слышным шелестом переворачиваемых страниц, начались негромкие разговоры. Монахи складывали свои инструменты в особые шкатулки, закрывали книги, положив кожаную закладку на то место, откуда намеревались продолжить работу на следующий день.

Брат Никодим также закрыл свою удивительную книгу.

В это время к его столу подошел помощник библиотекаря со своей корзиной. Произнеся обычное монашеское приветствие, он сказал, что брат библиотекарь велел на ночь отнести находящуюся в работе книгу в книгохранилище.

– Прежде так никогда не делали, – удивился брат Никодим. – Вы потратите немало времени, чтобы отнести книгу на место и завтра снова принести ее. Не проще ли оставить ее в скриптории? Здесь с ней ничего не случится.

– Таков приказ брата библиотекаря, – ответствовал брат Виллем. – Не мне его обсуждать.

Тут брат Никодим решил воспользоваться подходящим случаем и спросил помощника библиотекаря, что за книгу ему назначили переписывать на этот раз.

Брат Виллем понизил голос, будто не хотел, чтобы его услышали прочие переписчики, и ответил:

– Сию книгу брат библиотекарь хранит отдельно от всех остальных и оберегает ее с особливым тщанием. Что же в ней такого особенного, я не знаю. Можно бы спросить брата библиотекаря, да ты и сам знаешь, каков у него характер.

Тяжкий характер брата библиотекаря и впрямь был ведом смиренному брату Никодиму, как и остальным братьям в обители, так что вряд ли он решился бы задавать тому какие-то вопросы, не относящиеся впрямую к его обязанностям.

Тогда брат Никодим задал помощнику библиотекаря другой вопрос, куда более простой:

– А на каком языке эта книга написана? Ты знаешь, брат Виллем, что это – не пустой вопрос: знай я, что это за язык, мне было бы куда легче копировать подписи под рисунками.

Брат Виллем хотел было ответить, но в это время к столу Никодима подошел смиренный брат Даниил, старейший из братьев переписчиков. Говорили, что он пережил в монастыре пятерых настоятелей. Несмотря на преклонный возраст, брат Даниил сохранил твердую руку и прекрасное зрение, почему и оставался до сих пор в скриптории, хотя ему не доверяли переписывать самые ценные манускрипты.

Увидев на столе брата Никодима удивительную книгу, брат Даниил замер как громом пораженный. Лицо его, испещренное глубокими морщинами, как кора старого дуба, перекосилось, выцветшие от старости голубые глаза расширились, он выкрикнул хриплым, надтреснутым, но все еще сильным голосом:

– Дьяволовы дела! Дьяволовы, дьяволовы козни! Чую, чую невыносимый смрад адский!

– Успокойся, смиренный брат! – воззвал к старику брат Никодим, который не понял, что вызвало такой гнев монаха. – Мы находимся в обители Божьей, и нечистый никоим образом не может проникнуть в эти святые стены…

– Может, может, он все может, и он уже проник! Я вижу его дела и вижу, что ты потакаешь ему, вольно или невольно!

Тут брат Никодим увидел, что старик указывает на страницы удивительной книги, и понял, что именно она так возмутила старого переписчика.

– Его, его рука! – выкрикнул брат Даниил, сверкая глазами и пытаясь сбросить книгу со стола. – Его рука, а вы, неразумные, потакаете его деяниям!

– Позволь напомнить, брат, – попытался Никодим урезонить старика, – позволь напомнить, что наиглавнейшее правило в нашей обители – смирение, смирение и еще раз смирение! Смири свой гнев и выслушай меня! Как и ты, я смиренно исполняю свое послушание, переписывая книги из монастырского хранилища. Как и ты, я вкладываю в это все доступное мне старание. А какую книгу переписывать – то не моего ума дело, не моего и не твоего, это решает брат библиотекарь, поставленный над нами отцом аббатом. Брат библиотекарь сегодня приказал мне переписать сию книгу, значит, для того есть важные причины, разбирать которые нам не положено. Наша забота – переписывать книги со всем возможным тщанием…

– Дьяволовы слова! – воскликнул брат Даниил, и губы его затряслись. – Дьяволовы слова и дьяволовы дела! Только дьявол мог породить таких немыслимых чудовищ, только в его вредоносном разуме могли они появиться!

Старец указывал при этом на рисунки в удивительной книге.

– Позволь указать тебе, брат, – со всем возможным смирением отвечал ему Никодим, – позволь указать, что чудеса Господнего мира неисчерпаемы и неисчислимы и в дальних уголках земли встречаются самые удивительные создания, каких мы никогда не смогли бы даже вообразить. Не сам ли ты переписывал недавно севильский бестиарий, в коем были изображения птицы рох, которая кормит своих птенцов слонами и носорогами, и африканского камелопарда, шея которого длинна, как свинцовая водосточная труба в нашей ризнице, и удивительной полосатой лошади, что обитает в далеких южных краях и бегает быстрее ветра…

– То создания Божьи, – возразил старик, – а в этой книге изображены порождения дьявола! Дьявол, дьявол! Я чувствую его присутствие, он здесь, в этих стенах!

– Не следует поминать столь часто врага рода человеческого, – воззвал к старику брат Виллем. – Не подобает поминать его, или можно накликать недоброе…

– Здесь! Здесь он! – выкрикнул брат Даниил, на этот раз указывая не на книгу, а на что-то за спиною у брата Никодима. – Я чувствовал его присутствие…

Тут глаза его закатились, он рухнул на каменные плиты пола и забился в мучительных судорогах, лицо его посерело, на губах выступила пена, как у загнанного коня.

– Кликните брата Мефодия! – властно произнес кто-то за спиной брата Никодима.

Никодим обернулся и увидел смиренного брата Амвросия, монастырского келаря, правую руку отца аббата. Никто не заметил, как он появился в скриптории и теперь стоял посреди комнаты, сложив на груди руки.

Младший из переписчиков, молоденький послушник Герберт, тут же побежал за братом Мефодием, который врачевал всю монастырскую братию.

В ожидании врачевателя брат Амвросий распорядился подложить под голову бьющегося в судорогах старика сложенный вчетверо плащ, дабы он не расшиб голову о каменный пол, а также вложить в его рот рукоять кожаной плетки.


Переписчики столпились вокруг припадочного и сочувственно смотрели на него, не зная, чем еще можно ему помочь.

Лекарь не заставил себя ждать.

Очень скоро он вошел в скрипторий, наклонился над несчастным стариком, поднял его веко, словно хотел заглянуть в душу, затем выслушал пульс. Ничего не сказав, он только покачал головой и повернулся к послушнику.

– Сын мой, у тебя быстрые ноги. Беги сию минуту в мой сарайчик – ты знаешь, тот, что возле травного огорода, – и принеси пузырек с маковой настойкой.

Герберт бросился было к дверям, но на полпути остановился и спросил травника:

– А как же я узнаю этот пузырек? Там ведь наверняка множество всяких зелий!

– Само собой, само собой, сын мой. Тот пузырек, который мне нужен, стоит на полке возле камина. Сделан он из синего стекла, и на нем наклеен клочок пергамента с буквицей «P», что есть первая буква от латинского названия мака. Ты не ошибешься!

Послушник исчез, словно его унесло ветром, и довольно скоро возвратился с небольшим синим флаконом. Брат Мефодий капнул немного настойки на губы припадочного старика, затем перекрестился и трижды прочел «Отче наш».

Судороги стали не столь часты, затем старый переписчик неподвижно вытянулся, лицо его разгладилось, и вскоре он заснул мирным сном.

Тем временем в помещении скриптория стемнело. Брат Силезий, как обычно в такое время, зажег несколько свечей, которые разогнали сгущающийся мрак. Разумеется, их света было недостаточно, чтобы продолжить работу, и братья переписчики один за другим начали покидать рабочую комнату.

Покинул скрипторий и брат Никодим.

Как и остальные, он отправился в монастырскую церковь, чтобы отстоять вечерню.

По установленным в их монастыре правилам монахи-переписчики освобождались от дневных богослужений, дабы не терять драгоценное светлое время, поэтому брат Никодим считал особенно важной вечернюю службу.

Когда он вошел в церковь, в первый момент ему показалось, что там нет ни одной живой души. Должно быть, прочие братья прежде службы разошлись по своим кельям, дабы умыться и привести в подобающий порядок одежду.

Затем, однако, брат Никодим заметил распростертое на полу перед алтарем тело.

Подойдя ближе, он увидел монашеское одеяние с капюшоном и понял, что на полу лежит кто-то из братьев.

Подойдя еще ближе, брат Никодим разглядел, что неизвестный брат сотрясается от рыданий и едва слышно повторяет:

– Mea culpa… mea culpa… mea maxima culpa… мой грех… мой грех… простится ли он мне когда-нибудь…

Брат Никодим тихонько отошел от кающегося брата, дабы не смущать его.

Если на душе у него и вправду какое-то тяжкое прегрешение – следует исповедаться, смиренно принять наложенное святым отцом наказание и найти мир в своей душе. Но это частное дело каждого брата, и вмешиваться в него не годится…

Тем временем в церковь один за другим начали входить монахи, храня подобающее молчание.

Кающийся брат, услышав их шаги, поднялся с каменного пола, отряхнул свое одеяние, откинул капюшон – и брат Никодим узнал в нем брата Целестия, брата библиотекаря, хранителя монастырского книгохранилища.

Брат библиотекарь огляделся, увидел, что давно уже не один в церкви, и поспешил на свою обычную скамью, чтобы принять участие в вечернем богослужении.

Далее дни брата Никодима потекли по обычному пути. Все свое время он делил между молитвой и трудом. День за днем, покуда позволял солнечный свет, он переписывал таинственный манускрипт, точнее, тщательно копировал его знак за знаком, линию за линией, рисунок за рисунком.

Каждый день он сравнивал свою копию с подлинным манускриптом и с гордостью убеждался, что даже самый внимательный переписчик не усмотрит между ними разницы.

Наконец труд его подошел к концу.

Брат Никодим поставил последнюю точку в своей копии, украсил страницу последним затейливым росчерком, просушил чернила и в конце рабочего дня отдал законченную копию вместе с оригиналом помощнику библиотекаря.

Нового труда он не начал, поскольку в скриптории уже начало темнеть, и переписчики отправились на вечернюю службу в монастырскую церковь.



Надежда снова набрала номер Верочкиного мобильного.

На этот раз механический голос сообщил ей, что телефон вызываемого абонента выключен или находится вне зоны доступа.

– Вот растяпа! – ругнула Надежда Верочку. – Небось забыла поставить телефон на зарядку…

Однако ей нужно было так или иначе связаться с приятельницей, чтобы отдать ей странную книгу. Вдруг она кому-нибудь нужна? Вдруг эту книгу вовсе не хотели утилизировать (какое отвратительное слово, в особенности по отношению к книгам!) и она числится на абонементе? И тогда получается, что Надежда эту книгу украла из библиотеки. Этого только не хватало!

Нет, нужно дозвониться до Веры во что бы то ни стало. Ей очень нужно поговорить с ней.

В конце концов, существуют не только мобильные телефоны! Есть же обычные городские!

Надежда включила компьютер, нашла сайт Верочкиной библиотеки, в разделе «контакты» нашла номер телефона и набрала его. Уж этот-то номер должен ответить!

И он ответил.

Молодой, немного простуженный голос проговорил: