Книга Страшного суда

(082631-084122)


21 декабря 1320 года (по старому стилю). Отец Рош не знает, где переброска. Я добилась, чтобы он отвел меня туда, где его встретил Гэвин, но даже там, на поляне, в памяти ничего не щелкнуло. Судя по всему, с Гэвином они столкнулись уже достаточно далеко от переброски, а к тому моменту у меня уже все перемешалось в голове.

Я поняла сегодня, что самой мне переброску не найти. Лес огромный, в нем уйма полян с дубами и ивняком, которые под снегом все «на одно лицо». Следовало оставить еще какую-нибудь примету, кроме ларчика.

Нужно дождаться Гэвина, чтобы он показал мне ту поляну. Розамунда говорит, что до Курси езды полдня, но он там скорее всего заночует из-за дождя.

Дождь льет не переставая с самого нашего возвращения. Мне бы радоваться — снег сойдет, — но из-за непогоды нельзя поехать поискать переброску, и в господском доме стоит собачий холод. Все кутаются в плащи и жмутся к огню.

Как справляются крестьяне, не представляю. Их лачуги продуваются насквозь, а в той, куда я заходила, даже одеяла не наблюдалось. Наверное, промерзли в прямом смысле до костей. А мажордом, по словам Розамунды, предрекает дождь до самого Рождества.

Розамунда извинилась за свое поведение во время поездки. «Я злилась на сестру», — сказала она.

Агнес, конечно, тут ни при чем, Розамунду расстраивает приезд жениха. Я улучила минутку с ней наедине и спросила напрямую, как она относится к предстоящему замужеству.

— Такова воля отца, — сказала она, вдевая нитку в иголку. — Нас обручили в Мартинов день [20]. Поженят на Пасху.

— С твоего согласия? — уточнила я.

— Это хорошая партия. Сэр Блуэт — важная птица, и его земли примыкают к отцовским.

— Он тебе нравится?

Девочка с силой воткнула иголку в растянутое на пяльцах полотно.

— Отец не пожелает мне худого и не даст меня в обиду, — ответила она, протягивая длинную нитку.

Больше она ничего не сказала, а от Агнес я добилась только того, что сэр Блуэт хороший и подарил ей серебряную монетку — очевидно, в числе прочих гостинцев на помолвку.

Агнес было не до разговоров, ее донимало больное колено. Полдороги она хныкала и жаловалась, а во дворе принялась нарочито прихрамывать. Я сперва думала, она просто притворяется, чтобы ее пожалели, но когда осмотрела колено, увидела, что корочка содрана полностью. Вокруг все распухло и покраснело.

Я промыла ссадину, замотала самой чистой тканью, которую только смогла найти (боюсь, это какой-нибудь чепец Имейн — отыскала его в сундуке у изножья кровати), а потом усадила Агнес тихо играть со своим деревянным рыцарем у огня. Но мне все равно тревожно. Если попадет инфекция, дело плохо. В XIV веке еще не придумали антибиотиков.

Эливис тоже не находит себе места. Она явно ждала Гэвина обратно еще сегодня, поэтому весь день простаивает в сенях, выглядывая во двор. Я пока не пойму, как она относится к Гэвину. Иногда, как сегодня, мне кажется, что она его любит и боится последствий для них обоих. В глазах церкви прелюбодеяние — смертный грех, так что опасность велика. Хотя в основном у меня впечатление, что «амуры» Гэвина совершенно безответны, и Эливис настолько поглощена тревогами за супруга, что обожателя просто не замечает.

Дама сердца в рыцарских романах всегда образец чистоты и неприступности, но Гэвин, как я понимаю, тоже не ведает, любит его Эливис или нет. Меня он спасал и на разбойников охотился только затем, чтобы произвести на нее впечатление (и произвел бы, будь там на самом деле двадцать головорезов с мечами, секирами и булавами). Он пойдет на все, чтобы покорить ее сердце. Леди Имейн это прекрасно видит. Поэтому, думаю, и отослала его в Курси.





ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ




К их возвращению в Баллиол слегли еще двое карантинных. Дануорти отправил Колина спать, а сам помог Финчу уложить больных в постель и позвонил в лечебницу.

— Все «Скорые» на вызовах, — сообщила дежурная. — Как только освободится, пришлем.

«Как только» получилось в полночь. До кровати Дануорти добрался во втором часу.

Колин спал на принесенной Финчем раскладушке, сунув под голову «Век рыцарства». Дануорти хотел вытащить книгу, но побоялся разбудить мальчика.

Он улегся в постель. Киврин не могла угодить в чуму. Бадри говорит, сдвиг минимальный, а чума добралась до Англии только к 1348 году. Киврин отправляли в 1320-й.

Дануорти повернулся на бок и решительно закрыл глаза. Не может она попасть в чумные времена. Бадри бредит. Он много чего бормотал непонятного — про крышки и про разбитый фарфор, теперь вот про крыс. Все невпопад. Это жар, воспаленный бред. Или когда он что-то там откатывал. И передавал воображаемые записки.

«Крысы виноваты», — так сказал Бадри. Современники не догадывались, что чуму разносят крысиные блохи, не понимали, откуда она берется. Ополчались на всех подряд — на евреев, на ведьм и полоумных. Убивали юродивых и вешали старух. Сжигали пришлых на костре.

Встав с постели, Дануорти прошлепал в гостиную и, на цыпочках подойдя к Колину, вытащил у него из-под уха «Век рыцарства». Мальчик заворочался, но не проснулся.

Профессор присел на подоконник и отыскал главу про чуму. «Черный мор» начался в Китае в 1333 году, потом на торговых кораблях переправился в сицилийскую Мессину, а оттуда в Пизу. Эпидемия распространилась по всей Италии и Франции, истребив восемьдесят тысяч человек в Сиене, сто тысяч во Флоренции, триста тысяч в Риме — прежде чем перебраться через Ла-Манш. В Англию она проникла в 1348 году «незадолго до дня Иоанна Крестителя» — то есть двадцать четвертого июня.

Тогда сдвиг должен составлять двадцать восемь лет. Бадри, конечно, беспокоился, что сдвиг получится большой, однако он говорил о неделях, не о годах.

Дануорти, перегнувшись через раскладушку, взял из книжного шкафа «Пандемии» Фицуиллера.

— Что вы делаете? — пробормотал Колин сквозь сон.

— Читаю про чуму, — ответил Дануорти шепотом. — Спи.


— Они ее не так называли, — катая во рту леденец, промычал Колин. Перевернувшись, мальчик укутался поплотнее одеялом. — Они говорили «синяя хворь».

Дануорти забрал обе книги с собой в постель. Фицуиллер вел отсчет эпидемии чумы в Англии с Петрова дня (двадцать девятого июня) 1348 года. В Оксфорд она пришла в декабре, в Лондон — в октябре 1349 года, потом распространилась на север и обратно через Ла-Манш в Нидерланды и Норвегию. Охватила всю Европу, кроме Богемии и Польши, установивших карантин, и, как ни странно, некоторых районов Шотландии.

Болезнь косила селения, как Ангел смерти, не оставляя после себя ни единой души. Некому было прочитать отходную или похоронить разлагающиеся трупы. Был монастырь, где из всех монахов в живых оставался только один.

Этот уцелевший, Джон Клин, оставил запись: «И дабы не утратилось со временем и не запамятовали грядущие в мир опосля нас то, что надлежит помнить, я, узревший столько невзгод и целый свет в руце Антихриста, сам оказавшись будто среди мертвых и пребывая на пороге смерти, доверяю пергаметну все, чему сподобился стать свидетелем».

Он записал все, как истинный историк, а потом скончался — в полном одиночестве. Строки обрываются на полуфразе, и под ними уже другим почерком приписано: «Автор, видимо, умер».

В дверь постучали. На пороге стоял Финч — в купальном халате, осоловелый и растерянный.

— Еще одна из карантинных, сэр, — сообщил он.

Дануорти, прижимая палец к губам, вышел к нему в коридор.

— Вы позвонили в лечебницу?

—Да, сэр. Говорят, «Скорую» смогут прислать только через несколько часов. Больную велели изолировать, дать димантадин и апельсиновый сок.

— Запасы которого у нас, разумеется, вышли, — нетерпеливо закончил Дануорти.

—Да, сэр, но дело не в этом. С ней никакого слада.

Попросив Финча подождать в коридоре, Дануорти оделся, отыскал маску и отправился в Сальвин. Около двери столпились кучкой карантинные, в одеялах и пальто поверх разномастной нижней одежды. Маски виднелись лишь у единиц. «До послезавтра они все окажутся на больничной койке», — подумал Дануорти.

— Слава богу! — обрадовался при виде него один из карантинных. — Мы с ней ничего не можем поделать.

Финч проводил Дануорти к кровати, на которой сидела пожилая женщина с жидкими седыми волосами. В глазах у нее чувствовался тот же лихорадочный блеск, а в движениях — та же судорожность, что и у Бадри в первый день.

— Уходи! — Она замахнулась на Финча, пытаясь залепить ему пощечину, а потом обратила невидящий горящий взгляд на Дануорти. — Папуля! — захныкала она, кривя нижнюю губу. — Я плохо слушалась. Я объелась именинным тортом, и у меня теперь животик болит.

— Видите, сэр? — спросил Финч.

— Индейцы не прискачут, папочка? — продолжала старушка. — Я боюсь индейцев. У них луки со стрелами.

Только к утру ее удалось перевести на раскладушку в лекционной аудитории. Дануорти пришлось в конце концов попросить ее «быть умницей, угомониться и не огорчать папочку». Только больную утихомирили, как приехала «Скорая».

— Папуля! — вопила старушка в закрывающиеся дверцы машины. — Не уходи!

— Ох, боже... — простонал Финч, когда «Скорая» отъехала. — Завтрак уже давно остыл. Надеюсь, они там не весь бекон доели.

Он отправился нормировать выдачу, а Дануорти поднялся к себе — ждать звонка от Эндрюса. На лестнице ему встретился Колин, который натягивал куртку, дожевывая тост.

— Викарий попросил собрать одежду для карантинных, — проговорил мальчишка с набитым ртом. — И бабушка Мэри звонила. Просила вас перезвонить.

—А Эндрюс?

— Нет.

— Изображение включили?

— Нет.

— Маску не забудь надеть! — крикнул Дануорти уже вдогонку. — И шарф!

Потом он позвонил Мэри и в нетерпении прождал минут пять, пока она шла к телефону.

— Джеймс? — раздался наконец в трубке ее голос. — Я от Бадри. Он просит тебя.

— То есть ему лучше?

— Нет. Он весь горит, мечется, зовет тебя, говорит, у него что-то срочное и важное. Доводит себя до исступления. Может, если ты к нему придешь, успокоится немного.

— Он про чуму не упоминал?

— Про чуму? — оскорбилась Мэри. — Только не говори, Джеймс, что и ты проникся этими дурацкими слухами — про холеру, про костоломную лихорадку, про вторую Пандемию...

— Нет. Это Бадри. Вчера он сказал: «Она погубила половину Европы» и «крысы виноваты».

— Он бредит, Джеймс. У него жар. Не бери в голову.

«Она права. Карантинная старушка тоже несла бред про индейцев с луками и стрелами, ты же не кинулся смотреть, откуда скачут воины сиу. Старушка вообразила, что объелась тортом, а Бадри придумал себе чуму. Не бери в голову».

Тем не менее он пообещал прийти как можно скорее и пошел разыскивать Финча. Хоть Эндрюс и не уточнил, в какое время позвонит, Дануорти не мог оставить телефон без надзора. Жаль, что не догадался задержать Колина, пока разговаривал с Мэри.