Книга Страшного суда

—Я буду учить сороку разговаривать. Чтобы говорила: «Доброе утро, Агнес».

— А где твоя собака? — сделала Киврин еще одну попытку. Получалось как-то по-другому, проще, с той самой бормочущей французской интонацией, которую она слышала у хозяек дома.

— Хочешь посмотреть Черныша? Он в конюшне. — Похоже, Агнес и впрямь отвечает на вопрос, но с ее манерой не разберешь — может, она просто болтает обо всем подряд. Надо проверить наверняка — спросить что-то не относящееся к теме и подразумевающее однозначный ответ.

Агнес поглаживала мягкий мех покрывала и мурлыкала себе под нос.

— Как тебя зовут? — спросила Киврин, надеясь, что переводчик подхватит. Он выдал что-то мало похожее на правду, вроде «Как ты нарекаешься?» — но девочку это не смутило.

— Агнес. Отец говорит, у меня будет сокол, когда я дорасту до того, чтобы ездить на взрослой лошади. А сейчас у меня пони. — Она перестала гладить мех, облокотилась на край кровати и подперла подбородок кулачками. — А я знаю, как тебя зовут, — заявила она хвастливо. — Катерина.

— Что? — в замешательстве переспросила Киврин. Катерина. Откуда взялась Катерина? Ее ведь должны звать Изабель. Неужели они, как им кажется, что-то о ней разузнали?

— Розамунда говорит, что никто не ведает твое имя, — продолжала хвастаться Агнес. — А я слышала, как отец Рош сказал Гэвину, что тебя зовут Катерина. А еще Розамунда обманула, что ты не умеешь разговаривать — ты ведь умеешь.

Киврин снова увидела, как священник склоняется над ней, невидимый за пляшущими языками пламени, и просит на латыни: «Назови мне свое имя». И как она пытается выговорить что-то пересохшим языком, боясь, что умрет, и никто не узнает, что с ней случилось.

—Тебя правда зовут Катерина? — допытывалась Агнес, и Киврин расслышала ее слова сквозь перевод. «Катерина» на слух звучало совсем как «Киврин».

— Да, — ответила Киврин. В горле защипало от слез.

— А у Черныша есть... — Переводчик не разобрал слово. Кроватка? Крылатка? — Красная. Хочешь посмотреть? — не дожидаясь ответа, Агнес выбежала в приоткрытую дверь.

Киврин понадеялась, что загадочная «крылатка» не окажется какой-нибудь живностью. Жаль, не спросила, что это за место и сколько она уже здесь лежит. Впрочем, Агнес, наверное, все равно не знает, слишком маленькая. Ей на вид не больше трех — по современным меркам. Значит, лет пять-шесть на самом деле. Надо было и это спросить. Хотя не факт, что Агнес знает свой возраст. Жанна д'Арк, например, не знала и даже инквизиторам под пытками не могла сказать.

По крайней мере теперь можно спрашивать. И переводчик не сломан. Просто временно впал в ступор из-за непривычного произношения, или действительно на него жар повлиял, но теперь все в порядке, а Гэвин знает, где переброска, и сумеет показать.

Киврин приподнялась на подушках, чтобы видно было дверь. В груди снова закололо, и заболела голова. Киврин обеспокоенно потрогала щеки и лоб. Теплые, но это, может быть, потому что руки ледяные. В комнате стоял дикий холод, и во время прогулки к ночному горшку Киврин не заметила нигде ни жаровни, ни хотя бы грелки.

Угольные грелки для кроватей уже изобрели? Должны были изобрести. Иначе как бы они пережили Малый ледниковый период? Зверская холодина...

Киврин начала бить дрожь. Наверное, снова поднимается жар. Так бывает? В учебнике по истории медицины говорилось, что лихорадка спадает, потом наступает слабость, но чтобы лихорадка возвращалась? Хотя нет, бывает. Например, при малярии — озноб, головная боль, пот, повторяющиеся приступы высокой температуры. Еще как возвращается.

Нет. Малярия не характерна для Англии, комары не выживут в Оксфорде посреди зимы и вообще здесь не водятся, да и симптомы не те. В пот не бросает, а озноб просто от температуры.

Головная боль и жар бывают при сыпном тифе, он переносится вшами и крысиными блохами, которые вполне себе водились в средневековой Англии — и явно водятся в этой постели, — однако у сыпного тифа слишком длинный инкубационный период, около двух недель.

У брюшного тифа инкубационный период короткий, несколько дней, и головную боль он тоже вызывает, и боль в суставах, и жар. Не повторяющиеся приступы жара, а повышение температуры к ночи. То есть, получается, днем жар спал, а теперь начинается снова.

Знать бы, который час. Эливис сказала, что темнеет, и свет из-под вощеной шторы уже совсем сизый, но в декабре дни самые короткие, значит, на самом деле сейчас, наверное, середина дня. То, что спать хочется, тоже не показатель. Она весь день то засыпает, то просыпается.

Для брюшного тифа характерна сонливость. Киврин стала вспоминать остальные симптомы из прочитанного доктором Аренс «краткого курса» по средневековой медицине. Носовые кровотечения, обложенный язык, розовая сыпь. Сыпь должна появляться только на седьмой-восьмой день, но Киврин все равно задрала на всякий случай рубаху и осмотрела живот и грудь. Сыпи нет, значит, корь тоже исключается. При кори высыпает на второй-третий день.

Интересно, куда подевалась Агнес? Может, взрослые спохватились наконец и запретили ей входить к больной, а может, нерадивая Мейзри все-таки решила за ней приглядеть. Или, что вероятнее, девочка заигралась со своей собакой в конюшне и забыла про обещание показать Киврин эту самую «крылатку».

С головной боли и жара начинается чума. Доктор Аренс беспокоилась насчет противочумной прививки, хотела повременить с переброской, пока не спадет вздутие на месте укола. «Нет, не чума, — возразила сама себе Киврин. — У тебя нет ни одного симптома. Ни бубонов размером с апельсины, ни раздувшегося во весь рот языка, ни подкожных кровоизлияний, от которых чернеет все тело».

Наверное, какой-нибудь грипп. Это единственная болезнь, которая накрывает так внезапно, да и доктор Аренс не нравилось, что мистер Гилкрист передвинул дату переброски, потому что до пятнадцатого антивирусы еще не наберут полную силу, и иммунитет будет слабее требуемого. Наверняка грипп. Чем лечат грипп? Антибиотики, покой, обильное питье.

«Тогда отдыхай», — велела себе Киврин и закрыла глаза.

Она не помнила, как заснула, но сколько-то она точно проспала, потому что в комнате снова появились обе хозяйки, а Киврин не видела, как они входили.

— Что поведал Гэвин? — Старуха что-то размазывала в миске тыльной стороной ложки, потом достала из раскрытого окованного железом сундучка какой-то мешочек, высыпала его содержимое в миску и продолжила мешать.

— По ее вещам невозможно судить, откуда она родом. Все пожитки похищены, сундуки раскрыты и выпотрошены. Но повозка, он сказал, богатая. Дама определенно знатного рода.

— И наверняка ее ищут. — Старуха поставила миску и принялась с треском рвать полоски ткани. — Надобно послать в Оксенфорд и известить, что она у нас.

— Нет, — категорично отказалась Эливис. — Только не в Оксенфорд.

— Какие у тебя вести?

— Никаких. Но мой супруг повелел нам оставаться здесь. Если все пойдет как надо, он через неделю прибудет сам.

— Пойди все как надо, был бы уже здесь.

— Процесс едва начался. Может быть, он уже сейчас спешит домой.

—А может быть... — Еще какое-то непереводимое имя, Торквил? — ...Торквила ждет виселица, и моего сына вместе с ним. Не нужно было ему вмешиваться.

— Он его друг, а обвинения ложны.


— Он остолоп, а мой сын еще больший остолоп, раз решился свидетельствовать в его пользу. Настоящий друг велел бы ему уехать из Бата... Мне нужна горчица. Мейзри! — крикнула старуха, шагнув к двери. — Про свиту нашей дамы Гэвин ничего не выяснил?

Эливис присела на лежанку под окном.

— Нет. И ни следа лошадей.

Вошла рябая девица с сальными волосами, падающими на лицо. Неужели это та самая Мейзри, которая крутит шашни с конюхами, вместо того чтобы присматривать за девочками? Припав на одно колено в неуклюжем реверансе — будто просто споткнулась, — девица спросила:

— Wotwardstu, Lawttymayeen?

«Нет, — испугалась Киврин. — Что опять с переводчиком?»

— Принеси мне горчицу из кухни, да не мешкай, — приказала старуха, и девица поплелась к двери. — Где Агнес и Розамунда? Почему они не с тобой?

— Shiyrouthamay, — пробурчала девица.

Эливис встала.

— Ну-ка не мямли.

— Они (что-то) от меня прячут.

Нет, с переводчиком все в порядке. Просто разница между нормандским английским, на котором говорит знать, и саксонским диалектом простонародья, хотя ни то ни другое ничуть не похоже на среднеанглийский, которому учил Киврин восторженный мистер Латимер. Странно, как переводчик вообще что-то разбирает.

— Я как раз искала их, когда меня позвала леди Имейн, сударыня, — ответила Мейзри, и на этот раз переводчик все передал, хотя и с заминкой, которая придавала словам Мейзри (возможно, обоснованную) заторможенность.

— Где ты их искала? На конюшне? — Эливис хлопнула Мейзри по ушам обеими руками, будто в музыкальные тарелки ударила. Мейзри, взвыв, схватилась грязной рукой за левое ухо, а Киврин вжалась в подушки.

— Принеси леди Имейн горчицу и отыщи Агнес.

Мейзри кивнула, не особенно перепуганная, но руку от уха не отняла. Потом, изобразив еще один спотыкающийся реверанс, с той же черепашьей скоростью вышла из комнаты. Непохоже, что неожиданная выволочка ускорит доставку горчицы.

Киврин поразила обыденность и быстрота расправы. Эливис и не рассердилась, после ухода Мейзри она как ни в чем не бывало села на приступку под окном и произнесла спокойно:

— Даму нельзя перевозить, даже если за ней приедут. Она может остаться у нас, пока не вернется мой супруг. К Рождеству он будет здесь непременно.

На лестнице послышался шум. Киврин уже решила, что ошиблась, и оплеуха все-таки придала Мейзри скорости, когда в комнату вбежала Агнес, прижимая что-то к груди.

— Агнес! — воскликнула Эливис. — Ты что здесь делаешь?

— Я принесла свою... — Переводчик по-прежнему затруднялся. Корытку? — Показать нашей даме.

— Негоже так себя вести, Агнес — прятаться от Мейзри и тревожить гостью, — отчитала дочку Эливис. — Ее раны сильно болят.

— Но она сама сказала, что хочет посмотреть. — Агнес подняла повыше свое сокровище — им оказалась игрушечная двуколка, выкрашенная в красный с золотом.

— Господь карает лжесвидетелей вечными муками, — заявила леди Имейн, цепко хватая малышку за руку. — Дама не разговаривает, и тебе это известно.

—Со мной она разговаривала, — заупрямилась Агнес.

Отлично, подумала Киврин. Вечные муки. Как можно пугать такими ужасами маленького ребенка? Но ведь это Средневековье, здесь священники только и твердят что о конце света, о Судном дне и адских муках.

— Она сказала, что хочет посмотреть мою повозку, — поделилась Агнес. — И что у нее нет гончего.

— Не выдумывай, — велела Эливис. — Дама не разговаривает.

«Пора это прекращать, — испугалась Киврин, — иначе они и Агнес уши надерут».

— Я разговаривала с Агнес, — приподнявшись на локтях, произнесла она. Лишь бы не подвел переводчик! Если он именно сейчас вновь отключится и Агнес зададут трепку, это будет последней каплей. — Я попросила ее принести тележку.

Обе хозяйки обернулись — Эливис изумленно, а старуха сперва оторопело, потом настороженно, будто Киврин прежде нарочно их дурачила.

—Я же говорила! — Агнес направилась к кровати вместе с тележкой.

Киврин обессиленно откинулась на подушки.

—Что это за место?

Эливис не сразу оправилась от изумления.

— Вы в доме моего супруга и повелителя... — Переводчик, как обычно, не уловил имя. Гийом то ли д'Ивери, то ли Деверо.

— Рыцарь моего мужа нашел вас в лесу и привез сюда, — возбужденно рассказывала Эливис. — На вас напали разбойники и серьезно ранили. Кто на вас напал?

— Не знаю, — ответила Киврин.