Книга двух путей
Часть 38 из 78 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Дон: Сегодня она не поедет в лагерь. И вообще больше туда ни ногой.
(Барабанная дробь.)
Брайан: Я куплю что-нибудь на обед.
(Он уходит.)
(Конец сцены.)
Вещи, которые нельзя делать в доме у умирающего.
Нельзя говорить о том, что у вас умерла тетя, бабушка или собака. Вы здесь не для этого, и больной человек не должен вас утешать; все следует сделать ровно наоборот. Существуют концентрические окружности скорби: в центре всегда находится пациент, следующая окружность – это тот, кто за ним ухаживает, затем идут дети, за ними – близкие друзья и так далее. А теперь определите, в какой окружности находитесь вы. Если вы заглядываете в центр концентрических окружностей, то даете утешение. Если выглядываете из центра, получаете утешение.
Никогда не прибегайте ко лжи во спасение: Ты непременно победишь рак! Самое главное – это позитивный настрой! Ты явно окреп! Этим вы никого не обманете.
Не стоит изображать жизнерадостность. Грустить у постели умирающего нормально. Пациент подпустил вас совсем близко в столь зыбкое время, а значит, это и есть тот момент благодати, который вы можете с ним разделить.
Не думайте, что вам следует обсуждать с пациентом его болезнь. Больной иногда нуждается в передышке. А вопрос прямо в лоб – хочет пациент поговорить о своем самочувствии или не хочет – будет означать, что вы контролируете его именно тогда, когда ему, собственно, выбирать не приходится.
Не бойтесь тишины. Иногда даже полезно помолчать.
Не забывайте: никто не знает, о чем говорить с умирающими. И все боятся ляпнуть что-нибудь лишнее. Гораздо важнее просто находиться рядом с ними, чем делать то, что считается правильным.
Мои отношения с Вин достигли той стадии, когда мы можем просто сидеть молча под тихое мурлыканье радио или под невнятное бормотание телевизора. Это важная часть процесса. Я знаю, что Вин сейчас уходит в воспоминания, перебирая их, как драгоценности. Ну а я пытаюсь собрать воедино все, что Вин поведала прошлым вечером, и решить для себя, каким путем лучше идти вперед, лавируя между отвагой и комфортом.
Вин думает о том, как ей умереть, а я – о том, как мне жить.
У Вин сегодня плохой день. Она не хочет есть. И впервые за все это время даже не пытается встать с постели. В процессе умирания существует переломный момент, который буквально сбивает с ног. Вы знаете свой диагноз, знаете, что тело отказывается вам служить, но однажды утром просыпаетесь и понимаете, что могли вообще не проснуться. Вы понимаете, что перед вами занавес, за который никому не дано заглянуть; вы буквально касаетесь его кончиками пальцев ног, и нет возможности повернуть назад.
Вин откашливается, и я сразу предлагаю ей стакан воды с соломинкой для питья. Сделав пару глотков, Вин смачивает губы:
– Скажи, какое самое странное пожелание встречалось в твоей практике.
– Превратить прах в алмазы. Есть такая компания «ЛайфГем», которая на этом специализируется.
– Ну конечно есть, – бормочет Вин.
– Вдова моего клиента носила такой алмаз до самой смерти, и похоронили ее с этим кулоном. – Я внимательно смотрю на Вин. – А почему ты спрашиваешь? Хочешь заказать для Феликса подобное ювелирное украшение?
– Уж лучше надень на меня власяницу. – Вин сегодня какая-то вялая, уставшая.
– Может, тебе стоит хотя бы ненадолго закрыть глаза, – предлагаю я.
– Если я закрою глаза, то, боюсь, уже их не открою.
– И ты из-за этого переживаешь?
– А что, не должна? – Вин поднимает брови. – Я бы не отказалась хотя бы одним глазком увидеть, что меня ждет. Все лучше, чем липкий страх, приправленный черт знает чем.
– В том, что касается смерти, люди боятся самых разных вещей. Боли. Неоконченных дел. Расставания с родными. Люди реально испытывают страх упустить что-то важное, когда мир будет двигаться вперед, но ты этого уже не увидишь.
– Даже не знаю, хорошо это или плохо, что я пропущу выборы президента в две тысячи двадцатом году.
– Возможно, это зависит от того, кто победит, – с легкой улыбкой отвечаю я.
– Неведение. Вот что убивает больше всего, – шепчет Вин. – Ну да, неведение и рак. Я уже смирилась со смертью. Правда смирилась. Но я не хочу умереть неправильно. Наверное, это звучит нелепо? Я просто хочу знать, что со мной будет. Как я узнаю, что мой час пробил?
Я очень давно не вспоминала о докторской степени, которую так и не смогла получить, по крайней мере до того раза, когда Вин попросила перевести ей иероглифы. Но я хорошо помню, что в «Книге двух путей» больше всего меня завораживала обнадеживающая перспектива получить карту загробного мира, чтобы благополучно завершить путь в посмертие. Даже древние египтяне понимали, как важно знать разницу между плохой и хорошей смертью.
– Не знаю, сколько тебе осталось, – осторожно произношу я. – И не знаю, что чувствуешь во время этого процесса. Но я могу объяснить тебе, что происходит с твоим телом.
Контролируемая медитация осознания смерти – то, что я нередко практикую со здоровыми людьми, желающими помочь смертельно больным. Мне кажется, подобная духовная практика может помочь Вин обрести покой. Техника медитации была разработана Джоан Халифакс и Ларри Розенбергом на основе девяти размышлений о смерти великого индийского буддийского мыслителя Атиши, написанных им в XI веке.
Вин соглашается попробовать медитацию. Я помогаю ей встать с кровати и лечь на пол в позе трупа, а сама сажусь рядом, скрестив ноги.
– Если что-то из того, что ты услышишь, будет тебя напрягать, подними палец. – (Вин молча кивает.) – Просто слушай мой голос. – Я говорю ровным тоном, очень мягко. – Все мы рано или поздно умрем. Никто не может избежать смерти. Она итог рождения. Это неизбежно. Еще ни одно разумное существо – независимо от его духовного развития, могущества, благосостояния или мотивации – не избежало смерти. Будда, Иисус, Мухаммед не избежали смерти, не избежим ее и мы с тобой. Все подарки судьбы: образование, деньги, статус, слава, семья, друзья – потеряют смысл в момент смерти. И фактически станут отягощающим фактором, поскольку мы привыкли цепляться за подобные вещи. Что именно ты делаешь прямо сейчас, чтобы облегчить уход из жизни? Сохрани ответ в голове, после чего сделай вдох и подумай: «Смерть неизбежна», а на выдохе скажи себе: «И я тоже умру».
Я перехожу ко второму размышлению Атиши, для чего, встав на колени, приглушаю свет возле кровати.
– Время твоей жизни уменьшается с каждой прожитой тобой секундой. Есть момент рождения и момент смерти, и движение к смерти неумолимо. Оно никогда не прекращается. Каждый вдох и каждый выдох приближают тебя к смерти. Цени то, что у тебя есть сегодня, так как завтра этого может не быть. И если твой жизненный цикл с каждым днем становится все короче, как ты оценишь то, что останется после тебя? Что наполняет твою жизнь смыслом?
Вин поднимает дрожащий палец, я жду, но она успокаивается.
– Каждое произнесенное тобой слово, каждый твой вдох приближает тебя к концу жизни. Итак, сделай глубокий вдох и вдохни благодарность за подаренные тебе дополнительные секунды. А на выдохе подумай о секундах прошедшей жизни.
Я смотрю, как вздымается и опадает грудь Вин.
– Смерть придет к нам в любом случае, готовы мы к тому или нет. Из одного миллиона трехсот тысяч мыслей, возникающих у нас каждый день, несколько самых ценных – это поиск ответа на вызов, который бросает нам смерть. Ты можешь прислушаться ко мне прямо сейчас, словно нет никакого завтра? Ты готова умереть?
Я прорабатываю другие размышления Атиши: что смерть имеет много аспектов; что тело человека очень хрупкое и уязвимое; что даже наши родные не могут спасти нас от умирания. Затем я прошу Вин представить, как она постепенно слабеет на смертном одре, мысленно воспроизвести ее дом, одежду, украшения, картины, банковский счет и коллекцию вин – короче, все блага, ради которых она много работала и которые теперь стали совершенно бесполезными.
– Смерть означает отказ от всего, – объясняю я. – Представь все, что ты раздаешь друзьям и родственникам. Что-то из твоих вещей может оказаться в комиссионке или в мусорном баке. Но на том свете карманов нет. Сделай вдох и подумай об этом. А на выдохе расстанься со всем, что тебе принадлежит.
Я заканчиваю нашу духовную практику разговором о том, что сейчас больше всего подводит Вин, а именно о ее теле:
– Ты столько времени уделяла своей физической оболочке. Кормила, увлажняла, тренировала, одевала и раздевала ее, избавляла от боли, ублажала. Ты провела много часов перед зеркалом, пытаясь почувствовать себя красивой. Лелеяло свое тело. Презирала его. И вот теперь, на пороге смерти, ты его теряешь. Представь свой последний миг. Ты уже осознала тот факт, что теряешь деньги, близких, положение в обществе и свою личность. С тебя слетит вся шелуха, все ненужное и наносное. Что ты можешь сделать, чтобы это признать и подготовиться?
Я придвигаюсь поближе к Вин, заставляя ее напрячь, а затем постепенно расслабить мышцы рук и ног, освободить голову.
– А теперь представь, что все органы тебе постепенно отказывают, – шепчу я. – У тебя больше нет желания есть или пить. Теперь нервная система. Ты не можешь двигаться. Управлять своими членами. Твои глаза закатываются, ты не в состоянии держать их открытыми. Наконец замедляется работа дыхательной системы. Ты не можешь свободно дышать. – Я сижу в полной тишине, чувствуя, как она давит на барабанные перепонки. – Твои ноги. Руки. Голова. Мозг. Брюшная полость. Почки, печень и кишечник. Большие и маленькие группы мышц. Кости. Ничего этого больше нет. Сознание перемещается в центр, к твоему сердцу. Внутри все сжимается до светящейся точки. Дыхание становится поверхностным. Энергия иссякает. Температура тела падает. Ты не чувствуешь пола, на котором лежишь, так как становишься бестелесной. И вот к тебе приходит осознание смерти – единственное, что ты еще способна сознавать. – Я делаю паузу. – Ты все больше, больше и больше открываешься для осознания. Ты часть всего, что было, и всего, что будет. Ты отпускаешь жизненную нить. Окончательно. – Я гляжу на Вин сквозь слезы, застилающие глаза. – Ты в безопасности. Смотришь на лежащее на полу бездыханное тело. Видишь окруживших его людей. – Я делаю короткую паузу. – Уже прошло несколько дней. Твое тело голое и холодное. – Я считаю до двадцати. – Несколько месяцев спустя начинается распад. Тело вздувается от газов и разлагается.
Вин лежит неподвижно.
– Прошел год, – шепчу я. – Остались лишь старые кости. – Я опускаю глаза на Вин и представляю себе мир без нее. – Пятьдесят лет. Просто пригоршня праха. Тебя больше здесь нет. Но ты в безопасности.
Мы долго перевариваем эту толику мрачной правды.
Наконец я возвращаю Вин назад: для начала заставив дышать, затем – потянуться, расправить мышцы, почувствовать, как сдвигаются кости, оживают органы, сердце качает кровь, легкие наполняются воздухом, а сознание постепенно достигает кончиков пальцев ног и корней волос.
– Что ты чувствуешь? – спрашиваю я. – Чувствуешь ладонями ковер, на котором лежишь? Что ты слышишь? Слышишь, как по трубам бежит вода? А собственное сердцебиение? Ты ощущаешь запахи? Лимонную отдушку в своем шампуне? Запах стирального порошка от постельного белья? Что ты видишь?
Вин, моргнув, открывает глаза:
– Тебя. Я вижу тебя.
Вы удивитесь, узнав, чего хотят люди, оказавшиеся в конце своего жизненного пути. И это не желание написать роман, или подняться в гору к Мачу-Пикчу, или получить медаль за танцы на льду. Нет, чаще всего это просьба чаще поливать домашние растения или желание съесть мороженое «Сандей». Поиграть в карты с внуком. Пересечься со старым другом.
Предсмертное желание моей мамы было примерно таким же простым. Она хотела еще раз увидеть океан. Городской хоспис, естественно, не мог предоставить такую услугу, но я была решительно настроена выполнить последнюю мамину просьбу. Я поговорила с врачами и узнала расценки на автомобили для транспортировки больных. Купила в магазине секонд-хенда «Гудвилл» шляпу от солнца с мягкими полями и снабдила Кайрана запиской в школу о том, что во вторник он пропустит занятия. Однако за день до намеченной поездки маме стало хуже. Поэтому Кайран пошел в школу, а я отправилась на побережье в район Норт-Шор. Я наполнила две канистры океанской водой. Накопала песка в пакет на молнии. Набила карманы ракушками.
В хосписе медсестры помогли пересадить маму в кресло. Я подложила ей под колени подушки, чтобы она могла опустить ноги в таз с водой. Насыпала песок в два установленных по бокам кресла хирургических лотка и погрузила туда мамины руки. Велела маме закрыть глаза, придвинула поближе к ней лампу на гибкой ножке, чтобы мама почувствовала тепло. После чего переложила ракушки, лежавшие у мамы на ключицах, ей на пупок.
Но…
Я могла помочь маме разбудить воспоминания об океане, но не могла заглушить звук кардиомонитора.
Я могла перенести маму на побережье, но лишь на то, что впишется в больничную палату.
Я могла сделать маму русалкой, но она не могла вернуться в море.
Вот почему ради своих клиентов я готова сдвинуть горы. Лишь бы выполнить их последнее желание. Чтобы они перед уходом в мир иной могли закончить все незаконченные дела.
Дважды в течение дня я звонила Мерит узнать, как она себя чувствует. И во время второго разговора Мерит попросила не обращаться с ней как с одной из своих клиенток, что меня немного воодушевило. По мне, так пусть лучше дочь злится, чем рыдает или – что еще хуже – молчит и замыкается в себе.
После обеда у Вин поднимается температура; Вин жалуется на боли при мочеиспускании, – скорее всего, это инфекция мочевого пузыря. Я жду появления вызванной медсестры из хосписа, чтобы та при мне подтвердила диагноз и дала Вин антибиотики. В результате домой я попадаю практически в одиннадцать вечера.
В доме темно. Даже в комнате Мерит не горит свет. Как можно тише я открываю дверь и обнаруживаю свечу, мерцающую прямо напротив входа. Неподалеку, уже ближе к гостиной, я вижу вторую. Задув первую свечу, я подхожу ко второй. Очередная свеча горит возле лестницы, а потом – еще три, похожие на огни маяка, на ступеньках, ведущих наверх.
В спальне столбики нашей кровати украшены рождественской электрической гирляндой – единственным источником света на данный момент. И все же я замечаю подвешенные к потолку фотографии. Прикрепленные к рыболовной леске, они слегка покачиваются от потоков воздуха из кондиционера. Фотография Брайана с плюшевой обезьянкой, которой он выстреливает из пушки, чтобы объяснить первокурсникам, что такое векторы. Фото Кайрана, юного и худого, с огромным лобстером, только что вынутым из ловушки. Вот детское фото Мерит в кривобоком розовом чепчике – моя первая и последняя попытка что-то связать. А еще Мерит в младенчестве, и она же, в красном бархатном платье, на выпускном концерте в начальной школе. Фотография Брайана рядом со знаком на вершине горы Вашингтон, и еще одна фотография, где он в смокинге. Последняя фотография моей мамы: она улыбается, лежа на больничной кровати.
Боковым зрением я улавливаю какое-то движение, и из темного угла появляется Брайан. Оказывается, он за мной наблюдал.
– Что все это значит? – спрашиваю я.
Брайан не дает прямого ответа, а начинает издалека:
– Ты ведь знаешь, что не способна видеть черные дыры. – Брайан, похоже, нервничает; его голос дрожит. – Они просто затягивают тебя внутрь. Свет не в состоянии оттуда вырваться, а значит, и ты тоже. Утверждают, что, если человек приблизится к черной дыре, его разорвет на части – слишком сильная гравитация. – (Я сажусь на краешек кровати.) – Но так как астрофизики в реальности не могут наблюдать черные дыры, приходится разрабатывать способы их обнаружить. Ученые следят за движением планет, а также другого вещества вокруг черных дыр и фиксируют, как те буквально все затягивают в себя.
Фотографии делают пируэты у меня над головой.
– Тут нет ни одного моего фото.
(Барабанная дробь.)
Брайан: Я куплю что-нибудь на обед.
(Он уходит.)
(Конец сцены.)
Вещи, которые нельзя делать в доме у умирающего.
Нельзя говорить о том, что у вас умерла тетя, бабушка или собака. Вы здесь не для этого, и больной человек не должен вас утешать; все следует сделать ровно наоборот. Существуют концентрические окружности скорби: в центре всегда находится пациент, следующая окружность – это тот, кто за ним ухаживает, затем идут дети, за ними – близкие друзья и так далее. А теперь определите, в какой окружности находитесь вы. Если вы заглядываете в центр концентрических окружностей, то даете утешение. Если выглядываете из центра, получаете утешение.
Никогда не прибегайте ко лжи во спасение: Ты непременно победишь рак! Самое главное – это позитивный настрой! Ты явно окреп! Этим вы никого не обманете.
Не стоит изображать жизнерадостность. Грустить у постели умирающего нормально. Пациент подпустил вас совсем близко в столь зыбкое время, а значит, это и есть тот момент благодати, который вы можете с ним разделить.
Не думайте, что вам следует обсуждать с пациентом его болезнь. Больной иногда нуждается в передышке. А вопрос прямо в лоб – хочет пациент поговорить о своем самочувствии или не хочет – будет означать, что вы контролируете его именно тогда, когда ему, собственно, выбирать не приходится.
Не бойтесь тишины. Иногда даже полезно помолчать.
Не забывайте: никто не знает, о чем говорить с умирающими. И все боятся ляпнуть что-нибудь лишнее. Гораздо важнее просто находиться рядом с ними, чем делать то, что считается правильным.
Мои отношения с Вин достигли той стадии, когда мы можем просто сидеть молча под тихое мурлыканье радио или под невнятное бормотание телевизора. Это важная часть процесса. Я знаю, что Вин сейчас уходит в воспоминания, перебирая их, как драгоценности. Ну а я пытаюсь собрать воедино все, что Вин поведала прошлым вечером, и решить для себя, каким путем лучше идти вперед, лавируя между отвагой и комфортом.
Вин думает о том, как ей умереть, а я – о том, как мне жить.
У Вин сегодня плохой день. Она не хочет есть. И впервые за все это время даже не пытается встать с постели. В процессе умирания существует переломный момент, который буквально сбивает с ног. Вы знаете свой диагноз, знаете, что тело отказывается вам служить, но однажды утром просыпаетесь и понимаете, что могли вообще не проснуться. Вы понимаете, что перед вами занавес, за который никому не дано заглянуть; вы буквально касаетесь его кончиками пальцев ног, и нет возможности повернуть назад.
Вин откашливается, и я сразу предлагаю ей стакан воды с соломинкой для питья. Сделав пару глотков, Вин смачивает губы:
– Скажи, какое самое странное пожелание встречалось в твоей практике.
– Превратить прах в алмазы. Есть такая компания «ЛайфГем», которая на этом специализируется.
– Ну конечно есть, – бормочет Вин.
– Вдова моего клиента носила такой алмаз до самой смерти, и похоронили ее с этим кулоном. – Я внимательно смотрю на Вин. – А почему ты спрашиваешь? Хочешь заказать для Феликса подобное ювелирное украшение?
– Уж лучше надень на меня власяницу. – Вин сегодня какая-то вялая, уставшая.
– Может, тебе стоит хотя бы ненадолго закрыть глаза, – предлагаю я.
– Если я закрою глаза, то, боюсь, уже их не открою.
– И ты из-за этого переживаешь?
– А что, не должна? – Вин поднимает брови. – Я бы не отказалась хотя бы одним глазком увидеть, что меня ждет. Все лучше, чем липкий страх, приправленный черт знает чем.
– В том, что касается смерти, люди боятся самых разных вещей. Боли. Неоконченных дел. Расставания с родными. Люди реально испытывают страх упустить что-то важное, когда мир будет двигаться вперед, но ты этого уже не увидишь.
– Даже не знаю, хорошо это или плохо, что я пропущу выборы президента в две тысячи двадцатом году.
– Возможно, это зависит от того, кто победит, – с легкой улыбкой отвечаю я.
– Неведение. Вот что убивает больше всего, – шепчет Вин. – Ну да, неведение и рак. Я уже смирилась со смертью. Правда смирилась. Но я не хочу умереть неправильно. Наверное, это звучит нелепо? Я просто хочу знать, что со мной будет. Как я узнаю, что мой час пробил?
Я очень давно не вспоминала о докторской степени, которую так и не смогла получить, по крайней мере до того раза, когда Вин попросила перевести ей иероглифы. Но я хорошо помню, что в «Книге двух путей» больше всего меня завораживала обнадеживающая перспектива получить карту загробного мира, чтобы благополучно завершить путь в посмертие. Даже древние египтяне понимали, как важно знать разницу между плохой и хорошей смертью.
– Не знаю, сколько тебе осталось, – осторожно произношу я. – И не знаю, что чувствуешь во время этого процесса. Но я могу объяснить тебе, что происходит с твоим телом.
Контролируемая медитация осознания смерти – то, что я нередко практикую со здоровыми людьми, желающими помочь смертельно больным. Мне кажется, подобная духовная практика может помочь Вин обрести покой. Техника медитации была разработана Джоан Халифакс и Ларри Розенбергом на основе девяти размышлений о смерти великого индийского буддийского мыслителя Атиши, написанных им в XI веке.
Вин соглашается попробовать медитацию. Я помогаю ей встать с кровати и лечь на пол в позе трупа, а сама сажусь рядом, скрестив ноги.
– Если что-то из того, что ты услышишь, будет тебя напрягать, подними палец. – (Вин молча кивает.) – Просто слушай мой голос. – Я говорю ровным тоном, очень мягко. – Все мы рано или поздно умрем. Никто не может избежать смерти. Она итог рождения. Это неизбежно. Еще ни одно разумное существо – независимо от его духовного развития, могущества, благосостояния или мотивации – не избежало смерти. Будда, Иисус, Мухаммед не избежали смерти, не избежим ее и мы с тобой. Все подарки судьбы: образование, деньги, статус, слава, семья, друзья – потеряют смысл в момент смерти. И фактически станут отягощающим фактором, поскольку мы привыкли цепляться за подобные вещи. Что именно ты делаешь прямо сейчас, чтобы облегчить уход из жизни? Сохрани ответ в голове, после чего сделай вдох и подумай: «Смерть неизбежна», а на выдохе скажи себе: «И я тоже умру».
Я перехожу ко второму размышлению Атиши, для чего, встав на колени, приглушаю свет возле кровати.
– Время твоей жизни уменьшается с каждой прожитой тобой секундой. Есть момент рождения и момент смерти, и движение к смерти неумолимо. Оно никогда не прекращается. Каждый вдох и каждый выдох приближают тебя к смерти. Цени то, что у тебя есть сегодня, так как завтра этого может не быть. И если твой жизненный цикл с каждым днем становится все короче, как ты оценишь то, что останется после тебя? Что наполняет твою жизнь смыслом?
Вин поднимает дрожащий палец, я жду, но она успокаивается.
– Каждое произнесенное тобой слово, каждый твой вдох приближает тебя к концу жизни. Итак, сделай глубокий вдох и вдохни благодарность за подаренные тебе дополнительные секунды. А на выдохе подумай о секундах прошедшей жизни.
Я смотрю, как вздымается и опадает грудь Вин.
– Смерть придет к нам в любом случае, готовы мы к тому или нет. Из одного миллиона трехсот тысяч мыслей, возникающих у нас каждый день, несколько самых ценных – это поиск ответа на вызов, который бросает нам смерть. Ты можешь прислушаться ко мне прямо сейчас, словно нет никакого завтра? Ты готова умереть?
Я прорабатываю другие размышления Атиши: что смерть имеет много аспектов; что тело человека очень хрупкое и уязвимое; что даже наши родные не могут спасти нас от умирания. Затем я прошу Вин представить, как она постепенно слабеет на смертном одре, мысленно воспроизвести ее дом, одежду, украшения, картины, банковский счет и коллекцию вин – короче, все блага, ради которых она много работала и которые теперь стали совершенно бесполезными.
– Смерть означает отказ от всего, – объясняю я. – Представь все, что ты раздаешь друзьям и родственникам. Что-то из твоих вещей может оказаться в комиссионке или в мусорном баке. Но на том свете карманов нет. Сделай вдох и подумай об этом. А на выдохе расстанься со всем, что тебе принадлежит.
Я заканчиваю нашу духовную практику разговором о том, что сейчас больше всего подводит Вин, а именно о ее теле:
– Ты столько времени уделяла своей физической оболочке. Кормила, увлажняла, тренировала, одевала и раздевала ее, избавляла от боли, ублажала. Ты провела много часов перед зеркалом, пытаясь почувствовать себя красивой. Лелеяло свое тело. Презирала его. И вот теперь, на пороге смерти, ты его теряешь. Представь свой последний миг. Ты уже осознала тот факт, что теряешь деньги, близких, положение в обществе и свою личность. С тебя слетит вся шелуха, все ненужное и наносное. Что ты можешь сделать, чтобы это признать и подготовиться?
Я придвигаюсь поближе к Вин, заставляя ее напрячь, а затем постепенно расслабить мышцы рук и ног, освободить голову.
– А теперь представь, что все органы тебе постепенно отказывают, – шепчу я. – У тебя больше нет желания есть или пить. Теперь нервная система. Ты не можешь двигаться. Управлять своими членами. Твои глаза закатываются, ты не в состоянии держать их открытыми. Наконец замедляется работа дыхательной системы. Ты не можешь свободно дышать. – Я сижу в полной тишине, чувствуя, как она давит на барабанные перепонки. – Твои ноги. Руки. Голова. Мозг. Брюшная полость. Почки, печень и кишечник. Большие и маленькие группы мышц. Кости. Ничего этого больше нет. Сознание перемещается в центр, к твоему сердцу. Внутри все сжимается до светящейся точки. Дыхание становится поверхностным. Энергия иссякает. Температура тела падает. Ты не чувствуешь пола, на котором лежишь, так как становишься бестелесной. И вот к тебе приходит осознание смерти – единственное, что ты еще способна сознавать. – Я делаю паузу. – Ты все больше, больше и больше открываешься для осознания. Ты часть всего, что было, и всего, что будет. Ты отпускаешь жизненную нить. Окончательно. – Я гляжу на Вин сквозь слезы, застилающие глаза. – Ты в безопасности. Смотришь на лежащее на полу бездыханное тело. Видишь окруживших его людей. – Я делаю короткую паузу. – Уже прошло несколько дней. Твое тело голое и холодное. – Я считаю до двадцати. – Несколько месяцев спустя начинается распад. Тело вздувается от газов и разлагается.
Вин лежит неподвижно.
– Прошел год, – шепчу я. – Остались лишь старые кости. – Я опускаю глаза на Вин и представляю себе мир без нее. – Пятьдесят лет. Просто пригоршня праха. Тебя больше здесь нет. Но ты в безопасности.
Мы долго перевариваем эту толику мрачной правды.
Наконец я возвращаю Вин назад: для начала заставив дышать, затем – потянуться, расправить мышцы, почувствовать, как сдвигаются кости, оживают органы, сердце качает кровь, легкие наполняются воздухом, а сознание постепенно достигает кончиков пальцев ног и корней волос.
– Что ты чувствуешь? – спрашиваю я. – Чувствуешь ладонями ковер, на котором лежишь? Что ты слышишь? Слышишь, как по трубам бежит вода? А собственное сердцебиение? Ты ощущаешь запахи? Лимонную отдушку в своем шампуне? Запах стирального порошка от постельного белья? Что ты видишь?
Вин, моргнув, открывает глаза:
– Тебя. Я вижу тебя.
Вы удивитесь, узнав, чего хотят люди, оказавшиеся в конце своего жизненного пути. И это не желание написать роман, или подняться в гору к Мачу-Пикчу, или получить медаль за танцы на льду. Нет, чаще всего это просьба чаще поливать домашние растения или желание съесть мороженое «Сандей». Поиграть в карты с внуком. Пересечься со старым другом.
Предсмертное желание моей мамы было примерно таким же простым. Она хотела еще раз увидеть океан. Городской хоспис, естественно, не мог предоставить такую услугу, но я была решительно настроена выполнить последнюю мамину просьбу. Я поговорила с врачами и узнала расценки на автомобили для транспортировки больных. Купила в магазине секонд-хенда «Гудвилл» шляпу от солнца с мягкими полями и снабдила Кайрана запиской в школу о том, что во вторник он пропустит занятия. Однако за день до намеченной поездки маме стало хуже. Поэтому Кайран пошел в школу, а я отправилась на побережье в район Норт-Шор. Я наполнила две канистры океанской водой. Накопала песка в пакет на молнии. Набила карманы ракушками.
В хосписе медсестры помогли пересадить маму в кресло. Я подложила ей под колени подушки, чтобы она могла опустить ноги в таз с водой. Насыпала песок в два установленных по бокам кресла хирургических лотка и погрузила туда мамины руки. Велела маме закрыть глаза, придвинула поближе к ней лампу на гибкой ножке, чтобы мама почувствовала тепло. После чего переложила ракушки, лежавшие у мамы на ключицах, ей на пупок.
Но…
Я могла помочь маме разбудить воспоминания об океане, но не могла заглушить звук кардиомонитора.
Я могла перенести маму на побережье, но лишь на то, что впишется в больничную палату.
Я могла сделать маму русалкой, но она не могла вернуться в море.
Вот почему ради своих клиентов я готова сдвинуть горы. Лишь бы выполнить их последнее желание. Чтобы они перед уходом в мир иной могли закончить все незаконченные дела.
Дважды в течение дня я звонила Мерит узнать, как она себя чувствует. И во время второго разговора Мерит попросила не обращаться с ней как с одной из своих клиенток, что меня немного воодушевило. По мне, так пусть лучше дочь злится, чем рыдает или – что еще хуже – молчит и замыкается в себе.
После обеда у Вин поднимается температура; Вин жалуется на боли при мочеиспускании, – скорее всего, это инфекция мочевого пузыря. Я жду появления вызванной медсестры из хосписа, чтобы та при мне подтвердила диагноз и дала Вин антибиотики. В результате домой я попадаю практически в одиннадцать вечера.
В доме темно. Даже в комнате Мерит не горит свет. Как можно тише я открываю дверь и обнаруживаю свечу, мерцающую прямо напротив входа. Неподалеку, уже ближе к гостиной, я вижу вторую. Задув первую свечу, я подхожу ко второй. Очередная свеча горит возле лестницы, а потом – еще три, похожие на огни маяка, на ступеньках, ведущих наверх.
В спальне столбики нашей кровати украшены рождественской электрической гирляндой – единственным источником света на данный момент. И все же я замечаю подвешенные к потолку фотографии. Прикрепленные к рыболовной леске, они слегка покачиваются от потоков воздуха из кондиционера. Фотография Брайана с плюшевой обезьянкой, которой он выстреливает из пушки, чтобы объяснить первокурсникам, что такое векторы. Фото Кайрана, юного и худого, с огромным лобстером, только что вынутым из ловушки. Вот детское фото Мерит в кривобоком розовом чепчике – моя первая и последняя попытка что-то связать. А еще Мерит в младенчестве, и она же, в красном бархатном платье, на выпускном концерте в начальной школе. Фотография Брайана рядом со знаком на вершине горы Вашингтон, и еще одна фотография, где он в смокинге. Последняя фотография моей мамы: она улыбается, лежа на больничной кровати.
Боковым зрением я улавливаю какое-то движение, и из темного угла появляется Брайан. Оказывается, он за мной наблюдал.
– Что все это значит? – спрашиваю я.
Брайан не дает прямого ответа, а начинает издалека:
– Ты ведь знаешь, что не способна видеть черные дыры. – Брайан, похоже, нервничает; его голос дрожит. – Они просто затягивают тебя внутрь. Свет не в состоянии оттуда вырваться, а значит, и ты тоже. Утверждают, что, если человек приблизится к черной дыре, его разорвет на части – слишком сильная гравитация. – (Я сажусь на краешек кровати.) – Но так как астрофизики в реальности не могут наблюдать черные дыры, приходится разрабатывать способы их обнаружить. Ученые следят за движением планет, а также другого вещества вокруг черных дыр и фиксируют, как те буквально все затягивают в себя.
Фотографии делают пируэты у меня над головой.
– Тут нет ни одного моего фото.