Клеймо
Часть 9 из 41 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Фунар, довольный, возвращается к нам.
– Отыскал! – почти поет он, звеня ключами. – У меня же в кармане и застряли.
Он усмехается, отпирает боковую дверь, ведущую во внутренний двор.
Кэррик в два шага пересекает порог. Уже за дверью оборачивается, словно вспомнив обо мне.
Вокруг меня все вдруг начинает вращаться, стены надвигаются на меня, пол вздымается. Черная пелена перед глазами. Сейчас хлопнусь в обморок. Кэррик с тревогой глядит на меня. Вырубаюсь.
Мы так и не обменялись ни словом.
8
Через час я стою на все еще подгибающихся ногах перед огромными двойными деревянными дверями со сложным резным орнаментом. За ними путь во двор суда, двор позора. Он хорошо знаком мне по ежедневным новостям в прямом эфире: обвиняемых ведут через двор в Часовую башню, потом обратно, и корреспонденты, а также все любопытствующие могут хорошенько их разглядеть и дать волю возмущению. Родители встают по одну сторону от меня, мама берет меня за руку. По другую руку – мистер Берри. С обоих флангов нас прикрывают Тина и другой страж, Барк.
Мистер Берри поправляет галстук.
– Ровно? – спрашивает он Тину.
Тина кивает, обменивается с Барком взглядом, выражение которого разгадать нетрудно.
Я делаю глубокий вдох, дверь открывается, и на меня обрушивается то, к чему я оказалась совершенно не подготовлена. Первое, что я вижу, – кочан капусты, он летит прямо в меня, бьет в грудь. Со всех сторон злобные крики, вопли, мистер Берри решительно зашагал вперед, увлекая меня за собой. Мама на миг растерялась, но тут же собралась, словно на подиуме, двинулась дальше своей знаменитой походкой, и я беру с нее пример, подбородок выше, постарайся увернуться от яиц, муки, слюны, что там еще летит в нас из толпы.
Мистер Берри сквозь широкую улыбку только поспевает давать мне указания. «Улыбнись, перестань улыбаться, выше голову, ты не должна выглядеть виноватой, встревоженной тоже не должна, не реагируй, не смотри на того мужчину, осторожнее, какашки». Все это с неизменной улыбкой. С ямочками на щеках.
Я все крепче сжимала мамину руку, глянула ей в лицо – другую руку мама переплела с рукой отца, подбородок задран, лицо безмятежное, архитектурная прическа. Я попыталась подражать: каждая мелочь на своем месте, спокойствие, сдержанность, невинность, само совершенство.
Камеры направлены мне в лицо, ослепляют вспышки. Одни вопросы я успеваю разобрать, другие нет.
– Заслуживаешь ли ты Клеймо, Селестина?
– Какие бренды носишь?
– Ты веришь в честный и беспристрастный суд Трибунала?
– Надеешься, что тебе повезет, как Джимми Чайлду?
– Какую музыкальную группу ты сейчас слушаешь?
– Пластику носа делала?
– Ваше мнение об отношениях между правительством и Трибуналом в текущий момент?
Я думаю о множестве людей, которые за десятилетия прошли по этому двору, – в ту сторону они шли еще незапятнанными, а возвращались Заклейменными через двор визга и свиста, предрассудками мощенный. Я думаю о Кэррике, который вернулся нынче утром, а футболка вся в муке. Теперь я понимаю, откуда взялась мука. Нас предъявляют всем остальным, как зеркало худших кошмаров каждого. Мы – козлы отпущения за все, что у каждого в жизни дурного.
Камеры тычутся в лицо, эта дорога – самая длинная в моей жизни. Микрофоны, вопли, насмешки, хищный присвист. Я чувствую изнутри, как дрожат мускулы лица, хотела бы знать, видно ли это со стороны. Обрыскала взглядом лица в толпе. Обычные, нормальные люди, но преисполненные ненависти. Одним любопытно, да и только, но кто-то лезет в это дело с ногами. А вот женщина кивает мне. С уважением кивает, спасибо ей за это.
Наконец вошли.
– Придется похлопотать, чтобы нам поверили, – бормочет мистер Берри, слегка ошеломленный, отряхивая свой пиджак.
Трое судей в кроваво-красных мантиях сидят во главе зала, на подиуме. БÓльшую часть помещения занимают ряды кресел. Это не обычный зал суда, потому что он располагается в старом замке. Свободных мест нет, позади люди стоят, теснятся. Я подумала, это пресса, но, подойдя ближе, разглядела повязки – это все Заклейменные. Они стоят парами, между каждыми двумя – представитель прессы или общественный наблюдатель, как положено по закону, запрещающему Заклейменным собираться больше двух.
Я сажусь за стол впереди всего собрания, рядом мистер Берри.
Мама и папа садятся в передний ряд, сразу за мной. Джунипер нигде не видать. Я оглядываюсь по сторонам в безнадежных поисках Арта, увидеть бы его, и сил прибавится. Но нет его, сердце мое разбито. Потом я вижу деда и едва могу удержаться от слез. Он приветствует меня, прикоснувшись двумя пальцами к шляпе.
Боско велит мне встать.
– Селестина Норт, – провозглашает он. – Вы предстали перед этим судом, потому что вас обвиняют как недостойную гражданку нашей страны: вы обвиняетесь в порочности суждения и заслуживаете быть изолированной от нормального общества. Признаете ли вы это обвинение или отрицаете?
– Отрицаю! – говорю я, слабый голос мой еле слышен в огромном зале, но это уже позади, я рада, больше ничего не придется сегодня говорить, а то ноги трясутся и подгибаются, как бы не упасть.
– Очень хорошо. Мы выслушали ваше заявление, а в ходе судебного разбирательства заслушаем очевидцев происшествия и свидетелей вашего характера. На этом основании мы огласим приговор. Теперь вы свободны, возвращайтесь домой и завтра утром…
– Минуточку, судья Креван, – вмешалась судья Санчес. – Мы, судья Джексон и я, предпочтем, чтобы мисс Норт оставалась в камере до окончания суда.
Боско явно удивлен этим требованием.
– Учитывая положение мисс Норт и внимание, которое привлекло это дело, мы полагаем, что ее преждевременное возвращение домой позволит ей или другим людям использовать ее и ее историю в собственных интересах.
– Впервые слышу! – возмущенно говорит Боско. – И я решительно возражаю. Мы задерживаем обвиняемых, только если существует риск побега, а в случае мисс Норт подобной угрозы нет. Она не сможет исчезнуть именно потому, что привлекла всеобщее внимание.
– Совершенно верно, судья Креван, но, учитывая это всеобщее внимание, желательно предотвратить тот цирк, в который некоторые способны превратить столь серьезное дело.
– Но если она переночует у себя дома, ни с кем не будет общаться…
– Такое же предписание получил Джимми Чайлд, и мы прекрасно понимаем, что условия были нарушены.
Боско ощетинился, словно последний упрек был адресован лично ему.
– Мисс Норт – не мистер Чайлд.
– Разумеется, но этот случай нас чему-то научил. Мы полагаем, что в интересах Трибунала и обвиняемой ей следует оставаться в пределах замка Хайленд.
– Обсудим это в моем кабинете, нельзя решать это вот так, экспромтом.
– Я вношу предложение, – преспокойно заявила судья Санчес.
– Я поддерживаю, – кивнул судья Джексон.
– А я возражаю, – сказал Боско в полной растерянности. – Она же еще ребенок.
– Через полгода ей исполнится восемнадцать. Она помещена отдельно от других задержанных. Рядом с ней находится лишь один обвиняемый, восемнадцати лет – лучшее, что мы можем предоставить, учитывая обстоятельства.
Боско онемел.
– Итак, решение принято. Селестина Норт будет находиться в камере до окончания суда. – Судья Санчес ударила молоточком и самодовольно улыбнулась.
Зал взорвался.
Мистер Берри смотрит на Боско молча, ошеломленно, а зал весь пришел в движение.
– Что происходит? – Мама кинулась к мистеру Берри, а тот сидит так тихо, словно ее и не слышит. Она вцепилась в рукав полосатого, с розовыми прожилками пиджака, тряхнула его: – Как вы могли это допустить?
– Тут что-то затевается, – бормочет он себе под нос, однако я хорошо различаю слова.
Он глянул на меня, и на безупречно-гладком фасаде проступила трещина. В его глазах я заметила жалость, и меня это напугало.
– Прошу прощения, мисс Норт, похоже, враги судьи Кревана тоже хотят использовать вас как пешку в своей игре.
Значит, опасность грозит мне со всех сторон.
Когда я вернулась, заляпанная всем тем, не знаю чем, что бросали в меня на обратном пути, Кэррик сразу же вскочил на ноги. Он изумился при виде меня, как я сама изумилась, услышав, что меня возвращают в камеру. У меня все плывет перед глазами. Тина ведет меня в камеру, с родителями я уже попрощалась. Кэррик следует за мной по ту сторону стеклянной стены, шаг в шаг от двери до кровати. Впервые он сам пытается привлечь мое внимание. И хотя с той минуты, как я впервые его увидела, я этого и добивалась, теперь я не в силах оглянуться. Ему требуется объяснение. Все думали, что меня отпустят домой, думали, что я вывернусь. Кэррик считал, что уж он-то разбирается в правилах игры, и вдруг правила переменились. Ему позарез нужно знать, что происходит, ведь если меня осудят, его тем более.
Но я не в силах что-то объяснять. Мне бы самой кто объяснил. В полной прострации. Сижу на кровати, смотрю в пустоту, но все еще чувствую на себе его взгляд. Он стоит у перегородки, распластав ладони по стеклу, и чуть ли не приказывает мне поднять глаза. А мне нужен Арт, мне так нужен Арт, только он может все исправить, чтобы все снова стало как было, нормально, прямо сейчас. Я легла, повернулась к Кэррику спиной и больше во всю ночь не шелохнулась: не хотела, чтобы он или кто другой видел мои слезы.
9
Ночь кошмаров, слышались вопли того мужчины из камеры Клеймения, виделись кровавые языки и Клейменные монстры, тянущие ко мне свои клешни через заграждение, пока я иду по двору суда. Я проснулась изнуренная и напуганная, не понимая толком, где нахожусь. Сегодня мне предстоит давать показания. Сегодня я повторю ложь, которой научил меня Боско. Настал День Именования.
Я пробудилась в пять утра, лежала тихо до полшестого, потом вскочила, расхаживала, словно животное в клетке, нетерпеливо дожидаясь, когда же начнется. Кэррик проснулся в шесть и лежал тихо, полусонно наблюдая за мной из-под одеяла. Потом он сел на кровати, спиной прислонился к стене, подтянул колени и уперся в них локтями, все так же лениво наблюдая, ему-то эта рутина давно знакома. Это меня еще больше обозлило. Деться мне от него некуда, разве что в крошечном туалете запереться, но там дольше необходимого не высидишь. Наверняка его нарочно сделали таким тесным.
В восемь за нами пришли Тина и Фунар и повели обоих в душевую. Я думала, Кэррик снова меня проигнорирует, как вчера, но он слегка мне кивнул, и взгляд его смягчился. Видимо, я выросла в его глазах именно потому, что меня не отпустили домой. Это я понимаю, я с самого начала поняла, что мы с ним заодно, с той минуты, как его на моих глазах привели в соседнюю камеру. Ну вот, ему понадобилось двенадцать часов, чтобы понять то же самое. Но и в эти часы, просыпаясь среди ночи в страхе и недоумении, я поглядывала на Кэррика, и мне становилось спокойнее. Только его присутствие меня ободряло, больше не помогало ничего. Не знаю, может быть, я просто намечтала себе, что этот крепыш – мой заступник. Странно, чтобы столь тесная связь установилась так быстро, но мне кажется, будто меня поместили в скороварку, и он тут со мной – единственный, кто понимает. Один и тот же опыт, к тому же мы сверстники – вот что укрепляет связь между нами.
Я приветливо улыбаюсь, он знаком пропускает меня вперед. Фунар негромко, по-ребячьи присвистывает, фью-фьють, и Тина велит ему заткнуться. Я улыбаюсь и торопливо оглядываюсь, чтобы уловить реакцию Кэррика. У него в глазах что-то промелькнуло – не улыбка, скорее вспышка света. Кажется, они зеленые. Мы встретились взглядами, забавляясь, как Тина срезала Фунара. Но я тут же отворачиваюсь, спеша следом за Тиной. Чуточку неловко ощущать, как он идет сзади, и хоть бы нас опять не повели на такой «урок», как вчера. Но, поскольку Тина тут, конечно же все обойдется, и я прикидываю, рассказать ли ей, что произошло вчера, пока она была наверху, или промолчать, как молчит Кэррик. Быть может, есть свои правила бравады. Если так, лучше брать пример с Кэррика.
Его повели налево, меня направо. Я переоделась во все чистое, и меня проводили обратно в камеру. К моему приходу Кэррик уже там, сидит за столом с унылым, плохо одетым мужиком. Волосы все еще мокрые, так и светятся, он свежевыбрит, в свежей футболке болотисто-зеленого цвета. Конечно, моя мама присоветовала бы что-нибудь другое, оттенок потеплее, чтобы подсветить глаза – какого же они все-таки цвета? – но мне и так нравится. Он и выглядит как солдат, он готовится к битве, не рассчитывая на пощаду, вот что я поняла. Я присматриваюсь к нему, пока он не смотрит, пытаясь определить, какого цвета у него глаза. Не знаю, почему меня это так занимает. Наверное, потому, что у Арта они чистой небесной голубизны. Его глаза видишь прежде, чем разглядишь самого Арта, глаза я люблю в нем больше всего, а у Кэррика глаза кажутся черными, но ведь они не могут быть черными – наверное, так кажется, потому что зрачки все время гневно расширены.
У того мрачного мужика в камере Кэррика лицо красное, растерянное, а дышит он так, словно с легкими у него проблемы. Он перебирает бумаги, и они о чем-то напряженно беседуют, но слов не разобрать. Мужчина втолковывает что-то, взмок, нервничает, и у Кэррика опять сердитая гримаса на лице.
Дверь открывается. Тина пришла за мной.
– Отыскал! – почти поет он, звеня ключами. – У меня же в кармане и застряли.
Он усмехается, отпирает боковую дверь, ведущую во внутренний двор.
Кэррик в два шага пересекает порог. Уже за дверью оборачивается, словно вспомнив обо мне.
Вокруг меня все вдруг начинает вращаться, стены надвигаются на меня, пол вздымается. Черная пелена перед глазами. Сейчас хлопнусь в обморок. Кэррик с тревогой глядит на меня. Вырубаюсь.
Мы так и не обменялись ни словом.
8
Через час я стою на все еще подгибающихся ногах перед огромными двойными деревянными дверями со сложным резным орнаментом. За ними путь во двор суда, двор позора. Он хорошо знаком мне по ежедневным новостям в прямом эфире: обвиняемых ведут через двор в Часовую башню, потом обратно, и корреспонденты, а также все любопытствующие могут хорошенько их разглядеть и дать волю возмущению. Родители встают по одну сторону от меня, мама берет меня за руку. По другую руку – мистер Берри. С обоих флангов нас прикрывают Тина и другой страж, Барк.
Мистер Берри поправляет галстук.
– Ровно? – спрашивает он Тину.
Тина кивает, обменивается с Барком взглядом, выражение которого разгадать нетрудно.
Я делаю глубокий вдох, дверь открывается, и на меня обрушивается то, к чему я оказалась совершенно не подготовлена. Первое, что я вижу, – кочан капусты, он летит прямо в меня, бьет в грудь. Со всех сторон злобные крики, вопли, мистер Берри решительно зашагал вперед, увлекая меня за собой. Мама на миг растерялась, но тут же собралась, словно на подиуме, двинулась дальше своей знаменитой походкой, и я беру с нее пример, подбородок выше, постарайся увернуться от яиц, муки, слюны, что там еще летит в нас из толпы.
Мистер Берри сквозь широкую улыбку только поспевает давать мне указания. «Улыбнись, перестань улыбаться, выше голову, ты не должна выглядеть виноватой, встревоженной тоже не должна, не реагируй, не смотри на того мужчину, осторожнее, какашки». Все это с неизменной улыбкой. С ямочками на щеках.
Я все крепче сжимала мамину руку, глянула ей в лицо – другую руку мама переплела с рукой отца, подбородок задран, лицо безмятежное, архитектурная прическа. Я попыталась подражать: каждая мелочь на своем месте, спокойствие, сдержанность, невинность, само совершенство.
Камеры направлены мне в лицо, ослепляют вспышки. Одни вопросы я успеваю разобрать, другие нет.
– Заслуживаешь ли ты Клеймо, Селестина?
– Какие бренды носишь?
– Ты веришь в честный и беспристрастный суд Трибунала?
– Надеешься, что тебе повезет, как Джимми Чайлду?
– Какую музыкальную группу ты сейчас слушаешь?
– Пластику носа делала?
– Ваше мнение об отношениях между правительством и Трибуналом в текущий момент?
Я думаю о множестве людей, которые за десятилетия прошли по этому двору, – в ту сторону они шли еще незапятнанными, а возвращались Заклейменными через двор визга и свиста, предрассудками мощенный. Я думаю о Кэррике, который вернулся нынче утром, а футболка вся в муке. Теперь я понимаю, откуда взялась мука. Нас предъявляют всем остальным, как зеркало худших кошмаров каждого. Мы – козлы отпущения за все, что у каждого в жизни дурного.
Камеры тычутся в лицо, эта дорога – самая длинная в моей жизни. Микрофоны, вопли, насмешки, хищный присвист. Я чувствую изнутри, как дрожат мускулы лица, хотела бы знать, видно ли это со стороны. Обрыскала взглядом лица в толпе. Обычные, нормальные люди, но преисполненные ненависти. Одним любопытно, да и только, но кто-то лезет в это дело с ногами. А вот женщина кивает мне. С уважением кивает, спасибо ей за это.
Наконец вошли.
– Придется похлопотать, чтобы нам поверили, – бормочет мистер Берри, слегка ошеломленный, отряхивая свой пиджак.
Трое судей в кроваво-красных мантиях сидят во главе зала, на подиуме. БÓльшую часть помещения занимают ряды кресел. Это не обычный зал суда, потому что он располагается в старом замке. Свободных мест нет, позади люди стоят, теснятся. Я подумала, это пресса, но, подойдя ближе, разглядела повязки – это все Заклейменные. Они стоят парами, между каждыми двумя – представитель прессы или общественный наблюдатель, как положено по закону, запрещающему Заклейменным собираться больше двух.
Я сажусь за стол впереди всего собрания, рядом мистер Берри.
Мама и папа садятся в передний ряд, сразу за мной. Джунипер нигде не видать. Я оглядываюсь по сторонам в безнадежных поисках Арта, увидеть бы его, и сил прибавится. Но нет его, сердце мое разбито. Потом я вижу деда и едва могу удержаться от слез. Он приветствует меня, прикоснувшись двумя пальцами к шляпе.
Боско велит мне встать.
– Селестина Норт, – провозглашает он. – Вы предстали перед этим судом, потому что вас обвиняют как недостойную гражданку нашей страны: вы обвиняетесь в порочности суждения и заслуживаете быть изолированной от нормального общества. Признаете ли вы это обвинение или отрицаете?
– Отрицаю! – говорю я, слабый голос мой еле слышен в огромном зале, но это уже позади, я рада, больше ничего не придется сегодня говорить, а то ноги трясутся и подгибаются, как бы не упасть.
– Очень хорошо. Мы выслушали ваше заявление, а в ходе судебного разбирательства заслушаем очевидцев происшествия и свидетелей вашего характера. На этом основании мы огласим приговор. Теперь вы свободны, возвращайтесь домой и завтра утром…
– Минуточку, судья Креван, – вмешалась судья Санчес. – Мы, судья Джексон и я, предпочтем, чтобы мисс Норт оставалась в камере до окончания суда.
Боско явно удивлен этим требованием.
– Учитывая положение мисс Норт и внимание, которое привлекло это дело, мы полагаем, что ее преждевременное возвращение домой позволит ей или другим людям использовать ее и ее историю в собственных интересах.
– Впервые слышу! – возмущенно говорит Боско. – И я решительно возражаю. Мы задерживаем обвиняемых, только если существует риск побега, а в случае мисс Норт подобной угрозы нет. Она не сможет исчезнуть именно потому, что привлекла всеобщее внимание.
– Совершенно верно, судья Креван, но, учитывая это всеобщее внимание, желательно предотвратить тот цирк, в который некоторые способны превратить столь серьезное дело.
– Но если она переночует у себя дома, ни с кем не будет общаться…
– Такое же предписание получил Джимми Чайлд, и мы прекрасно понимаем, что условия были нарушены.
Боско ощетинился, словно последний упрек был адресован лично ему.
– Мисс Норт – не мистер Чайлд.
– Разумеется, но этот случай нас чему-то научил. Мы полагаем, что в интересах Трибунала и обвиняемой ей следует оставаться в пределах замка Хайленд.
– Обсудим это в моем кабинете, нельзя решать это вот так, экспромтом.
– Я вношу предложение, – преспокойно заявила судья Санчес.
– Я поддерживаю, – кивнул судья Джексон.
– А я возражаю, – сказал Боско в полной растерянности. – Она же еще ребенок.
– Через полгода ей исполнится восемнадцать. Она помещена отдельно от других задержанных. Рядом с ней находится лишь один обвиняемый, восемнадцати лет – лучшее, что мы можем предоставить, учитывая обстоятельства.
Боско онемел.
– Итак, решение принято. Селестина Норт будет находиться в камере до окончания суда. – Судья Санчес ударила молоточком и самодовольно улыбнулась.
Зал взорвался.
Мистер Берри смотрит на Боско молча, ошеломленно, а зал весь пришел в движение.
– Что происходит? – Мама кинулась к мистеру Берри, а тот сидит так тихо, словно ее и не слышит. Она вцепилась в рукав полосатого, с розовыми прожилками пиджака, тряхнула его: – Как вы могли это допустить?
– Тут что-то затевается, – бормочет он себе под нос, однако я хорошо различаю слова.
Он глянул на меня, и на безупречно-гладком фасаде проступила трещина. В его глазах я заметила жалость, и меня это напугало.
– Прошу прощения, мисс Норт, похоже, враги судьи Кревана тоже хотят использовать вас как пешку в своей игре.
Значит, опасность грозит мне со всех сторон.
Когда я вернулась, заляпанная всем тем, не знаю чем, что бросали в меня на обратном пути, Кэррик сразу же вскочил на ноги. Он изумился при виде меня, как я сама изумилась, услышав, что меня возвращают в камеру. У меня все плывет перед глазами. Тина ведет меня в камеру, с родителями я уже попрощалась. Кэррик следует за мной по ту сторону стеклянной стены, шаг в шаг от двери до кровати. Впервые он сам пытается привлечь мое внимание. И хотя с той минуты, как я впервые его увидела, я этого и добивалась, теперь я не в силах оглянуться. Ему требуется объяснение. Все думали, что меня отпустят домой, думали, что я вывернусь. Кэррик считал, что уж он-то разбирается в правилах игры, и вдруг правила переменились. Ему позарез нужно знать, что происходит, ведь если меня осудят, его тем более.
Но я не в силах что-то объяснять. Мне бы самой кто объяснил. В полной прострации. Сижу на кровати, смотрю в пустоту, но все еще чувствую на себе его взгляд. Он стоит у перегородки, распластав ладони по стеклу, и чуть ли не приказывает мне поднять глаза. А мне нужен Арт, мне так нужен Арт, только он может все исправить, чтобы все снова стало как было, нормально, прямо сейчас. Я легла, повернулась к Кэррику спиной и больше во всю ночь не шелохнулась: не хотела, чтобы он или кто другой видел мои слезы.
9
Ночь кошмаров, слышались вопли того мужчины из камеры Клеймения, виделись кровавые языки и Клейменные монстры, тянущие ко мне свои клешни через заграждение, пока я иду по двору суда. Я проснулась изнуренная и напуганная, не понимая толком, где нахожусь. Сегодня мне предстоит давать показания. Сегодня я повторю ложь, которой научил меня Боско. Настал День Именования.
Я пробудилась в пять утра, лежала тихо до полшестого, потом вскочила, расхаживала, словно животное в клетке, нетерпеливо дожидаясь, когда же начнется. Кэррик проснулся в шесть и лежал тихо, полусонно наблюдая за мной из-под одеяла. Потом он сел на кровати, спиной прислонился к стене, подтянул колени и уперся в них локтями, все так же лениво наблюдая, ему-то эта рутина давно знакома. Это меня еще больше обозлило. Деться мне от него некуда, разве что в крошечном туалете запереться, но там дольше необходимого не высидишь. Наверняка его нарочно сделали таким тесным.
В восемь за нами пришли Тина и Фунар и повели обоих в душевую. Я думала, Кэррик снова меня проигнорирует, как вчера, но он слегка мне кивнул, и взгляд его смягчился. Видимо, я выросла в его глазах именно потому, что меня не отпустили домой. Это я понимаю, я с самого начала поняла, что мы с ним заодно, с той минуты, как его на моих глазах привели в соседнюю камеру. Ну вот, ему понадобилось двенадцать часов, чтобы понять то же самое. Но и в эти часы, просыпаясь среди ночи в страхе и недоумении, я поглядывала на Кэррика, и мне становилось спокойнее. Только его присутствие меня ободряло, больше не помогало ничего. Не знаю, может быть, я просто намечтала себе, что этот крепыш – мой заступник. Странно, чтобы столь тесная связь установилась так быстро, но мне кажется, будто меня поместили в скороварку, и он тут со мной – единственный, кто понимает. Один и тот же опыт, к тому же мы сверстники – вот что укрепляет связь между нами.
Я приветливо улыбаюсь, он знаком пропускает меня вперед. Фунар негромко, по-ребячьи присвистывает, фью-фьють, и Тина велит ему заткнуться. Я улыбаюсь и торопливо оглядываюсь, чтобы уловить реакцию Кэррика. У него в глазах что-то промелькнуло – не улыбка, скорее вспышка света. Кажется, они зеленые. Мы встретились взглядами, забавляясь, как Тина срезала Фунара. Но я тут же отворачиваюсь, спеша следом за Тиной. Чуточку неловко ощущать, как он идет сзади, и хоть бы нас опять не повели на такой «урок», как вчера. Но, поскольку Тина тут, конечно же все обойдется, и я прикидываю, рассказать ли ей, что произошло вчера, пока она была наверху, или промолчать, как молчит Кэррик. Быть может, есть свои правила бравады. Если так, лучше брать пример с Кэррика.
Его повели налево, меня направо. Я переоделась во все чистое, и меня проводили обратно в камеру. К моему приходу Кэррик уже там, сидит за столом с унылым, плохо одетым мужиком. Волосы все еще мокрые, так и светятся, он свежевыбрит, в свежей футболке болотисто-зеленого цвета. Конечно, моя мама присоветовала бы что-нибудь другое, оттенок потеплее, чтобы подсветить глаза – какого же они все-таки цвета? – но мне и так нравится. Он и выглядит как солдат, он готовится к битве, не рассчитывая на пощаду, вот что я поняла. Я присматриваюсь к нему, пока он не смотрит, пытаясь определить, какого цвета у него глаза. Не знаю, почему меня это так занимает. Наверное, потому, что у Арта они чистой небесной голубизны. Его глаза видишь прежде, чем разглядишь самого Арта, глаза я люблю в нем больше всего, а у Кэррика глаза кажутся черными, но ведь они не могут быть черными – наверное, так кажется, потому что зрачки все время гневно расширены.
У того мрачного мужика в камере Кэррика лицо красное, растерянное, а дышит он так, словно с легкими у него проблемы. Он перебирает бумаги, и они о чем-то напряженно беседуют, но слов не разобрать. Мужчина втолковывает что-то, взмок, нервничает, и у Кэррика опять сердитая гримаса на лице.
Дверь открывается. Тина пришла за мной.