Кладбище ведьм

Маша замерла, разглядывая дом через дорогу. В окнах второго этажа горел свет. Он проникал сквозь красные занавески и делался мягким, малиновым.

Уже, наверное, часов десять. В городе в такое время на улицах полно людей, а в поселке все давно спят. Ритм жизни другой, спокойный. Где-то в другой жизни Маша бы рванула сюда жить, насовсем, и чтобы без матери и отчима. Но персональный Ад диктует свои условия…

За спиной зашевелились тени — Маша чувствовала, как они сгущаются (опять нетерпеливые) в ожидании.

Когда же, когда?

Пойми, девочка, мы не торопим, но торопимся. Ожидание было таким долгим, что сил нет.

Пойми и прости, дорогая

Она выдохнула, чувствуя, как страх накатывает от низа живота до груди. Тело больше не чесалось, раздражение прошло.

Маша наклонилась к дыре в сетчатом заборе, приподняла болтающийся край. Острые металлические крючки впились в кожу, но боль не наступила. Было бы смешно застрять в заборе, выбравшись наполовину. Как Винни-Пух в норе у Кролика. Эх, Машенька, тебе бы похудеть.

Впрочем, выбралась она легко, утопив руки в свежем хрустящем снеге. Побежала через дорогу, в темноту соседского забора. Улица была пустынна. Ветер швырял снег на пятна фонарного света и тревожно подвывал, словно волк.

Теперь самое сложное — высокий кирпичный забор. Человек из администрации, видимо, не любил, чтобы кто-то видел, как ему там живется, за забором-то. Маша задрала голову, примериваясь.

У забора имелись выступы из более темных кирпичей, которые издалека складывались в красивый узор. Верх забора венчал козырек темно-зеленого пластика. Главное не соскользнуть с него. Маша подпрыгнула, ухватилась за выпирающий кирпич. Уперлась ногами, едва не соскользнула. Почувствовала, как хрустит под пальцами оледенелая корка. Теперь подтянуться… вытянула правую руку, зафиксировала пальцы на остром изгибе. По физкультуре всегда была твердая пятерка, на канате поднималась до потолка, а еще подтягивалась лучше всех девчонок в классе. Так что, Маш, набрать побольше воздуха, рывок… Когда левая рука коснулась козырька, правая предательски заскользила по оледенелому пластику, пальцы разъехались в стороны, и Маша почувствовала, что падает. Заболтала ногами, в последней надежде удержать равновесие, ударилась коленкой о выступ и вот уже почти упала, но каким-то невероятный образом дотянулась до изгиба и так и повисла, вытянувшись, держась двумя руками за козырек. Сердце бешено колотилось в висках. Из рта вырывался пар, от которого щекотало ноздри. Маша выдохнула, подтянулась как можно выше, забросила ногу и оказалась наверху забора, оттопырив в стороны локти, едва не касаясь губами козырька, между небом и землей.

Ты умница

Девочка, держись

Переживаем

Двор у человека из администрации был широкий и темный, укрытый шиферной крышей, так что снег залетал только в самом начале, у калитки. В окнах первого этажа свет не горел, но на крыльце подмигивал аккуратный красный огонек фонаря, обозначая ступеньки и дверь синего цвета. Во дворе, около крыльца, стоял автомобиль.

Маша осторожно соскользнула вниз с обратной стороны. Под забором росли какие-то кусты, сейчас укрытые снегом. Они затрещали, когда Маша в них наступила, осыпались пушистым белым дождем, обнажая переплетение голых веток.

Маша застыла на мгновение, прислушиваясь. Испуганная было тишина постепенно возвращалась, окутывала все вокруг. Тогда Маша торопливо направилась в обратную от крыльца сторону, вдоль стены из белого кирпича.

Она обогнула дом против часовой стрелки, остановилась в узком коридорчике между забором и стеной. Чуть выше уровня её головы было окно, приоткрытое внутрь. Маша встала на цыпочки, заглядывая. В темноте комнаты ничего не было видно, вдобавок обзор сильно закрывала сетчатая рамка. Кто вообще держит сетку зимой? Она дотронулась до сетки, проверяя на прочность. Обычно рамки для окон держались на «честном слове», точнее на пластиковых крючочках, которые выдерживали разве что несильный порыв ветра. Так и здесь.

Надавить, прощупать два нижних крючка, выудить их из пазов и — вуаля — сетка подалась и начала медленно сползать вбок. Маша вытащила ее на улицу, обнажив треугольный провал в черноту дома. Разглядела шкаф со стеклянными дверцами, край закрытой двери, люстру.

Неприятный холодок страха тяжело провернулся в животе, будто примеривался перед стремительно атакой.

Маша закрыла глаза.

− Вы поможете?

Внутри головы зашевелились тени. Проступили образы. Голоса зашептали

Ни о чём не переживай

Страх — слабость. Нужно быть сильной. Держись.

Держись, девочка

Она открыла глаза, полезла наверх. Холодный подоконник. Выступ бетонного фундамента под ногами. Подтянулась. Перевалилась. Свесила ноги внутрь. Спрыгнула.

Глаза быстро привыкли к темноте. Маша разглядела шкаф и кресло возле него. Сквозь щель под дверью пробивался слабый свет. Слышалось бормотание телевизора — видимо, за стеной. Складки ковра под ногами — ковер словно двигали туда-сюда, не слишком заботясь о том, чтобы расправить. Маша проследила взглядом за складками и увидела в углу комнаты шведскую стенку: турник, акробатические кольца, веревочная лестница и канат. К стене была прикреплена деревянная лестница — такие же стояли в спортзале в школе — с широкими перилами, чтобы за них легко можно было цепляться.

К лестнице был примотан обнажённый человек. Руки и ноги раздвинуты в стороны. Рот заклеен скотчем. Лоб примотан, так, что человек не смог бы пошевелить головой.

Маша зажала руками рот, чтобы не закричать. Холодок в животе взорвался, рассыпая по телу сотни панических иголок.

Человек замычал. Звук вышел глухим и жалобным.

Она увидела его глаза.

Голоса в голове взвились вихрем.

Мы знаем его

Наташа, Наташа, о, господи, ей лучше ничего не говорить

Иголки впились в затылок, в кончики пальцев, не давали сдвинуться с места. Маша сделала шаг вперед. Еще крепче прижала ладони ко рту.

Она тоже знала этого человека. Отец Наташи. Обнажённые участки кожи у него были покрыты синяками и ссадинами. Он следил за Машей взглядом и тихонько мычал.


− Вас освободить? — шепнула Маша, хотя на самом деле ей было страшно даже подходить ближе.

Человек не шевелился — он бы и не смог — но вдруг перестал мычать и подмигнул. Маше показалось, что губы его под скотчем пытаются расплыться в улыбке. Взгляд сделался совершенно безумным, потусторонним.

Уходи!

Уходи от него быстрее!

В темноте чуть поодаль стояли синие пластиковые вёдра, укрытые крышками. Три тридцатилитровых ведра.

− Что происходит?

Голоса метались птицами, тени внутри головы пришли в судорожное движение.

Не подходи

Не надо смотреть

Уходи

Не наше дело

Ты за другим пришла

Но она, конечно же, не послушалась. Подошла, подцепила влажную крышку, приподняла.

Человек замычал вновь. Сильно, с надрывом.

Сквозь тяжелые химические пары было хорошо видно разъеденное кислотой лицо. Кожа местами свернулась в колечки, а местами просто отслоилась и слезла, обнажая потемневшие мышцы. Левый глаз вытек, левый заплыл под разбухшее веко. Из приоткрытого рта торчал толстый серый язык.

Маша почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она отступила на шаг, прижала руки к груди. Тело снова зачесалось, причём сразу целиком, от затылка до пяток — и зуд этот был чудовищный, невыносимый, будто только что Машу облили кислотой.

Беги отсюда!

Человек замычал, заёрзал, натягивая связанные конечности. Он будто смеялся над дурочкой, которую только что увидел. Смеялся и ненавидел.

− Что происходит? — повторила Маша. — Это же мои вёдра, из квартиры. Но их должно быть два… мама… Олег… почему три? Почему в третьем ведре, мать вашу, лежу я?





Глава семнадцатая




1.




Этим вечером у Антона Александровича внезапно появилось действительно много дел.

Вообще-то, он не планировал торопить события. Время играло за него. Просто нужно было чуть-чуть скорректировать план.

Самую важную деталь нынешнего года он наметил на конец недели. Обвел красным маркером дату на календаре — тридцать первое декабря. Новый год, если позволите. Лучшее время для деловых предложений.

Крыгин не любил торопить события. Любое событие должно выстояться, набродиться, прежде чем будет подано на стол. Его необходимо подносить томно-мягким, жаждущим, чтобы кто-нибудь надкусил нежную плоть, разорвал оболочку первых моментов и вонзил зубы в самую гущу.

Оксана говорила: «Уж если пришлось пойти на радикальные меры с Зоей Эльдаровной, то почему бы не подождать с новой ведьмой-наследницей?»

Она была права, как всегда. Безмерная Крыгиновская любовь.

Крыгин мог себе позволить немного подождать. Надя напоминала Антону Александровичу муху, угодившую в липкую паутину. Это была ленивая, нерасторопная муха, которой, в общем-то, и деваться больше было некуда. Запутываясь, наращивая на своем теле слой за слоем липкие влажные ниточки, Надя становилась спокойнее. Она, видимо, надеялась замотаться в кокон, а на выходе обратиться в чудесную бабочку — спасительницу поселка, защитницу слабых и бедных, даму, излечивающую любые болезни, заглядывающую в будущее. О, как много людей даже не подозревают о своём тщеславии, пока не пожнут его плоды.

На деле выходило немного по-другому. Самую малость, если позволите.

Крыгин много раз представлял, как всё произойдет. Тот момент, когда муха осознает, что кокон вокруг неё — это не уютное жилище, внутри которого можно заниматься метаморфозой, а липкая паутина, в которой как ни барахтайся — будешь липнуть всё больше и больше.

Оксана шутила прошлой ночью: «Если есть паутина, то где-то поблизости притаился паук! Это следует понимать, граждане! Без этого в обществе никак!»

Она была пьяна и весела. Антон Александрович разделял её веселье.

В его представлениях — мечтах, если позволите — дело будет обстоять так: тридцать первого декабря они с Оксаной придут в гости в Наденьке. Принесут какой-нибудь торт, подарки. Наде — шикарный букет роз. Наташе — куклу или чем она там увлекается, не важно. Пусть передадут в больницу, если она до того момента не выкарабкается.