Кисейная барышня

— Мою матушку звали Полина. — На молочно-белой поверхности сферы появилось тонкое женское лицо.

— Красавица.

— Да, жаль, что я в батюшку видом пошла. Полина Бобынина. Она умерла, когда мне исполнилось девять. Умерла у меня на руках в скорбном доме, где долгие годы угасала.

Картинка изменилась. Лицо постарело и осунулось.

— Она была чародейкой? С силой не совладала и от того разума лишилась?

— Именно что чародейкой, не чародеем. Ты же знаешь, как в нашей отчизне к магически одаренным женщинам относятся?

— Никак. Потому что их нет, почитай. Одна на сотни тысяч.

— Зорин, я не собираюсь с тобою политику обсуждать. Матушка была той самой «одной из», но так как дар ее в отрочестве не распознали, прочие воспринимали ее дурочкой не от мира сего.

— Она предвещала, мне сказывали.

— И это тоже, а еще лечила, заставляла взглядом двигаться разные предметы и могла разговаривать с мертвыми.

— Как ваш фамильный пропозит Бобыня?

— И это разузнал? — Я хмыкнула. — Пожалуй что да.

— Ты поэтому своего дара не желаешь? Покойников боишься?

— Погоди, к этому подойдем. Когда мои родители поженились да на свет появилась я, батюшка, мужчина хоть и берендийский, но взглядов самых передовых, предложил супруге учиться. Исходники-то замечательные, а чародей в семействе завсегда пригождается. Итак, маман отправилась под крылышко некоего маэстро Локотье, в его сновидческую школу.

— Во Францию?

— В Наполи, но это не важно, у него постоянной резиденции нет. Больше никто Полину Абызову не видел, по крайней мере то, что вернули безутешному супругу, скорее походило на пустую оболочку. Маэстро Локотье объяснил, что ученица не справилась с нагрузками, что так бывает, особенно со слабым полом, что ему очень жаль и что он подождет несколько лет, прежде чем приступить к раскрытию талантов юной Серафимы.

— Погоди, но в Берендии сновидцы запрещены.

— Именно поэтому папенька не мог дать делу официальный ход. Он мог лишь оградить меня от посягательств поганого лоскутника.

— Кого?

— Локотье — это тряпичник по-французски, или лоскутник.

— И тогда твой отец…

— Я младенцем была, он просто принялся ждать, не начнет ли во мне магия проявляться. До сих пор его внимательный взгляд помню. А мне так не хотелось папеньку тревожить, что скрываться стала. Просят меня руны посмотреть, а я только несколько первых называю. Так же и в пансионе на школьной проверке поступила. Без магии, Ванечка, жизнь гораздо проще.

— Особенно когда она у тебя все-таки есть, — улыбнулся Зорин, охватывая взглядом библиотеку.

— Маэстро нашел меня здесь. — Я поежилась воспоминаниям, сфера показывала фигуры в балахонах, страшные маски. — Их, лоскутников, адептов то есть, десятков несколько в мой сон набилось. Локотье орал, что отца изничтожит, орал, что батюшкиными стараниями пять лет уже в подземной тюрьме гниет.

— Так, значит, господин Абызов без последствий дела все же не оставил? Отомстил?

— Мне от этой мысли на душе тепло, — призналась я.

— Он вред тебе причинил, сновидец этот?

— Испугал только. Не знаю, как бежать удалось. Пробудилась в дортуаре, вещи собрала и в церковь школьную отправилась. Там четыре дня и три ночи сидела без сна, пока папенька не приехал. А потом чародей Ансельмус сказал, что я для сновидцев как маяк во тьме сияю, и наложил на меня запирающий аркан. Но сновидчество ведь не от силы чародейской происходит, оно от нее только питается. И тогда появилась Маняша, ведьма, которая каждую ночь принялась сны мои забирать, потому что ведьмы забирать мастерицы.

— Ты сновидица? — уточнил Зорин, будто делая пометки в блокноте. — И покойников не боишься?

— Я ничего не боюсь, только батюшку подвести опасаюсь.

— Понятно. — Он покачался в кресле, поскрипел. — Эта часть истории сложилась без зазоров. Приступай ко второй. Князь Кошкин?

Я вздохнула:

— За горами житье стало привольное. Маняша меня опекала. Мы жили в глуши, на лесной заимке, чисто отшельницы. Книги батюшка присылал в несколько месяцев раз, так что скучно не было. Но, ежели по чести, иногда скучала, особенно когда Маняша в сердитом настроении пребывала. По округе я повадилась шастать. Ну однажды наткнулась на настоящего отшельника, святого старца Онуфрия. Хороший дед, душевный, разговорил он меня однажды, а выслушав, сказал, что есть один способ моей беде помочь, что про тот способ в древних писаниях вычитал. «Надо тебе, Серафима-дитя, пред алтарем с царедворцем сочетаться, да не с простым, а тем, чья душа во служение императору положена». То есть, понимаешь, слова «аффирмация» старец Онуфрий не ведал, это я уже потом, через день, в книжках своих покопавшись, название ему принесла. Старец обещал, что в момент венчания моя магия потечет к супругу, а от него — к его величеству и там упадет каплей в море, потому что у Берендия Четырнадцатого ее и без того видимо-невидимо. А без силы, питающей дар, от сновидчества моего безумия не произойдет, разве что кошмаром каким с благоверным поделюсь, и то если на одной подушке спать будем.

— Ты с отцом советовалась?

— Старец не велел, сказал, что во всем свете только несколько человек осведомлены про эти тонкости, а распространять их дальше для отечества опасно. Ну как лиходеи чужеземные прознают да вздумают на его величество через приближенных воздействовать? Ну и батюшке сюрприз хотелось сделать. Против зятя роду княжеского он не возражал, когда я намекнула, что замуж захотелось.

— Можешь этого отшельника показать? — вдруг спросил Зорин.

Я кивнула, в сфере возник бородатый старец в клобуке.


— Так-так-так…

— Чего «такаешь»?

— Не важно. — Иван потянул меня за руку и пересадил из кресла к себе на колени. — Все-таки ты немножко блаженная, Серафима. Буди меня, время до утра можно с пользой провести.

И жарким поцелуем намекнул, какого рода польза имеется в виду.

— Погоди. — Я отстранилась. — Ежели ты старца Онуфрия подозреваешь, он абсолютно точно ни при чем. Не готовил он покушений на венценосную особу, ему знать, что его величество моей силы не сдюжит, было неоткуда. И малахит… Иван, вы там в своем сыске чисто дети. Добыча минеральная отдельными старателями ведется, за лицензии никто сражаться не будет, это мелко для солидного предпринимателя.

— Серафима! — Его строгий тон не вязался с фривольностью позы. — Поясни!

— Ты из вас троих самый красивый, — пояснила я. — Ни Семен Аристархович Крестовский, ни Эльдар, не знаю как по батюшке, Мамаев, мне по сердцу не пришлись.

— Давидович, — пробормотал Иван. — Эльдар Давидович. Но тебя там не могло быть, когда я с друзьями связывался. Я защиту на все входы-выходы наложил.

— Ледяную такую? Я ее расколотила, Гавр даже испугаться не успел. — Ошеломление на лице Ивана нравилось мне чрезвычайно. — Иванушка ты, дурачок. Думаешь, отчего сновидческие практики в отечестве запрещены? Оттого, что мы внутрь любого чародейского пространства пробираться способны, потому что оно со снами сходство имеет. А ежели сможем и в реальное место забрести, тут нас, наверное, на всем белом свете запретят.

Зорин смотрел на меня своими разноцветными глазами, молчал, и расшифровать его молчание у меня не получалось. «Просыпаться пора, — решила я. — Мне еще продолжение ночи обещали, а я обещание стребую, так не оставлю».

Чародей не шевелился, я заметила, что он и не моргает даже. Мне стало трудно дышать, сдавило плечи. Я попыталась позвать Ивана, но лишь хрипло закашлялась.

От кашля проснулась. Перед глазами темнота, в носу пыль, тело сжато со всех сторон, ритмичные покачивания.

Меня предположительно несут, как тюк в пыльной обмотке. Живот встретился с чем-то твердым, покачивания стали резче.

Перекинули через седло, теперь везут.

Я попыталась задремать, чтоб через сон позвать Зорина, но от духоты и тряски ничего не получилось. Покричала: «Помогите!», с тем же эффектом.

Босые пятки овевало холодным ветром и окропляло холодным дождем. Холодно!

Я чихнула, от чиха вдохнула пыль, закашлялась, чихнула…

Кто бы меня ни похитил, клянусь, мало ему не покажется. Не будь я папина дочка Серафима Абызова!

Меня сняли с седла, две пары рук понесли, судя по движениям, вверх по лестнице. Пяткам стало теплее, вдалеке музицировали на фортепьяно, где-то заливисто хохотала женщина, хлопнула дверь.

— Подготовьте вашу госпожу, — властно проговорил незнакомый мужской голос.

Меня поставили, опять хлопнула дверь.

— Барышня!

Рывок, падение, я лежала на своем прикроватном коврике отнюдь не в своей спальне. Из моего тут были еще обе Марты и сонный кот Гавр, не спящий, а, напротив, пытающийся снять зубами перевязку со спины.

— Пылищу развели, — накинулась я на горничных, потому что не выплеснуть хоть на кого-то раздражения не могла. — Чуть не задохнулась, пока меня сюда тащили! Так-то вы прибираетесь?

— Это не наш коврик! — всплеснула пухлыми руками девица Фюллиг. — Христом-Богом, барышня!

— У нашего розы песочного оттенку, а эти шафранные, — поддержала товарку девица Царт.

Значит, заворачивали меня в зоринский ковер. Это у него плохо прибираются, не у меня. Какое, пропади оно пропадом, облегчение!

— Авр-р-р, — велел Гавр, и я послушно взяла его на руки.

— Тебя то за какие грехи? И, главное, кто?

— Ав-р, — пожаловался страдалец.

— Марта?

— Не знаем, барышня. За полночь уже было, влезли в окно четверо…

— В черных масках…

— С кинжалами…

— Да хоть с катапультами, — перебила я начинающуюся групповую истерику. — И хоть семь десятков. Залезли, а вы чего?

— А мы ничего, ну то есть ничегошеньки не успели. — Марта-худышка нервно всхлипнула. — Кляп в рот, лезвие к шее. Где барышня, спрашивают. Я говорю…

— С кляпом?

— Нет, кляп потом засунули. Но я так перепугалась, что даже не подумала кричать.