Кисейная барышня
Часть 37 из 48 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
У кровати стояла полупустая плошка с молоком и еще одна, с обглоданным рыбьим хвостом. Аппетит у нас преотменный.
На прикроватном столике обнаружилась записка от доктора, где он сообщал, что питомец мой страдает неким лишаем, которого Карл Генрихович доселе в практике не встречал, но наложил страдальцу мазь, от которой тому всенепременно полегчает. Доктор собирался нанести нам повторный визит завтра после обеда.
«Касаемо вашей, любезнейшая Серафима Карповна, просьбы… — писал далее почтенный эскулап. — Завтра же я буду иметь удовольствие сопроводить вас к одной из упоминаемых мною в последней нашей беседе персон, вторая, к сожалению, к разговору абсолютно непригодна…»
Мне пришлось дважды перечесть щедро украшенные завитушками строки, чтоб понять, что он имеет в виду.
Ведьмы! Я просила Карла Генриховича свести меня с ведьмами, выжившими после прошлого пробуждения Крампуса. Только вот теперь мне эта встреча вроде без надобности. Маняша ведь нашлась.
Я сложила записку.
Неудобно отказываться. Старец прилагал усилия, узкими тропками хромал, чтоб мне разговор устроить, а мне без надобности? Нет уж, схожу, авось не убудет. Ивана еще можно пригласить для компании. Доктору скажу, что Зорин — свой человек, таиться от него более не будем. Платьице надену палевое, шляпку на тон темнее и новые перчатки, невесомые, кружевные, сквозь которые кожа ощутит любое прикосновение руки спутника.
В дверь постучали, я выглянула, чтоб Гавра не тревожить.
— Барышня Бобынина изволили к обеду в одиночестве спуститься, — сообщила Марта-толстушка, — идёмте, Серафима Карповна, мы и вас обиходим.
— А что, гонг к обеду уже был? Я не слышала.
Дверь в спальню я прикрыла, можно было не шептаться.
Марта пожала сдобными плечиками:
— Так Наталья Наумовна так верещать изволили, что любой гонг прослушать можно.
Марта-худышка в гардеробной уже расправляла на манекене синее простое платье.
— Без украшений, — сказала она, — очень девичье.
Я покачала головой, отвергая ее выбор.
— Оно-то простое, но с секретом. Там, девицы мои любезные, такой узкий крой, что мало что на долю мужского воображения останется. Никак нельзя в этом наряде обедать.
Я прошлась вдоль гардеробной:
— Вот это, бледно-зеленое.
Цвет мне не особо шел, но и не дурнил.
— По сравнению с кузиной будете бедной родственницей смотреться, — предупредила Марта.
Я рассеянно ответила:
— Ну и пусть.
Пока меня одевали, я послушала свежие новости и сплетни. И в тех и в других главенствовал господин Фальк. Он выследил и убил Крампуса, он нашел абызовскую няньку, он обесчестил профессорскую вдову.
— Чего? — На этом моменте я натурально открыла рот в удивлении.
Оказалось, что в последнем пункте утверждение строится на принципе презумпции, то есть считается истинным, пока не доказано обратное. На Руяне Йосиф Хаанович имел репутацию сердцееда и ловеласа, ходока, как мне было сообщено.
— Гуляли по аллеям, — загибала пальцы Марта-худышка, пока другая возилась со шнуровкой у меня на спине, — после гуляли в темных местечках, там, где скамейки стоят, а фонарей нет, а когда госпожа Шароклякина в отель вернулась, была раскрасневшись.
— Самого влюбленного виду была, — донеслось у меня из-за спины. — Готово.
Я покрутилась перед зеркалом, присела на пуфик, закалывая волосы.
— Абсолютно нелепая сплетня.
— Какая есть, — Марта-толстушка подавала мне шпильки. — Могу другую рассказать, не про его благородие. К примеру, малышка Сабина, которая в княжеском доме посуду моет, рассказала сегодня, что гризетка барышни Бобыниной теперь там же служит.
— Где? — Моя рука замерла у затылка, так и не воткнув шпильку. — На вилле?
— Ну да. Сабина видела, как она вчера пришла, будто знала, куда идет, будто не раз уже бывала.
— Любопытно. — Я заколола последний локон. — Спасибо, девушки. Возьмите.
В ящичках туалетного столика было довольно денежек, поэтому я протянула горничным по ассигнации.
К удивлению моему, обе они отказались:
— Не стоит нас, барышня, за каждый чих одаривать.
— Разбалуете.
— А гостей привечать и без того наша работа.
— Хорошо. — Я вернула бумажки в ящик. — Тогда я вас при отъезде отблагодарю.
Меня заверили, что и при отъезде необязательно, тоном намекая, что так-то будет лучше, а потом поторопили на обед, оставшись прибираться и ухаживать за страдающим Гавром.
Настроение мое было преотличным. Маняша нашлась, а уж с нею мы разберемся и с лоскутниками, и с прочими сонными тварями. Ивановой защиты хватит еще на двадцать семь дней, в моем положении это почти вечность. И, наконец, Иван. Мужчина, от которого кровь моя бежит по жилам огненными ручейками, в чьих глазах я читаю отражение собственных желаний. Тут времени меньше. Как только его начальник прикажет, Зорин покинет и Руян, и меня. Но лишь в том случае, если ему не прикажут арестовать и конвоировать в Мокошь-град барышню Абызову, а тогда у меня будет еще пара дней с ним. Ну разве не прекрасно?
Напевая, я спустилась по лестнице, поприветствовала Ларису Павловну, спросила ее с преувеличенным воодушевлением:
— Господину Фальку удалось вытеснить из ваших мыслей романтических книжных героев?
— Проказница. — Госпожа Шароклякина улыбнулась и многозначительно постучала веером о раскрытую ладонь. — Отвечу без жеманства. Сей господин довольно компактен, так что прочим героям в моих мыслях достаточно лишь подвинуться.
Я прыснула и покраснела. Я покраснела, а вовсе не Лариса Павловна! Старая школа, чего уж там, мне учиться и учиться.
Шароклякина спросила о Гавре, я принялась описывать его страдания.
— Вот так так! — перебила меня возгласом собеседница, придержав за локоть на пороге обеденной залы.
Натали в премиленьком палевом платье, том самом, которое я хотела надеть завтра, сидела за столиком на двоих у окошка. Компанию ей составлял Иван Иванович Зорин. Ручка кузины лежала на его запястье. И даже через залу я рассмотрела новые кружевные перчатки.
— Коротковат нарядец, — решила матрона, отводя от лица лорнет, коим вооружилась, — будто с чужого плеча.
— Ах, оставьте, — жалобно прошептала я, кивая кузине.
Мы с Ларисой Павловной прошли к своим местам и поприветствовали семейство Сиваковых. Аппетита не было, я терзала распластанный на фарфоре тарелки бифштекс да орнаментально украшала его горошинками гарнира.
И нисколько тебе, Серафима, кручиниться не стоит. Все же наилучшим образом складывается. Да, ты испытала ревность, но зато тебя покинуло чувство вины. Это ли не повод к радости? Натали счастлива своим кавалером, а ты должна быть ее счастьем довольна. Кажется, то, что к тебе, испытывает господин Зорин, относится к виду так называемой плотской любви, то бишь страсти. А любовь в более общем понимании есть единение душ. И если Иван нашел сие единение с госпожой Бобыниной, ты, Серафима, со своими порывами соваться не смей. К неклюдам в табор отправляйся да монистами там дребезжи, ежели страстей хочется.
Госпожа Шароклякина увлеченно беседовала с Сиваковым, они обсуждали эволюцию современного общества почему-то на примере выведения новых статей арлейских рысаков. Госпожа Сивакова супруга одернула, упрекнув в излишней физиологичности темы, вредной для ушей юных барышень. А я вспоминала другую лошадку.
— Что-то вы, Симочка, совсем загрустили, — заметила Лариса Павловна.
— Мигрень. Прилечь, наверное, придется.
Шароклякина подозвала официанта:
— Распорядись, человече, горничным, чтоб шляпку и плащ для барышни Абызовой вниз снесли.
— Но, Лариса Павловна!
— Не спорьте, Серафима. Моцион — лучший способ с мигренями бороться, уж будьте уверены. — Она посмотрела куда-то вбок. — К тому же в этом заезде я поставила бы не на эту лошадь. Вы сами, Серафимочка, в Ареле бывали?
— Не приходилось.
— А я, представьте, знакома с тамошним конезаводчиком…
Далее госпожа Шароклякина оседлала лошадиную тему и с нее до конца обеда не спрыгивала.
Натали нагнала нас в фойе:
— Фимочка, Иван Иванович поведал мне о чудесном спасении Маняши.
Чародей в подтверждение кивнул.
— Ты же не будешь возражать, если мы с Иваном навестим страдалицу? — Умильностью кузининого тона можно было хинин подслащивать.
Я как раз завязывала ленты поданной шляпки, поэтому удачно скрыла от присутствующих выражение лица:
— Не буду, Наташенька, ежели ты в визите свой самаритянский долг видишь. А уж Мария Анисьевна как тебе обрадуется! Даже представить страшно.
Зорин хмыкнул, я перехватила в зеркале его веселый взгляд.
— К прискорбию своему, Наталья Наумовна, временем сегодня не располагаю, — пробасил он.
— Служебная надобность?
— Вот именно.
Я рассмотрела свое отражение, осталась довольна, кивнула кузине и ухватила под руку Ларису Павловну:
— Желаете на лошадок полюбоваться? В здешней конюшне, кажется, и несколько арельских скакунов имеется.
На прикроватном столике обнаружилась записка от доктора, где он сообщал, что питомец мой страдает неким лишаем, которого Карл Генрихович доселе в практике не встречал, но наложил страдальцу мазь, от которой тому всенепременно полегчает. Доктор собирался нанести нам повторный визит завтра после обеда.
«Касаемо вашей, любезнейшая Серафима Карповна, просьбы… — писал далее почтенный эскулап. — Завтра же я буду иметь удовольствие сопроводить вас к одной из упоминаемых мною в последней нашей беседе персон, вторая, к сожалению, к разговору абсолютно непригодна…»
Мне пришлось дважды перечесть щедро украшенные завитушками строки, чтоб понять, что он имеет в виду.
Ведьмы! Я просила Карла Генриховича свести меня с ведьмами, выжившими после прошлого пробуждения Крампуса. Только вот теперь мне эта встреча вроде без надобности. Маняша ведь нашлась.
Я сложила записку.
Неудобно отказываться. Старец прилагал усилия, узкими тропками хромал, чтоб мне разговор устроить, а мне без надобности? Нет уж, схожу, авось не убудет. Ивана еще можно пригласить для компании. Доктору скажу, что Зорин — свой человек, таиться от него более не будем. Платьице надену палевое, шляпку на тон темнее и новые перчатки, невесомые, кружевные, сквозь которые кожа ощутит любое прикосновение руки спутника.
В дверь постучали, я выглянула, чтоб Гавра не тревожить.
— Барышня Бобынина изволили к обеду в одиночестве спуститься, — сообщила Марта-толстушка, — идёмте, Серафима Карповна, мы и вас обиходим.
— А что, гонг к обеду уже был? Я не слышала.
Дверь в спальню я прикрыла, можно было не шептаться.
Марта пожала сдобными плечиками:
— Так Наталья Наумовна так верещать изволили, что любой гонг прослушать можно.
Марта-худышка в гардеробной уже расправляла на манекене синее простое платье.
— Без украшений, — сказала она, — очень девичье.
Я покачала головой, отвергая ее выбор.
— Оно-то простое, но с секретом. Там, девицы мои любезные, такой узкий крой, что мало что на долю мужского воображения останется. Никак нельзя в этом наряде обедать.
Я прошлась вдоль гардеробной:
— Вот это, бледно-зеленое.
Цвет мне не особо шел, но и не дурнил.
— По сравнению с кузиной будете бедной родственницей смотреться, — предупредила Марта.
Я рассеянно ответила:
— Ну и пусть.
Пока меня одевали, я послушала свежие новости и сплетни. И в тех и в других главенствовал господин Фальк. Он выследил и убил Крампуса, он нашел абызовскую няньку, он обесчестил профессорскую вдову.
— Чего? — На этом моменте я натурально открыла рот в удивлении.
Оказалось, что в последнем пункте утверждение строится на принципе презумпции, то есть считается истинным, пока не доказано обратное. На Руяне Йосиф Хаанович имел репутацию сердцееда и ловеласа, ходока, как мне было сообщено.
— Гуляли по аллеям, — загибала пальцы Марта-худышка, пока другая возилась со шнуровкой у меня на спине, — после гуляли в темных местечках, там, где скамейки стоят, а фонарей нет, а когда госпожа Шароклякина в отель вернулась, была раскрасневшись.
— Самого влюбленного виду была, — донеслось у меня из-за спины. — Готово.
Я покрутилась перед зеркалом, присела на пуфик, закалывая волосы.
— Абсолютно нелепая сплетня.
— Какая есть, — Марта-толстушка подавала мне шпильки. — Могу другую рассказать, не про его благородие. К примеру, малышка Сабина, которая в княжеском доме посуду моет, рассказала сегодня, что гризетка барышни Бобыниной теперь там же служит.
— Где? — Моя рука замерла у затылка, так и не воткнув шпильку. — На вилле?
— Ну да. Сабина видела, как она вчера пришла, будто знала, куда идет, будто не раз уже бывала.
— Любопытно. — Я заколола последний локон. — Спасибо, девушки. Возьмите.
В ящичках туалетного столика было довольно денежек, поэтому я протянула горничным по ассигнации.
К удивлению моему, обе они отказались:
— Не стоит нас, барышня, за каждый чих одаривать.
— Разбалуете.
— А гостей привечать и без того наша работа.
— Хорошо. — Я вернула бумажки в ящик. — Тогда я вас при отъезде отблагодарю.
Меня заверили, что и при отъезде необязательно, тоном намекая, что так-то будет лучше, а потом поторопили на обед, оставшись прибираться и ухаживать за страдающим Гавром.
Настроение мое было преотличным. Маняша нашлась, а уж с нею мы разберемся и с лоскутниками, и с прочими сонными тварями. Ивановой защиты хватит еще на двадцать семь дней, в моем положении это почти вечность. И, наконец, Иван. Мужчина, от которого кровь моя бежит по жилам огненными ручейками, в чьих глазах я читаю отражение собственных желаний. Тут времени меньше. Как только его начальник прикажет, Зорин покинет и Руян, и меня. Но лишь в том случае, если ему не прикажут арестовать и конвоировать в Мокошь-град барышню Абызову, а тогда у меня будет еще пара дней с ним. Ну разве не прекрасно?
Напевая, я спустилась по лестнице, поприветствовала Ларису Павловну, спросила ее с преувеличенным воодушевлением:
— Господину Фальку удалось вытеснить из ваших мыслей романтических книжных героев?
— Проказница. — Госпожа Шароклякина улыбнулась и многозначительно постучала веером о раскрытую ладонь. — Отвечу без жеманства. Сей господин довольно компактен, так что прочим героям в моих мыслях достаточно лишь подвинуться.
Я прыснула и покраснела. Я покраснела, а вовсе не Лариса Павловна! Старая школа, чего уж там, мне учиться и учиться.
Шароклякина спросила о Гавре, я принялась описывать его страдания.
— Вот так так! — перебила меня возгласом собеседница, придержав за локоть на пороге обеденной залы.
Натали в премиленьком палевом платье, том самом, которое я хотела надеть завтра, сидела за столиком на двоих у окошка. Компанию ей составлял Иван Иванович Зорин. Ручка кузины лежала на его запястье. И даже через залу я рассмотрела новые кружевные перчатки.
— Коротковат нарядец, — решила матрона, отводя от лица лорнет, коим вооружилась, — будто с чужого плеча.
— Ах, оставьте, — жалобно прошептала я, кивая кузине.
Мы с Ларисой Павловной прошли к своим местам и поприветствовали семейство Сиваковых. Аппетита не было, я терзала распластанный на фарфоре тарелки бифштекс да орнаментально украшала его горошинками гарнира.
И нисколько тебе, Серафима, кручиниться не стоит. Все же наилучшим образом складывается. Да, ты испытала ревность, но зато тебя покинуло чувство вины. Это ли не повод к радости? Натали счастлива своим кавалером, а ты должна быть ее счастьем довольна. Кажется, то, что к тебе, испытывает господин Зорин, относится к виду так называемой плотской любви, то бишь страсти. А любовь в более общем понимании есть единение душ. И если Иван нашел сие единение с госпожой Бобыниной, ты, Серафима, со своими порывами соваться не смей. К неклюдам в табор отправляйся да монистами там дребезжи, ежели страстей хочется.
Госпожа Шароклякина увлеченно беседовала с Сиваковым, они обсуждали эволюцию современного общества почему-то на примере выведения новых статей арлейских рысаков. Госпожа Сивакова супруга одернула, упрекнув в излишней физиологичности темы, вредной для ушей юных барышень. А я вспоминала другую лошадку.
— Что-то вы, Симочка, совсем загрустили, — заметила Лариса Павловна.
— Мигрень. Прилечь, наверное, придется.
Шароклякина подозвала официанта:
— Распорядись, человече, горничным, чтоб шляпку и плащ для барышни Абызовой вниз снесли.
— Но, Лариса Павловна!
— Не спорьте, Серафима. Моцион — лучший способ с мигренями бороться, уж будьте уверены. — Она посмотрела куда-то вбок. — К тому же в этом заезде я поставила бы не на эту лошадь. Вы сами, Серафимочка, в Ареле бывали?
— Не приходилось.
— А я, представьте, знакома с тамошним конезаводчиком…
Далее госпожа Шароклякина оседлала лошадиную тему и с нее до конца обеда не спрыгивала.
Натали нагнала нас в фойе:
— Фимочка, Иван Иванович поведал мне о чудесном спасении Маняши.
Чародей в подтверждение кивнул.
— Ты же не будешь возражать, если мы с Иваном навестим страдалицу? — Умильностью кузининого тона можно было хинин подслащивать.
Я как раз завязывала ленты поданной шляпки, поэтому удачно скрыла от присутствующих выражение лица:
— Не буду, Наташенька, ежели ты в визите свой самаритянский долг видишь. А уж Мария Анисьевна как тебе обрадуется! Даже представить страшно.
Зорин хмыкнул, я перехватила в зеркале его веселый взгляд.
— К прискорбию своему, Наталья Наумовна, временем сегодня не располагаю, — пробасил он.
— Служебная надобность?
— Вот именно.
Я рассмотрела свое отражение, осталась довольна, кивнула кузине и ухватила под руку Ларису Павловну:
— Желаете на лошадок полюбоваться? В здешней конюшне, кажется, и несколько арельских скакунов имеется.