Кисейная барышня

— И на эти самоцветы ваша гризетка тоже могла руки наложить?

— Не могла, Фимочкины драгоценности все до одной описаны и магическими метками защищены. Дядюшка так велел.

Колечко и брошь. Иван Иванович, прищурившись, посмотрел на спину целеустремленной Серафимы. Нашла повод в приказ явиться, авантюристка. И вертит же окружающими, как ей угодно, и кузиной, и госпожой Шароклякиной, и им, Иваном, тоже. «Простите, ради бога простите…» И шмыг за порог, особо секретами не поделившись.

— Может, ну его? — Будто прочитав мысли чародея спросила Натали. — Давайте на причал лучше прогуляемся? Присутственные места меня угнетают. К тому же Фимочка, насколько я успела заметить, не в восторге от вашего общества.

— Какая вы, Наталья Наумовна, наблюдательная! — восхитился Зорин и потащил ее вперед.

Барышня охнула, затем зачастила:

— Мне нельзя, решительно нельзя неудовольствие Абызовых вызвать. Поймите, Ванечка, я в полной их власти. Сейчас, когда мне пришлось расстаться с Лулу, Фимочка велела к ней в апартаменты переезжать, потому что мне теперь одной оставаться неприлично.

— Чудовищная ситуация.

Серафима уже спускалась по ступеням к дощатой террасе пляжа. Лариса Павловна тяжело дышала, прислонившись к балюстраде.

— Но Фимочка так настаивала на увольнении Лулу…

— Неужели?

— Она уверена, что моя горничная распускала нехорошие слухи о ней в местном обществе. Ну, знаете, о том, что Фимина матушка… — Натали смолкла, будто не решаясь говорить дальше.

Шароклякина обмахивалась огромным, как парус, носовым платком, спускаться за Серафимой на пляж, видимо, не собиралась.

— Матушка?

Зорин просто повторил последнее услышанное слово с вопросительной интонацией. Он часто пользовался этой хитростью, когда беседа его нисколько не занимала, а продолжать ее требовали приличия или иная необходимость.

— Полина Захаровна Абызова, — драматичным шепотом сказала Натали. — Моя тетушка. Она закончила дни свои в скорбном доме. И сей факт Фимочку до крайней степени угнетает.

— Угнетает?

— Несомненно. Фимочка постоянно твердит, что безумие передается по наследству, ей сию премудрость в заграничном пансионе поведали.

— А в роду Бобыниных больше сумасшедших не было?

Наталья Наумовна обиделась:

— Наш благородный род…

— Происходит от соратника Берендия Первого, Бобыни. Я полистал Бархатную книгу. Примите восторги, Наталья Наумовна. Ваше семейное древо из одного корня с императорским дубом произрастало.

Натали сменила гнев на милость, улыбнулась и даже чуть ускорила шаг. Лариса Павловна помахала приветственно платком:

— Серафима внизу кого-то углядела, знакомца, попросила здесь ее обождать.

Зорин прислонил Натали к балюстраде, поклонился дамам и спустился на пустынный пляж. Серафима обнаружилась справа, шагах в двухстах у отвесной каменной стены. Компанию ей составлял молодой парень, видно из местных, в парусиновой паре с картузом в руке. Они как раз заканчивали разговор, потому что парень поклонился, надел картуз и зашагал прочь по разложенным под стеной мосткам. Серафима провожала его взглядом, стоя к Зорину спиной. Он спрыгнул и пошел к ней. Доски пружинили, не заметить приближения чародея Серафима не могла, но обернулась, лишь когда Иван приблизился к ней вплотную.

— Господин Зорин, — она кивнула с равнодушно-злой улыбкой, — по служебной надобности рыщете?

— По личной. Хотелось с вами наедине побеседовать.

— Беседуйте, — разрешила Серафима, поправляя перчатки.

— Позвольте узнать, кто тот молодой человек, с которым вы только что распрощались?

— Не позволю.

Помолчали. Серафима не выдержала первой:

— Если вы желали обсудить наш послеобеденный поцелуй, любезный Иван Иванович, давайте закончим побыстрее.

— Начинайте, — разрешил Зорин и взял ее за руку, она дернулась, но Иван Иванович скользнул пальцами ей под манжету платья и извлек сложенную многократно записку.

— Отдайте!

— Ротмистр Сухов, кажется? — Иван мотнул годовой, указывая направление. — Военную выправку простой одеждой не скроешь. — Почтальон любви?

— По какому праву вы учиняете мне обыск?

Он рассматривал послание, сложенное хитроумными складками так, что походило на бумажную розу. Траурные венки такими украшают. Тяжело вздохнул:


— Держите, огненная Серафима. Простите скандальную выходку и прочее…

— Тогда вы мне простите утреннюю выходку, — энергично предложила барышня, — и прочее…

Она попыталась обойти Зорина по шатким мосткам.

— Когда у вас свидание с князем?

Иван придержал ее за плечи, чтоб не упала. В придерживании барышень он за сегодня натренировался на годы вперед.

— После заката. — Собольи брови Серафимы сдвинулись к переносице. — Как все успеть, ума не приложу, было бы в сутках часов сорок, вот тогда ладно бы было. Вы бы мой список дел на сегодня посмотрели, ахнули бы.

Она уже отвернулась от Зорина, чтоб устремиться к лестнице.

Иван чувствовал себя прескверно, дураком, если по-простому. Записку еще отбирать бросился, болван. Побеседовать с вами желаю… О чем вам с ней беседовать? Ах, Серафима Карповна, простите, оплошал, застигнутый врасплох вашими эротическими порывами? Он же просто хотел попросить ее отступиться, дать ему закончить то, что начал третьего дня. И посулить и Маняшу, живую и невредимую, и голову Крампуса вместо пресс-папье. А после исполнить обещание и вернуться в Мокошь-град, вспоминая Руян как страшный сон.

— Чуть не забыла. — Серафима резко остановилась, обернувшись, отчего Зорину опять пришлось ее придержать. — Иван Иванович, не обижайте Натали, пожалуйста.

— И в мыслях не было. — В мыслях и правда было совсем другое, абсолютно с Натальей Наумовной не связанное, например, родинка в левом уголке рта.

— Натали настрадалась в своей жизни предостаточно, поверьте.

— Верю.

— И у нее тонкая душевная организация.

— Организация?

— Да вы меня не слушаете!

Иван Иванович кивнул, соглашаясь с обвинением, и поцеловал барышню Абызову.



Недаром говорят умные люди, хочешь рассмешить судьбу, поведай ей о своих планах. Хорошо хоть планы мои порушенные были, в сущности, мелкими и незначительными. Но обо всем по порядку. Не успели мы с Гавром спуститься по лестнице, только преодолели первый пролет, путь нам преградило всхлипывающее и стенающее тело дражайшей кузины. Натали сидела на ступеньке, сотрясаясь в рыданиях.

— Что приключилось?

— Ах, Фимочка! Ограбили! Лулу-мерзавка!

Я отобрала у кузины носовой платок и флакончик с ароматической солью, промокнула слезные реки, втерла в виски по капельке снадобья:

— Может, в нумер вернемся, водички попьешь?

— Не могу! — горестный стон. — Не могу-у! Колечко с бирюзой и брошь!

— Я тебе другие подарю, еще лучше.

Но Натали меня не слушала:

— Смотрю, нет драгоценностей. Я сразу к Ивану побежала, чтоб он мерзавку к ответу призвал, а его нет-у-у!

Я посмотрела на дверь зоринского номера.

— У прислуги спрашивала, куда твоя воровка из отеля отправилась?

Натали подняла на меня красные от слез глаза:

— Не оставляй меня, Фимочка! Меня теперь любой обидеть может! Любой… Лулу… мерзавка… к ответу…

Поняв, что слова мои услышаны не были, я потянула кузину за руку:

— В управу пойдем, сообщим о краже.

— Но Иван?

Видеть господина Зорина мне совершенно не хотелось.

— Мы, сестрица, и сами с усами. Околоточный надзиратель мне знаком, он городового на причал отправит, если гризетка твоя с острова уплыть надумает, там ее, голубушку, и арестуют.

Всхлипывания Натали стали совсем уж неразборчивыми, но она послушно поднялась на ноги.

— Фимочка, — кузина заметила Гавра, ожидающего нас у стены, — умоляю, избавься от этого исчадия бездны. Мои чувства, и без того расстроенные, не вынесут, не… И-ик!

Гаврюша в руки дался, но зарычал, когда понял, что я несу его обратно в наши апартаменты.