Кэйтлин и Купидон
Часть 11 из 41 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но я едва прислушиваюсь к его словам: я просматриваю информацию, предоставленную Роуэном. Джефф Бакли – его любимый музыкант, Толстой – его любимый писатель… а затем – я вижу! – в графе «профессия» есть то, что я ищу; то, что я почти ощущаю спинным мозгом, когда смотрю на этого человека. Его профессия: «ясновидец и чтец ауры».
– В яблочко! – говорю я, пока Стью тихо присвистывает.
– Ого, ты молодец! – признает он.
Эйд встает и захлопывает ноутбук.
– Хорошо, теперь, когда дело сделано, мы можем наконец пойти в паб?
– Будет здорово, если ты к нам присоединишься, – говорит мне Стью, но его слова проплывают мимо меня. Я думаю о Гарри и вспоминаю тот день, когда рассказала ему, что свидание Гвинни с его пациентом прошло хорошо. Как он закричал: «Ура!», словно ребенок, открывающий подарок. Я отрицательно качаю головой:
– Вы идите, ребята, а у меня тут еще куча дел.
– Ты уверена? – уточняет Стью, пожав плечами. Я киваю, и они начинают собираться. Стью забрасывает на плечи оранжевый рюкзак поверх черной стеганой куртки. Я машу им рукой, когда они выходят на лестницу. В дверях Стью оборачивается, и его глаза вновь встречаются с моими.
Глава 9
Единственный признак того, что Верити вошла в мой дом, – хлопок двери за ее спиной. Никакого «Привеееет!», лишь звуки ее медленных шагов по коридору. Я слышу, как она кладет ключ на полку. Обычно она все делает с грохотом: ключи со звоном падают на кафельную плитку прихожей, ее пальто с искусственным мехом соскальзывает с плеч и шлепается на пол. Но сегодня она тихо подходит сзади, пока я делаю приготовления к нашему чаепитию, и обхватывает меня руками за талию, положив подбородок на мое плечо. От нее пахнет ванилью и сигаретами. Мех с ее пальто – пурпурный, в тон волосам – щекочет мне нос. Я оборачиваюсь и крепко ее обнимаю. Объятия Верити удивительны: ее груди как удобная полочка, и она прижимает тебя к ней, стискивая так сильно, словно земная ось вдруг покачнулась, и она удерживает тебя от полета вверх тормашками. Но сейчас ее руки безвольно висят по бокам.
– Эй-эй, что случилось?
Она отстраняется, расстегивает пальто на груди, а затем несет обратно в прихожую на вешалку.
– Ничего, просто дерьмовый день, вот и все. – Верити не любит рассказывать о своих проблемах. «В мире происходят вещи намного ужаснее, Кэйт», – говорит она всякий раз, когда я пытаюсь что-то из нее выудить. – Как поживаешь? Как обстоят дела с Морвеной Стар?
Это повод, по которому я пригласила ее к себе, – притворившись, что хочу отпраздновать удачный подбор пары для Морвены. Однако на самом деле я желаю поговорить с Верити о Стью. Я хочу, чтобы она помогла мне оценить ситуацию, – может, это только я почувствовала такое сильное влечение? Что, если он был просто дружелюбен? Случилось это лишь в моей голове, или он ощутил тот же жар, что и я? Но вместе с тем я не знаю, какой ответ мне нужен.
– Хорошо! Я ей рассказала об этом парне, Роуэне, и ей понравился его голос. Она с ним еще не виделась, но он в отличной форме, и думаю, никаких проблем не будет, – говорю я, подходя к холодильнику и доставая бутылку розового «Моета». – Так что это уже можно с легким сердцем отпраздновать, я считаю. – Я поднимаю бутылку, помахивая ею. Верити улыбается в ответ, однако еле-еле. Она похожа на выжатый лимон. Я протягиваю ей шампанское, чтобы она открыла. Она не стреляет пробкой в потолок, а аккуратно выкручивает ее, промокая пролившиеся струйки бумажным кухонным полотенцем, вместо того чтобы ловить их ртом прямо из бутылки. Она достает два бокала, наполняет оба, один протягивает мне и слегка приподнимает свой.
– За мою дорогую милую Кэйтлин! Я так рада за тебя!
И с последним словом этой речи она срывается в слезы.
Плач Верити почти так же заразителен, как и смех, – то ее невероятное гудение. Ее плач напоминает бесконечную икоту, перемежаемую извинениями. «Ик, ик, ой, прости, ик», – издает она невнятные звуки, ее тело трясется от всхлипываний, и эта женщина – большая, сильная женщина – на моих глазах превращается в размазню. Все, что я могу сделать, – это обнимать ее, пока она дрожит, и поглаживать по волосам. Тугие афро-кудряшки подпрыгивают от моих прикосновений.
По-прежнему крепко обнимая ее за плечи одной рукой, я протягиваю другую к газовой конфорке и выключаю газ. Затем веду Верити в гостиную, к дивану: мягкому лежбищу, купленному для удобства, а не ради внешнего вида.
– Ну вот, пусть Гектор примет тебя в свои объятья, – говорю я.
Она поднимает взгляд от подушки, в которую уткнулась носом:
– Ты довольно странная – давать дивану имя…[6]
– А теперь скажи: что случилось?
Верити подтягивает колени к груди и тихо бормочет:
– О, я чувствую себя такой дурой… я не должна так расклеиваться, только не после… не после всего…
Я легонько толкаю ее в бок:
– Завязывай, твои проблемы важны. Ты должна мне рассказать, так будет лучше.
Она отворачивает лицо от колен – оно опухло и отекло, из носа течет. Я хватаю коробку с бумажными платочками и сую ей. Она глубоко вздыхает.
– Ладно, слушай… Джереми… Джереми… бросает меня!
Затем она опять зарывается лицом в подушку и заходится в новом приступе плача.
Я помню, как впервые увидела Джереми. Мы были в пабе «Крик», застекленной с фасада коробке на Уэст-стрит, и нам удалось занять лучший столик – с двумя зелеными кожаными диванами прямо у окна. Столешница была липкой, заведение пропахло прогорклым хмелем и застарелым по́том. Верити побрызгала вокруг своими духами, окутав нас их навязчивым ароматом. Это было еще во времена, когда я работала в пиар-агентстве и ходила в нейлоновой юбке-карандаше с белой блузкой, которую умудрилась заляпать малиновым джемом; а Верити принесла мне шелковое платье цвета пармских фиалок, чтобы я в него переоделась. И едва она сунула мне платье, я заметила, что на нее слишком пристально смотрит какой-то парень. Верити приехала в рваных коротких джинсовых шортах, клетчатой рубашке и кедах. Она уселась на диван, вытянув свои великолепные ноги, а в ее волосах сверкали неоново-желтые пряди.
Когда я по пути в туалет прошла мимо него – этого парня с пучками светлых волос на голове, торчащими во все стороны, словно его только что ударило током, и таким тощим телом, что оно казалось нарисованным из черточек, – он ухмыльнулся мне, а затем снова вернулся к разглядыванию Верити. Та задрала ноги на стол, вытащила блокнот и стала делать какие-то наброски.
От того, как он смотрел на нее, что-то кольнуло у меня в груди. И я ощутила уверенность, что, если они познакомятся – он будет так же смотреть на нее всю оставшуюся жизнь.
Когда приехал Гарри, мне удалось убедить его подойти и заговорить с Джереми, который все еще сидел в одиночестве. «Он вон за тем столом, рядом с телевизором, – шептала я. – Подойди и спроси его о регби или о чем-нибудь в этом духе». Мне пришлось заверять Гарри, что этот незнакомец не подумает о нем как о странном типе, а затем я кинулась обратно к нашему столику. Было очень трудно удержаться и не обернуться, чтобы увидеть, что там происходит, и я никак не могла сосредоточиться на словах Верити. Наконец они оба подошли к нам, и Гарри представил Джереми как своего старого приятеля по стоматологическому факультету. Джереми снова ухмыльнулся – и у него во рту сверкнул золотой зуб. «Грыз гранит науки», – заметил он, и Верити загудела от смеха. Мы сразу же хорошо поладили, все четверо: из паба отправились на стендап-шоу, а затем в нашу квартиру, где Верити с Джереми скрылись в ее комнате. Уютно свернувшись в постели, я осознала, что повторяю Гарри, как удивительно себя чувствую, устроив их знакомство.
Я помню это ощущение: я словно вся состояла из одной большой улыбки. «Я хочу, чтобы это было моей работой, а не дурацкий пиар», – сказала я, и Гарри поцеловал меня в щеку, назвав своей «маленькой Сциллой».
Сейчас, когда я сижу тут, поглаживая Верити по спине, и шепчу ей, что все будет хорошо, – я понимаю, что мы уже давно не та самая четверка. За годы, прошедшие с того вечера, Гарри открыл собственную практику, я наладила свой бизнес, и мы вместе купили дом. Верити начала ездить в Лондон на работу стилиста, Джереми стал заниматься компьютерной анимацией, и они арендовали совместное жилье. Мы свели почти ежевечерние общие посиделки вчетвером в пабе к сбору раз в месяц для воскресного барбекю. Правда, мы с Верити, как и прежде, при первой возможности старались увидеться за бокалом вина и обсудить последние сплетни. Но даже это со временем почти сошло на нет – я просто была постоянно занята работой, и за исключением ссоры, свидетельницей которой стала на днях, не знала, что у Верити и Джереми имеются проблемы. Подруга тоже об этом не упоминала.
– Он прав, конечно, все нехорошо уже давно, – говорит Верити. Ее слезы утихают, голос стал спокойнее. – Мы просто перестали смеяться вместе, как раньше.
Мое сердце екает от чувства вины. Я ничего не замечала.
– И как долго это продолжается?
– Ох, не знаю, – пожимает она плечами. – Может, полгода. Сперва я думала, что это разовый случай, но вскоре поняла, что больше не возбуждаюсь при его виде. А иногда замечала, что он смотрит куда-то в пространство, пока я говорю. С выражением почти скуки на лице.
Я внезапно вспоминаю один вечер в ресторане – мы с Гарри устроились в моей любимой кабинке, перед нами бутылка белого вина и тарелки со спагетти, и… нам нечего сказать друг другу. Казалось, вместе с нами за столом сидит само молчание. Я пару раз пыталась завязать беседу, спрашивала Гарри, как прошел его день, но он отвечал односложными фразами. Я отчетливо понимала, что Бобби смотрит на нас и, должно быть, думает: сваха – и вдруг в неудачных отношениях; но Гарри и не хотел никуда выбираться в тот вечер и очень ясно давал это понять. В конце концов я вытащила телефон, чтобы Бобби решил, будто у меня просто возникла неотложная работа. «О, вот и приехали… – пробормотал Гарри, как только увидел, что я тянусь к сумке. – Самое время для “Инстаграма”… Опять».
Я продолжаю гладить Верити по спине, радуясь, что она сидит, свесив голову, и потому не видит моих глаз, вероятно, блестящих – совсем чуть-чуть – от слез.
– Это ужасное чувство, Верити, но ты же знаешь, что ты не скучная, – говорю я. – Меняются отношения, меняются люди, и иногда ты ничего не можешь с этим поделать. Но похоже, это и к лучшему. Ты не можешь цепляться за то, чего больше нет.
Она разевает рот. Снова закрывает его. Ее взгляд мечется по сторонам, а затем останавливается на моем лице.
– Кэйт…
– Да?
– Где мое шампанское?
Я приношу бокал, она встряхивает головой и начинает пить жадными глотками. Веселые пузырьки никак не сочетаются с ее заплаканным лицом.
– Думаю, больше всего меня беспокоит мысль, что я могу потерять его как друга, – бормочет она. – Я люблю с ним разговаривать. Однажды утром я прочитала что-то в газете и подумала: «Боже, я должна рассказать это Джереми!» Но его не было рядом. Он уехал к своему брату… И я почувствовала себя так одиноко…
Верити снова начинает плакать. Я вспоминаю, как сильно мне всегда хочется рассказать Гарри о том, как прошел мой день. Потому что так развиваются отношения: сперва пробегает искра, потом танцы с поцелуями, затем волнующий секс, а дальше это просто твой близкий человек. Что случается, когда это проходит? Или они находят другого близкого человека? Я хочу помочь лучшей подруге, исцелить ее раны словами, успокаивающими, как бальзам, но не знаю ответа.
– Может, ты и не потеряешь его как друга? – пытаюсь я ее утешить. – Может, вы со временем станете одной из тех сказочных пар, которые по-прежнему в хороших отношениях, даже если не вместе?
– Как Крис Мартин и Гвинет Пэлтроу? – спрашивает Верити. Она выглядит почти обнадеженной. Я киваю. А затем она начинает смеяться: – Да брось, Кэйт, ты же знаешь, что это чушь собачья!
Конечно же, я не могу сдержаться, когда слышу ее гудение, и начинаю смеяться сама. Мы обе хохочем и немного плачем одновременно.
– Это к лучшему, я знаю. Но мне потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть, что его нет рядом. – Верити складывает ладони вместе, заламывая пальцы. – Но знаешь что, Кэйт?
– Что?
– Ты сможешь побыть в моем доме, когда он будет вывозить свое барахло? Я не хочу осесть без сил у туалета, как Кэрри Брэдшоу, попросив его остаться в самый последний момент.
– Конечно, смогу. Когда он съезжает?
– Он сейчас собирает вещи. Значит, завтра? Но у тебя же работа?
Я обнимаю ее.
– Я отменю все встречи, я буду там.
Глава 10
Когда я съезжалась с Верити, она загрузила все свои вещи в тележку из супермаркета и прокатила ее три мили от своей старой квартиры до нашей новой. Я помню, как ожидала ее в окружении коробок, в одиночестве – подбросив меня, мама поспешила уехать, чтобы избежать платы за парковку. И наконец я увидела Верити – в зеркальных очках-авиаторах и красном клетчатом комбинезоне, толкающую свои пожитки по улице.
Когда нам подняли арендную плату, Гарри – всегда служивший «голосом разума» в нашей жизни – сказал, что на этот раз нам нужно все сделать как следует. Так у нас появился Джо. Джо, с его рыжей бородой и маленьким телом, который – как муравей – может нести вдвое больше того, что вы от него ожидаете, и который загружает свой фургон так плотно и точно, что это напоминает игру в «Тетрис». С тех пор он периодически появлялся и исчезал из нашей жизни – он присутствовал, когда мы с Гарри получили закладную на дом, когда я въезжала в свой офис и когда Верити с Джереми переехали сюда, в съемную квартиру с лососево-розовой дверью.
Его фургон стоит теперь на улице возле этой двери, Джереми рядом. Его безумно-торчащие волосы почти поникли, как будто молния ударила в них слишком много раз.
– Ну привет, Кэйт, – говорит он чересчур рано, когда я еще в нескольких футах от него, и я слегка машу в ответ, оглядывая его оранжевую толстовку с капюшоном, футболку с банановым принтом и мешковатые джинсы.
– Ты не замерз? – спрашиваю я. Он – яркий контраст с небом, похожим на серое покрывало, с которого мне на щеки летит мокрый снег.
– Сама-то как думаешь? Я упаковал все свои теплые вещи. Просто не сообразил.
Он бросает взгляд в фургон – задние двери открыты, и там видны старые рассохшиеся коробки, сложенные вокруг коричневого кресла: того самого, в котором Джереми обычно сидел с самокруткой в руке и кофейной чашкой на подлокотнике, используемой в качестве пепельницы. Мысли об этом и о пустом месте в гостиной, где положено стоять этому креслу, вызывают у меня желание обнять Джереми. Я хочу сказать «спасибо» за все те разы, когда он вызывал у меня смех, вытаскивая из депрессии одним лишь видом своей курьезно-яркой одежды. Но я только пожимаю плечами, когда он обхватывает себя руками и говорит:
– Конечно, замерз! Кому сейчас легко?
Он зябко переминается с ноги на ногу и смотрит в сторону дома:
– Ты к ее высочеству, надо полагать? Она там наверху, в спальне.
Я киваю.
Джо внутри, топает вниз по лестнице, его лицо скрыто за грудой из трех коробок.
– В яблочко! – говорю я, пока Стью тихо присвистывает.
– Ого, ты молодец! – признает он.
Эйд встает и захлопывает ноутбук.
– Хорошо, теперь, когда дело сделано, мы можем наконец пойти в паб?
– Будет здорово, если ты к нам присоединишься, – говорит мне Стью, но его слова проплывают мимо меня. Я думаю о Гарри и вспоминаю тот день, когда рассказала ему, что свидание Гвинни с его пациентом прошло хорошо. Как он закричал: «Ура!», словно ребенок, открывающий подарок. Я отрицательно качаю головой:
– Вы идите, ребята, а у меня тут еще куча дел.
– Ты уверена? – уточняет Стью, пожав плечами. Я киваю, и они начинают собираться. Стью забрасывает на плечи оранжевый рюкзак поверх черной стеганой куртки. Я машу им рукой, когда они выходят на лестницу. В дверях Стью оборачивается, и его глаза вновь встречаются с моими.
Глава 9
Единственный признак того, что Верити вошла в мой дом, – хлопок двери за ее спиной. Никакого «Привеееет!», лишь звуки ее медленных шагов по коридору. Я слышу, как она кладет ключ на полку. Обычно она все делает с грохотом: ключи со звоном падают на кафельную плитку прихожей, ее пальто с искусственным мехом соскальзывает с плеч и шлепается на пол. Но сегодня она тихо подходит сзади, пока я делаю приготовления к нашему чаепитию, и обхватывает меня руками за талию, положив подбородок на мое плечо. От нее пахнет ванилью и сигаретами. Мех с ее пальто – пурпурный, в тон волосам – щекочет мне нос. Я оборачиваюсь и крепко ее обнимаю. Объятия Верити удивительны: ее груди как удобная полочка, и она прижимает тебя к ней, стискивая так сильно, словно земная ось вдруг покачнулась, и она удерживает тебя от полета вверх тормашками. Но сейчас ее руки безвольно висят по бокам.
– Эй-эй, что случилось?
Она отстраняется, расстегивает пальто на груди, а затем несет обратно в прихожую на вешалку.
– Ничего, просто дерьмовый день, вот и все. – Верити не любит рассказывать о своих проблемах. «В мире происходят вещи намного ужаснее, Кэйт», – говорит она всякий раз, когда я пытаюсь что-то из нее выудить. – Как поживаешь? Как обстоят дела с Морвеной Стар?
Это повод, по которому я пригласила ее к себе, – притворившись, что хочу отпраздновать удачный подбор пары для Морвены. Однако на самом деле я желаю поговорить с Верити о Стью. Я хочу, чтобы она помогла мне оценить ситуацию, – может, это только я почувствовала такое сильное влечение? Что, если он был просто дружелюбен? Случилось это лишь в моей голове, или он ощутил тот же жар, что и я? Но вместе с тем я не знаю, какой ответ мне нужен.
– Хорошо! Я ей рассказала об этом парне, Роуэне, и ей понравился его голос. Она с ним еще не виделась, но он в отличной форме, и думаю, никаких проблем не будет, – говорю я, подходя к холодильнику и доставая бутылку розового «Моета». – Так что это уже можно с легким сердцем отпраздновать, я считаю. – Я поднимаю бутылку, помахивая ею. Верити улыбается в ответ, однако еле-еле. Она похожа на выжатый лимон. Я протягиваю ей шампанское, чтобы она открыла. Она не стреляет пробкой в потолок, а аккуратно выкручивает ее, промокая пролившиеся струйки бумажным кухонным полотенцем, вместо того чтобы ловить их ртом прямо из бутылки. Она достает два бокала, наполняет оба, один протягивает мне и слегка приподнимает свой.
– За мою дорогую милую Кэйтлин! Я так рада за тебя!
И с последним словом этой речи она срывается в слезы.
Плач Верити почти так же заразителен, как и смех, – то ее невероятное гудение. Ее плач напоминает бесконечную икоту, перемежаемую извинениями. «Ик, ик, ой, прости, ик», – издает она невнятные звуки, ее тело трясется от всхлипываний, и эта женщина – большая, сильная женщина – на моих глазах превращается в размазню. Все, что я могу сделать, – это обнимать ее, пока она дрожит, и поглаживать по волосам. Тугие афро-кудряшки подпрыгивают от моих прикосновений.
По-прежнему крепко обнимая ее за плечи одной рукой, я протягиваю другую к газовой конфорке и выключаю газ. Затем веду Верити в гостиную, к дивану: мягкому лежбищу, купленному для удобства, а не ради внешнего вида.
– Ну вот, пусть Гектор примет тебя в свои объятья, – говорю я.
Она поднимает взгляд от подушки, в которую уткнулась носом:
– Ты довольно странная – давать дивану имя…[6]
– А теперь скажи: что случилось?
Верити подтягивает колени к груди и тихо бормочет:
– О, я чувствую себя такой дурой… я не должна так расклеиваться, только не после… не после всего…
Я легонько толкаю ее в бок:
– Завязывай, твои проблемы важны. Ты должна мне рассказать, так будет лучше.
Она отворачивает лицо от колен – оно опухло и отекло, из носа течет. Я хватаю коробку с бумажными платочками и сую ей. Она глубоко вздыхает.
– Ладно, слушай… Джереми… Джереми… бросает меня!
Затем она опять зарывается лицом в подушку и заходится в новом приступе плача.
Я помню, как впервые увидела Джереми. Мы были в пабе «Крик», застекленной с фасада коробке на Уэст-стрит, и нам удалось занять лучший столик – с двумя зелеными кожаными диванами прямо у окна. Столешница была липкой, заведение пропахло прогорклым хмелем и застарелым по́том. Верити побрызгала вокруг своими духами, окутав нас их навязчивым ароматом. Это было еще во времена, когда я работала в пиар-агентстве и ходила в нейлоновой юбке-карандаше с белой блузкой, которую умудрилась заляпать малиновым джемом; а Верити принесла мне шелковое платье цвета пармских фиалок, чтобы я в него переоделась. И едва она сунула мне платье, я заметила, что на нее слишком пристально смотрит какой-то парень. Верити приехала в рваных коротких джинсовых шортах, клетчатой рубашке и кедах. Она уселась на диван, вытянув свои великолепные ноги, а в ее волосах сверкали неоново-желтые пряди.
Когда я по пути в туалет прошла мимо него – этого парня с пучками светлых волос на голове, торчащими во все стороны, словно его только что ударило током, и таким тощим телом, что оно казалось нарисованным из черточек, – он ухмыльнулся мне, а затем снова вернулся к разглядыванию Верити. Та задрала ноги на стол, вытащила блокнот и стала делать какие-то наброски.
От того, как он смотрел на нее, что-то кольнуло у меня в груди. И я ощутила уверенность, что, если они познакомятся – он будет так же смотреть на нее всю оставшуюся жизнь.
Когда приехал Гарри, мне удалось убедить его подойти и заговорить с Джереми, который все еще сидел в одиночестве. «Он вон за тем столом, рядом с телевизором, – шептала я. – Подойди и спроси его о регби или о чем-нибудь в этом духе». Мне пришлось заверять Гарри, что этот незнакомец не подумает о нем как о странном типе, а затем я кинулась обратно к нашему столику. Было очень трудно удержаться и не обернуться, чтобы увидеть, что там происходит, и я никак не могла сосредоточиться на словах Верити. Наконец они оба подошли к нам, и Гарри представил Джереми как своего старого приятеля по стоматологическому факультету. Джереми снова ухмыльнулся – и у него во рту сверкнул золотой зуб. «Грыз гранит науки», – заметил он, и Верити загудела от смеха. Мы сразу же хорошо поладили, все четверо: из паба отправились на стендап-шоу, а затем в нашу квартиру, где Верити с Джереми скрылись в ее комнате. Уютно свернувшись в постели, я осознала, что повторяю Гарри, как удивительно себя чувствую, устроив их знакомство.
Я помню это ощущение: я словно вся состояла из одной большой улыбки. «Я хочу, чтобы это было моей работой, а не дурацкий пиар», – сказала я, и Гарри поцеловал меня в щеку, назвав своей «маленькой Сциллой».
Сейчас, когда я сижу тут, поглаживая Верити по спине, и шепчу ей, что все будет хорошо, – я понимаю, что мы уже давно не та самая четверка. За годы, прошедшие с того вечера, Гарри открыл собственную практику, я наладила свой бизнес, и мы вместе купили дом. Верити начала ездить в Лондон на работу стилиста, Джереми стал заниматься компьютерной анимацией, и они арендовали совместное жилье. Мы свели почти ежевечерние общие посиделки вчетвером в пабе к сбору раз в месяц для воскресного барбекю. Правда, мы с Верити, как и прежде, при первой возможности старались увидеться за бокалом вина и обсудить последние сплетни. Но даже это со временем почти сошло на нет – я просто была постоянно занята работой, и за исключением ссоры, свидетельницей которой стала на днях, не знала, что у Верити и Джереми имеются проблемы. Подруга тоже об этом не упоминала.
– Он прав, конечно, все нехорошо уже давно, – говорит Верити. Ее слезы утихают, голос стал спокойнее. – Мы просто перестали смеяться вместе, как раньше.
Мое сердце екает от чувства вины. Я ничего не замечала.
– И как долго это продолжается?
– Ох, не знаю, – пожимает она плечами. – Может, полгода. Сперва я думала, что это разовый случай, но вскоре поняла, что больше не возбуждаюсь при его виде. А иногда замечала, что он смотрит куда-то в пространство, пока я говорю. С выражением почти скуки на лице.
Я внезапно вспоминаю один вечер в ресторане – мы с Гарри устроились в моей любимой кабинке, перед нами бутылка белого вина и тарелки со спагетти, и… нам нечего сказать друг другу. Казалось, вместе с нами за столом сидит само молчание. Я пару раз пыталась завязать беседу, спрашивала Гарри, как прошел его день, но он отвечал односложными фразами. Я отчетливо понимала, что Бобби смотрит на нас и, должно быть, думает: сваха – и вдруг в неудачных отношениях; но Гарри и не хотел никуда выбираться в тот вечер и очень ясно давал это понять. В конце концов я вытащила телефон, чтобы Бобби решил, будто у меня просто возникла неотложная работа. «О, вот и приехали… – пробормотал Гарри, как только увидел, что я тянусь к сумке. – Самое время для “Инстаграма”… Опять».
Я продолжаю гладить Верити по спине, радуясь, что она сидит, свесив голову, и потому не видит моих глаз, вероятно, блестящих – совсем чуть-чуть – от слез.
– Это ужасное чувство, Верити, но ты же знаешь, что ты не скучная, – говорю я. – Меняются отношения, меняются люди, и иногда ты ничего не можешь с этим поделать. Но похоже, это и к лучшему. Ты не можешь цепляться за то, чего больше нет.
Она разевает рот. Снова закрывает его. Ее взгляд мечется по сторонам, а затем останавливается на моем лице.
– Кэйт…
– Да?
– Где мое шампанское?
Я приношу бокал, она встряхивает головой и начинает пить жадными глотками. Веселые пузырьки никак не сочетаются с ее заплаканным лицом.
– Думаю, больше всего меня беспокоит мысль, что я могу потерять его как друга, – бормочет она. – Я люблю с ним разговаривать. Однажды утром я прочитала что-то в газете и подумала: «Боже, я должна рассказать это Джереми!» Но его не было рядом. Он уехал к своему брату… И я почувствовала себя так одиноко…
Верити снова начинает плакать. Я вспоминаю, как сильно мне всегда хочется рассказать Гарри о том, как прошел мой день. Потому что так развиваются отношения: сперва пробегает искра, потом танцы с поцелуями, затем волнующий секс, а дальше это просто твой близкий человек. Что случается, когда это проходит? Или они находят другого близкого человека? Я хочу помочь лучшей подруге, исцелить ее раны словами, успокаивающими, как бальзам, но не знаю ответа.
– Может, ты и не потеряешь его как друга? – пытаюсь я ее утешить. – Может, вы со временем станете одной из тех сказочных пар, которые по-прежнему в хороших отношениях, даже если не вместе?
– Как Крис Мартин и Гвинет Пэлтроу? – спрашивает Верити. Она выглядит почти обнадеженной. Я киваю. А затем она начинает смеяться: – Да брось, Кэйт, ты же знаешь, что это чушь собачья!
Конечно же, я не могу сдержаться, когда слышу ее гудение, и начинаю смеяться сама. Мы обе хохочем и немного плачем одновременно.
– Это к лучшему, я знаю. Но мне потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть, что его нет рядом. – Верити складывает ладони вместе, заламывая пальцы. – Но знаешь что, Кэйт?
– Что?
– Ты сможешь побыть в моем доме, когда он будет вывозить свое барахло? Я не хочу осесть без сил у туалета, как Кэрри Брэдшоу, попросив его остаться в самый последний момент.
– Конечно, смогу. Когда он съезжает?
– Он сейчас собирает вещи. Значит, завтра? Но у тебя же работа?
Я обнимаю ее.
– Я отменю все встречи, я буду там.
Глава 10
Когда я съезжалась с Верити, она загрузила все свои вещи в тележку из супермаркета и прокатила ее три мили от своей старой квартиры до нашей новой. Я помню, как ожидала ее в окружении коробок, в одиночестве – подбросив меня, мама поспешила уехать, чтобы избежать платы за парковку. И наконец я увидела Верити – в зеркальных очках-авиаторах и красном клетчатом комбинезоне, толкающую свои пожитки по улице.
Когда нам подняли арендную плату, Гарри – всегда служивший «голосом разума» в нашей жизни – сказал, что на этот раз нам нужно все сделать как следует. Так у нас появился Джо. Джо, с его рыжей бородой и маленьким телом, который – как муравей – может нести вдвое больше того, что вы от него ожидаете, и который загружает свой фургон так плотно и точно, что это напоминает игру в «Тетрис». С тех пор он периодически появлялся и исчезал из нашей жизни – он присутствовал, когда мы с Гарри получили закладную на дом, когда я въезжала в свой офис и когда Верити с Джереми переехали сюда, в съемную квартиру с лососево-розовой дверью.
Его фургон стоит теперь на улице возле этой двери, Джереми рядом. Его безумно-торчащие волосы почти поникли, как будто молния ударила в них слишком много раз.
– Ну привет, Кэйт, – говорит он чересчур рано, когда я еще в нескольких футах от него, и я слегка машу в ответ, оглядывая его оранжевую толстовку с капюшоном, футболку с банановым принтом и мешковатые джинсы.
– Ты не замерз? – спрашиваю я. Он – яркий контраст с небом, похожим на серое покрывало, с которого мне на щеки летит мокрый снег.
– Сама-то как думаешь? Я упаковал все свои теплые вещи. Просто не сообразил.
Он бросает взгляд в фургон – задние двери открыты, и там видны старые рассохшиеся коробки, сложенные вокруг коричневого кресла: того самого, в котором Джереми обычно сидел с самокруткой в руке и кофейной чашкой на подлокотнике, используемой в качестве пепельницы. Мысли об этом и о пустом месте в гостиной, где положено стоять этому креслу, вызывают у меня желание обнять Джереми. Я хочу сказать «спасибо» за все те разы, когда он вызывал у меня смех, вытаскивая из депрессии одним лишь видом своей курьезно-яркой одежды. Но я только пожимаю плечами, когда он обхватывает себя руками и говорит:
– Конечно, замерз! Кому сейчас легко?
Он зябко переминается с ноги на ногу и смотрит в сторону дома:
– Ты к ее высочеству, надо полагать? Она там наверху, в спальне.
Я киваю.
Джо внутри, топает вниз по лестнице, его лицо скрыто за грудой из трех коробок.