Каждому своё 2

Поиски увенчались успехом лишь частично. Ни погрузчиков, ни телег, ни готовых прицепов найти не удалось, зато обнаружился контейнер с техническим инструментарием. С помощью резаков и сверлильных манипуляторов удалось разобрать ленточный транспортер и из его деталей изготовить самодельную телегу. Над изготовлением зарядного устройства, позволившего зарядить батареи штурмовых комплектов от аккумулятора вездехода, Антон бился почти три часа. В итоге получилось нечто ужасное, хреново совместимое и долго заряжающее, но проблема все-таки была решена. За час батареи обоих штурмовых комплектов накопили что-то около десяти процентов заряда, и Порфирьев сказал, что этого должно хватить. Солдаты притащили ретранслятор под ходовые прожекторы вездехода, и Антон принялся за самое главное. Ретранслятор, как и ожидалось, был новеньким, и при первом запуске система сама предложила ввести данные администратора и установить перечень ограничений. Чтобы исключить всякую случайность, Овечкин трижды перепроверил все настройки вплоть до самых тонких, установил максимальную степень безопасности, доступ к любому функционалу исключительно по данным собственной биометрии и запретил системе хранить резервные копии паролей и прочих данных, служащих для восстановления допуска в случае непредвиденной смены администратора. Теперь обойтись без Антона можно только в одном случае: если у кого-то окажется предоставленное заводом-изготовителем оборудование для перепрошивки всей системы. Такого не было даже у них на фирме, о «Подземстрое» можно даже не переживать. До выезда оставалось еще два часа, и Овечкин поспешил на помощь остальным.

Пока его не было, молодой техник с пожарным при посильном содействии остальных ухитрились снять с заброшенных грузовиков элементы кузовов, разобрать несколько ленточных транспортеров, и в настоящее время они вели сварочные работы, изготавливая кузов прицепных саней. Отдельно от всех, в дальнем углу ангара, возились Порфирьев с лейтенантом, мастеря что-то из проволоки, жести и десятка разнообразных ручных гранат. Овечкин позволил себе осторожно выразить опасения относительно столь опасной близости, в которой военные проводят манипуляции со взрывчатыми веществами, на что Порфирьев с гипертрофированной серьезностью ответил:

– Бомба безопасна. Слово даем!

Кто-то из солдат объяснил, что мины-ловушки, которые планируется спрятать внутри механизма саморазвертывающейся скважины, будут приведены в боевое положение непосредственно перед воротами «Подземстроя», и это успокоило Антона. Ему поручили организовать перемещение скважины со стеллажа на самодельную тележку и доставить груз к вездеходу. Порфирьев выделил ему в подчинение всех солдат, включая облаченных в экзокорсеты, но с решением этой проблемы все равно пришлось повозиться. Оборудование весом в тонну, для перемещения которого требуется погрузчик, не так-то просто снять со стеллажа, пусть даже оно уложено на высоте в полметра. К тому моменту, когда команда Антона все-таки доставила телегу с грузом в ангар, кузов саней был полностью готов, и шла установка полозьев. Тут мнения разделись. Одни считали, что полозья должны быть узкими, как лыжи, другие заявляли, что узкие полозья провалятся в глубокий снег, поэтому надо делать широкие. Первые возражали, что широкие полозья будут вызывать больше трения, то есть сопротивление скольжению станет выше, и скорость движения упадет. Овечкина, как инженера-механика, попросили рассчитать оптимальную ширину полозьев, и все воззрились на него, абсолютно уверенные, что ничего сложного для инженера в этой задаче нет.

Он пытался аргументированно объяснить, что решение данной проблемы лежит вне плоскости его специализации, но ему резонно заметили, что у остальных подготовка и того хуже. Полчаса Антон вел целый мозговой штурм, применяя все, что только имелось в памяти, включая университетскую программу. Если бы сейчас у него имелся интернет, он бы все решил за пять минут! Но интернет перестал существовать вместе со всеми своими базами данных, а других вокруг не имелось. В итоге сделанные Овечкиным расчеты показали, что ширина каждого из полозьев должна быть не менее пятисот миллиметров, и молодой техник с пожарным серьезно поникли.

– Если такой полоз наскочит на скрытый под снегом валун, – хмуро сообщил Владимир, – то точно лопнет. А всех валунов нам никак не объехать. Там днем темно, как вечером, а когда начинается буран со снегом – и вовсе ни фига не видно. Я даже на воздушной подушке иногда врезаюсь во что-нибудь. Сломаем полозья – застрянем надолго. Придется чинить прямо там.

– Делайте обычную волокушу, – прорычал Порфирьев. – Пусть на брюхе ползет. Только морду ей закруглите, чтобы на сугробы взбиралась, и что-нибудь под груз подложите, чтобы не повредить его снизу в случае удара.

– Так наша скорость значительно упадет! – запротестовал Антон. – Мы будем добираться до женщин слишком долго! У них каждый час на счету!

– Если придется заваривать разбитый полоз на улице, по пояс в снегу, да еще через каждый километр, то времени потратим еще больше, – парировал капитан. – У тебя есть решение лучше?

Взвесив «за» и «против», пришлось признать, что более оптимального решения в столь сжатые сроки найти невозможно. Времени оставалось меньше часа, сани срочно доработали, еще раз проверили сварные швы и занялись погрузкой. Пока укладывали и закрепляли груз, цепляли трос, разливали по флягам питьевую воду, сворачивали спецпалатку, а потом бегали в разоренное хранилище противорадиационного снаряжения за едва не забытым скафандром для кого-то из девушек семейного бункера, опоздали на двадцать минут, и когда Порфирьев приказал принять антирад, было уже около десяти утра. Овечкин самым первым занял свое место в вездеходе и с досадой скривился, сверяясь с хронометром.

– У нас проблемы, – в ближнем эфире раздался настороженный голос молодого техника.

– Это точно, – недовольно подхватил Антон. – Должны были выехать в полдесятого, а уже десять!

– Это фигня, – оборвал его Владимир. – Олег, посмотри на индикатор аккумулятора! Мы слишком много потратили на изготовление саней и все остальное!

– Твою мать… – невольно прорычал Порфирьев. – На сколько нам этого хватит?

– Раньше хватило бы на шестьсот километров, – ответил молодой техник. – Может, чуть больше. Но нам через семь с половиной часов сутки в палатке сидеть. Печка и фильтровентиляционная установка сожрут еще процентов десять, потому что других источников питания у нас давно не осталось.

– Не понимаю, в чем проблема! – Антон бросил многозначительный взгляд через окно кабинной перегородки, мол, вот это точно фигня! – До «Подземстроя» четыреста семьдесят километров, с учетом всех объездов не наберется и пятисот, нам хватает в любом случае! Может, уже поедем?! Время дорого!

– Поедем… – Порфирьев, похоже, не слушал Антона, задумавшись о чем-то другом. – Открывайте!

Он кивнул стоящим возле ворот солдатам в штурмовых комплектах, и те распахнули створы. За сутки выезд заметно засыпало грязным снегом, и вездеход, поднимая вокруг себя клубы черных снежинок, вышел наружу под противный скрежет ползущей позади волокуши. Ворота затворили, снова зачем-то подперли бетонным обломком, и обратный путь наконец-то начался.

Едва завывающий винтами вездеход вышел на поверхность, Антона опять начало мучить першение в горле. Он с тоской отметил, что после того как оправился от интоксикации, горло его не беспокоило, и вновь изо всех сил старался сдерживать мучительный кашель. Это удавалось не всегда, и давящийся сухим, рвущим гортань кряхтеньем, Овечкин ловил на себе испуганный взгляд Ивана Вахидовича. После приема антирада тот совсем поплохел: каждые полчаса жаловался на пугающе интенсивное сердцебиение, участившиеся судороги в конечностях и затрудненное дыхание. Последнее часто сопровождалось хрипом, и в эти минуты они с Антоном хрипели оба, словно страдали от одной и той же болезни. Но в целом Овечкин выглядел многократно лучше, и это в какой-то мере ободряло Ивана Вахидовича, надеявшегося на то, что если Антон справляется с недугом, то и у него самого есть шансы. Чтобы облегчить страдания, пожарный велел Ивану Вахидовичу улечься на пол и дышать как можно более размеренно, особенно в момент сильной тахикардии. Потом на Антона навалилась усталость, и он забылся в зыбком сне, трясущемся вместе с натужно ревущим винтами вездеходом.

– Надо сбавить обороты, – сквозь лишенное сновидений полузабытье пробился голос молодого техника. – Четвертый час идем на повышенных! Мы тратим слишком много энергии!

– Куда еще сбавлять? – с досадой прорычал в ответ Порфирьев. – Еле-еле держим тридцать километров в час! Если пойдем еще медленнее, не успеем к бабам за два перехода!

– А если не пойдем, то останемся без энергии за полсотни километров от «Подземстроя»! – возражал Владимир. – Нам и так, и этак придется сутки между циклами антирада пережидать, когда мы доберемся до самодельного бункера! На это тоже нужна энергия! У них там ее точно не будет!

– Волокуши создают дополнительную нагрузку на двигатель, – хмуро произнес Порфирьев. – Там полторы тонны вместе с грузом. И нас тринадцать человек плюс «База», которая тянет за двоих. Вездеход рассчитан либо на пятнадцать пассажиров, либо на соответствующий груз, а не на все сразу! Что бы мы ни делали, расход энергии все равно будет высоким. Так что не нагнетай. Следи за двигателем, если индикаторы начнут входить в красную зону, будем останавливаться. Сожжем движок – нам крышка!

После этой информации Антон заснуть больше не смог. В пассажирском отсеке вибрирующего от перегруза вездехода повисло тягостное молчание, нарушаемое шипением помех в эфире, и никто не произносил ни слова. Даже стенающий от очередного приступа судорог Иван Вахидович терпел боль молча, с мучительной гримасой пытаясь разогнуть сведенную ногу. К семнадцати ноль-ноль было пройдено только сто девяносто километров, и Порфирьев сообщил, что попытается отыграть еще десять километров. Он увеличил скорость, но индикаторы состояния двигателя быстро вспыхнули тревожными сигналами, и наверстать удалось лишь пять. Капитан остановил машину, и все ринулись разворачивать базу быстрее, чем это возможно. Это удалось сделать спустя полминуты после того, как интоксикация вгрызлась в Ивана Вахидовича, оказавшегося несчастливым обладателем самого маленького срока действия антирада из всех. Но тридцать секунд вне спецпалатки его не убили, несчастного затащили внутрь, и каждый бросился готовиться к неумолимо приближающимся мучениям.

Эта интоксикация далась Антону тяжелее предыдущей. Он едва не умер от жесточайших страданий и едва не сошел с ума от непрекращающейся боли. Забыться тяжелым сном ему удалось только через шесть с лишним часов непрерывных мучений, и еще двенадцать часов он не мог проснуться. Во сне его мучала сильнейшая жажда, переполненный мочевой пузырь пронзало острой резью, в сознании роились уродливые сюрреалистичные кошмары. Последний из них заставил Овечкина проснуться в холодном поту, но уже спустя несколько секунд он не мог вспомнить ничего из того, что привело его во сне в такой ужас. Пожалуй, так сильно он страдал только после передозировки, остальные интоксикации проходили в тяжелых мучениях, но все же не до такой степени. Антон с трудом поднялся на ноги и увидел протянутую ему флягу с водой.

– Пей, – держащее флягу мутное пятно обрело очертания знакомого здоровенного силуэта.

Овечкин что-то промычал в знак благодарности, вцепляясь во флягу, и принялся судорожными глотками вливать в себя воду. Мочевой пузырь снова прорезало болью, и Антон со стоном оторвался от питья. Не в силах распрямиться полностью, он побрел к ширме биотуалета, не выпуская фляги. Когда же у него наступит адаптация к антираду… Сколько можно страдать…

Вернувшись, Овечкин увидел, что пришел в себя не самым последним. Иван Вахидович и оба гражданских активиста еще спали тяжелым сном, а кто-то из солдат очнулся минуту назад и бредет к биотуалету ему навстречу, тоже сжимая в руках флягу. Антон посторонился, пропуская измученного солдата, и направился к походной печке, возле которой сидел лейтенант и раздавал продовольственные концентраты из распахнутого контейнера. Пока Овечкин поглощал выданную порцию, проснулись остальные выжившие, и обошлось без смертей. После еды на Антона опять напало першение в горле, и он с тоской подумал, что с момента термоядерной катастрофы заканчиваются семнадцатые сутки, а ощущение такое, будто он мучается семнадцатый месяц.

Чтобы не терять времени, сворачивать базу начали минута в минуту, но задержаться все же пришлось. За сутки прицеп сильно замело, и пришлось выгребать из него смесь золы, грунта и грязного снега, чтобы не тащить за собой лишний груз. Пока половина отряда занималась этим, солдаты в штурмовых комплектах упаковали в контейнер «Базу» и погрузили ее в вездеход, остальные помогали Порфирьеву и Владимиру устанавливать аккумулятор и заводить машину. Завести вездеход получилось не сразу, но капитан заявил, что для минус двадцати семи вездеход завелся очень даже неплохо, и путь продолжился.

– На сколько у нас осталось энергии? – спросил лейтенант, едва вездеход тронулся с места.

Все смолкли, ожидая ответа. Не приходилось сомневаться, что лейтенант своим вопросом опередил каждого из остальных на какие-нибудь секунды.

– Непонятно, – буркнул Порфирьев. – Вроде должно хватить один в один… Но кто его знает, как оно выйдет… с таким перегрузом. Как пройдем половину пути, станет ясно.

Вездеход надрывно взвыл и пополз через сумрачный океан пыли. Через два часа окончательно стемнело, и усыпанная черным снегом радиоактивная свалка за бронестеклом иллюминатора слилась с серой грязью пылевой взвеси. Порфирьев пытался держать прежнюю скорость, но вскоре вездеход дважды столкнулся с незаметными во мраке заснеженными валунами. Второе столкновение оказалось довольно сильным, и Антон, давившийся в этот момент кашлем, в кровь прикусил язык. Движущийся за машиной прицеп по инерции догнал уткнувшийся в препятствие вездеход и ударил его в корму, прижимая к валуну. Трос запутался, Порфирьеву и солдатам в экзокорсетах пришлось выходить наружу и распутывать его по пояс в снегу. Потом налетел буран, температура воздуха упала до минус тридцати пяти, и вода в салоне начала замерзать. Порфирьев сказал, что усилить отопление невозможно, энергии и так не хватает, поэтому он рекомендует всем утолить жажду сейчас, пока вода еще не заледенела, потому что растопить ее получится только тогда, когда они доберутся до самодельного бункера.

Но спустя еще два часа стало ясно, что добраться до него до окончания цикла антирада шансов нет.

– Ночь, буран, сильный перегруз… – капитан обреченно вздохнул, – нужную скорость не удержать. Движок жрет слишком много и норовит сдохнуть. К началу интоксикации мы в лучшем случае выйдем к Волге. Никак не успеваем пересечь ее и найти место для базы.

– Ты хочешь сказать, что придется пережидать интоксикацию на этом берегу? – оторопел лейтенант. – Там же роботы! В этот раз мы их не видели, но кто сказал, что их больше нет?!

– Женщины рассчитывают, что мы вернемся через девяносто восемь часов, – перед глазами Антона встал леденящий душу образ: Дилара с остекленевшим, направленным в никуда взглядом, сидит внутри спецпалатки перед небольшим брезентовым свертком… Давиду срочно нужен врач, а Дилара даже не подозревает, что помощи не будет еще не менее двадцати пяти часов! – Если мы задерживаемся на сутки, у них хватит энергии?


– Не знаю, – угрюмо прорычал Порфирьев. – Зависит от того, как будут экономить. Но это еще не все. Нам энергии точно не хватит, как ни экономь.

– То есть как?! – Антон похолодел.

– А вот так, – устало ответил капитан. – Интоксикацию мы встретим где-то в районе берега. Сутки в палатке сожрут почти все, что есть в аккумуляторе. Того, что останется, хватит на дорогу до женщин. Но от них до «Подземстроя» еще восемьдесят километров. Из которых мы пройдем максимум половину. Все. На большее энергии не хватит.





День восемнадцатый




В тусклом свете запитанной по минимуму аварийной лампы стен погруженного во мрак жилого отсека не было видно, из-за чего казалось, будто вокруг не существует ничего, кроме установленного рядом с креслом радиопередатчика.

– Слышно что-нибудь? – Бледная от страха Кристина появилась из темноты, щуря воспаленные от слез глаза. – Они уже должны быть здесь!

– Пока ничего. – Ингеборга сняла с себя наушники и протянула подруге: – Посидишь на связи?

– Оʼкей, – всхлипнула та, усаживаясь рядом. – Я больше не могу лежать… Думаешь, они вернутся? Все сроки прошли еще час назад! У них сейчас интоксикация, если они вообще живы…

– Надежда умирает последней, – Ингеборга попыталась улыбнуться подруге. – Может, их что-то задержало в пути, и они не успели до нас добраться. Значит, они вернутся на следующем цикле антирада.

– Это еще сутки, – Кристина снова всхлипнула. – Нам не хватит кислорода! Здесь уже тяжело дышать! Еще несколько часов, и придется открывать входной люк, иначе разовьется гипоксия! А это кома и смерть…

– Сутки мы должны прожить, – Ингеборга сжала подруге ладонь. – Продержимся здесь, сколько сможем, потом наденем скафандры и откроем люк. Так можно прожить даже дольше.

– У меня нет скафандра, – тихо заплакала Кристина. – Я умру от радиации…

– Наденешь мой. – Ингеборга прижала ее к себе, изо всех сил пытаясь не поддаваться панике.

Аккумуляторные емкости ее маленького бункера опустели пять часов назад. Несмотря на все усилия, дотянуть до указанного мужчинами срока не удалось, слишком много энергии было потрачено до этого. Пока какие-то крохи энергии еще были, все было более-менее нормально. Все хотели выжить, и режим строжайшей экономии удавалось соблюдать. Все, кроме холодильной камеры, отопления и фильтровентиляционной установки, было обесточено. Потом, когда стало ясно, что энергии все равно не хватает, отрубили и холодильник. Даже подачу воды включали три раза в сутки, чтобы можно было посетить туалет, приготовить еду и пополнить запасы питья. Из освещения оставили только одну лампу, для остального использовали дисплеи личных коммуникаторов и два ручных фонарика. Проблемы были только со Светланой, которую окончательно захлестнула истерика. Страх перед смертью у нее оказался настолько силен, что Светлану приводило в ужас все, от рискованных перспектив до необходимости находиться в темноте и сводить активность к минимуму. Она отказывалась сидеть без света, требовала включить лампы, пыталась запираться в санузле, визжала и царапалась, когда ее вытаскивали оттуда. Дилара даже влепила ей пощечину, но этим только усугубила истерику.

Пришлось вколоть Светлане транквилизатор, только так удалось ее успокоить. С тех пор Светлана постоянно требует новую дозу, не желая дожидаться, пока закончится действие предыдущей, и паническая истерия вновь захлестнет ее с головой. Она ухитрилась выкрасть весь запас препарата и наотрез отказалась его возвращать. Заявила, что, как медик, хорошо понимает все последствия приема сильных транквилизаторов и потому будет осторожной. Чтобы не усугублять и без того тяжелую ситуацию, мешать ей не стали. Пока она вроде бы держала слово и принимала препарат более-менее осторожно… Ингеборга пыталась наблюдать за ней, но Светлана почти все время проводила в кровати и либо спала, либо молчаливо смотрела в потолок безучастным взглядом, отказываясь от беседы, и просила оставить ее одну.

С другими было легче. Пациентки, выжившие сначала в московском метро, потом посреди совершенно безумных показателей радиации, приобрели опыт борьбы за жизнь и держались с завидным упорством. Одна из них была младше Дилары на четыре года, другая, наоборот, старше на этот же срок, обе любили высказать свое мнение, но в целом соглашались с лидерством Овечкиной. Сама же Дилара с самого начала заняла позицию на стороне Ингеборги и помогала ей во всем, ни разу не претендуя на власть, хотя двадцатилетняя Ингеборга оказалась самой младшей из всех. Это несколько удивляло, но Ингеборге было не до размышлений на подобные темы, и она списала все на хорошее воспитание и трезвомыслие Дилары. Овечкина очень переживала за сына, и Ингеборга искренне жалела, что не может сделать для ребенка больше, чем уже сделано. Когда мужчины не вернулись в срок, это сильно подкосило стойкость Дилары и остальных, но выработавшийся рефлекс выживать помогал им справляться с паникой. Как сказала Дилара, они уже дважды выбирались из ситуаций, в которых шансов выжить почти не было, и надеются выбраться вновь.

Кристина поначалу вообще держалась лучше всех. Не унывала, спокойно переносила неудобства и даже строила планы. В первую же ночь, проснувшись от желания пить, Ингеборга застала ее в центральной комнате. Кристина увлеченно качала пресс при свете наручного коммуникатора.

– Кристи, ты решила обзавестись новым хобби? – Ингеборга сонно потерла глаза.

– Я решила обзавестись новым поклонником, – на полном серьезе ответила подруга, переходя от пресса к приседаниям.

– Ты серьезно? – Ингеборга шутливо насупилась: – Рыцаря в радиоактивных доспехах не отдам!

– Да кому он нужен. – Кристина размеренно дышала, про себя отсчитывая повторения. – Зря смеешься! Слышала, что рассказал этот твой Олег? В «Подземстрое» появился новый хозяин, который держит убежище в кулаке! А я планирую держать в кулаке его самого! Раз уж мы выжили в этом кошмаре и нам предстоит прожить в бункере долгое время, может быть, даже много лет, то я хочу жить там с максимально возможным комфортом!

– Не боишься, что место дамы сердца этого хозяина уже занято? – Ингеборга добралась до бутылок с водой. – Или за него сражаются несколько десятков претенденток?

– Не боюсь! – Кристина закончила подход и отдышалась. – Мне к конкуренции не привыкать! И побеждать в ней тоже не в новинку! Я молода, красива и умна! Вряд ли кто-то из конкуренток сможет похвастаться тем же! Мой опыт показывает, что обычно из этого набора качеств конкурентки обладают только какими-нибудь двумя! Уверена, у меня высокие шансы! Надо только доточить мелочи! Инга, какое упражнение ты делаешь, чтобы живот был плоским? Мы тут совсем запустили себя, даже ты!

– «Хлопушку»… – Ингеборга невольно поправила пижаму, чтобы скрывающий оружие медицинский корсет под ней не бросался в глаза. – Ложишься на спину, вытягиваешься в струнку, руки выпрямлены за головой, тоже на полу лежат. Одновременно поднимаешь прямые руки и ноги так, чтобы они встретились вверху, точно на перпендикуляре середины тела. Как бы схлопываешься пополам. Поэтому и «Хлопушка». Сотни раз в сутки достаточно. Можно начинать с нескольких подходов, потом сводить к двум. Это сугубо женское упражнение, очень хорошо делает живот плоским.

– Так? – Кристина легла на спину и воспроизвела полученные инструкции.

– Почти. Следи, чтобы точка схлопывания рук и ног находилась именно на перпендикуляре к середине тела. Ты схлопываешься то ближе к голове, то ближе к тазу, это вызывает недоподъем то рук, но ног. А смысл в том, чтобы сложиться четко пополам.

– Оʼкей. – Кристине удалось выполнить упражнение правильно. – Блин, тяжело! И ты делаешь это по сто раз в день? Как ты вообще умудрилась пополнеть?

– Так получилось, – Ингеборга неопределенно пожала плечами и поспешила вернуться в спальню.

Решительный настрой Кристины продержался до последнего дня, но как только аккумуляторные емкости маленького бункера опустели и вырубилась фильтровентиляционная установка, боевой дух покинул подругу. Около часа она еще держала себя в руках, потом в убежище стало холодать, и Кристину охватила паника. Теплой одежды у них со Светланой не было, никто не думал брать такое на летний день рождения, и обеим девушкам пришлось кутаться в спальные одеяла. Ингеборга пыталась поделиться с подругами своей немногочисленной одеждой, но ее тряпки были им малы по размеру и велики по росту, и толком помочь не удалось. Светлана, несмотря на протесты подруг, приняла еще одну дозу транквилизатора, надела на себя все, что имелось, и улеглась в кровать. Ингеборга каждый час заходила в спальню, проверить, все ли с ней в порядке, и каждый раз заставала подругу неспящей. Светлана лежала на спине, безучастно глядя в темноту, и на вопросы отвечала меланхолично и заторможенно. Чтобы хоть как-то отвлечь Кристину от панических мыслей, Ингеборга попросила ее присмотреть за Светланой, но это помогло слабо. Кристина то сидела, то лежала на своей кровати, закутавшись в одеяло, и почти все время молча рыдала. В конце концов, она заявила, что безразличный угасший вид Светланы действует на нее угнетающе, и выволокла свой матрас с постелью в центральную комнату. К тому времени Ингеборга извлекла из отцовского скафандра аккумулятор и соединила его с лампой аварийного освещения. С тех пор это был единственный в бункере источник света, и все обитатели убежища, за исключением безучастной ко всему Светланы, перебрались ближе к нему. Лежанки с постелями разместили вдоль стен, но в тусклом свете максимально приглушенного освещения они тонули в поглотившей бункер тьме, и видно было лишь того, кто сидел в кресле возле радиопередатчика.

Дежурить в эфире выпало Ингеборге, остальные не были знакомы с подобными устройствами связи, и рисковать случайно сбить настройки или сделать не так еще что-нибудь никто не захотел. Вот уже пять часов Ингеборга вслушивалась в эфир, но в наушниках не было ничего, кроме бесконечного треска и шипения помех. Час назад у мужчин истек срок второго цикла антирада, и стало ясно, что в ближайшие двадцать четыре часа помощи ждать неоткуда. Это окончательно подкосило Кристину, и с того момента она тихо рыдала в подушку. Самая взрослая из пациенток безрезультатно пыталась ее успокоить, и все закончилось нервным окриком Дилары. Та заявила Кристине, что прожить сутки в условиях нехватки воздуха можно только в одном случае: если все станут потреблять его как можно меньше.

– Хватить рыдать! – зло прошипела она. – Замолкни и возьми себя в руки! Не можешь перестать дергаться – сядь на транки, как Светлана! Ей помогло и тебе тоже поможет! Если ты хочешь умереть от удушья, то я не хочу! Я хочу выжить и спасти сына! Успокойся и дыши ровно!

За прошедшие дни Давид сильно ослабел и почти все время спал болезненным сном. У него участились приступы тахикардии, спонтанные кровотечения стали длиться дольше, появилась ломота в суставах, повышенную температуру тела надолго сбить не удавалось. Оставшийся без электропитания диагност стал бесполезен, но и так было ясно, что лейкоз прогрессирует. Дилара все время проводила возле постели сына и отходила лишь тогда, когда сон ребенка из болезненного переходил в спокойный. Требовать от нее вежливости в момент Кристининой истерики было глупо, к тому же она была права.

– Ты должна держаться, Кристи, – Ингеборга попыталась встать на сторону Дилары как можно мягче, чтобы не сломать подругу окончательно. – Нам нельзя сдаваться! Мы можем бороться, у нас еще есть шансы! Мы продержались четверо суток, продержимся еще одни! Главное, не паниковать.

Сказать, что это успокоило Кристину, было бы неправдой. Но она перестала захлебываться рыданиями, улеглась неподвижно, и ее дыхание стало более ровным. Ингеборга подумала, что это лучше, чем ничего, потому что помочь подруге чем-то большим она не могла. Ей самой было безумно страшно. Пока время до начала интоксикации у мужчин оставалось, она не сомневалась в том, что они появятся с минуты на минуту. Но потом время истекло, и паника едва не взяла верх над силой воли. Воздуха на сутки не хватит, вскоре придется открывать входной люк, это в считаные минуты приведет к заражению и охлаждению бункера. Какое-то время можно находиться в скафандрах, они с подогревом, но сколько именно? Батареи в скафандрах пациентов разряжены более чем наполовину, на сутки в режиме постоянной работы системы обогрева их не хватит. Скафандр Давида и вовсе собран из обрезков, там шина отопления функционирует только в грудном отделе. В каком состоянии фильтры, непонятно, это старые модели, с которыми Ингеборге сталкиваться не приходилось. Отец для бункера купил самые современные образцы, различия во внутренней начинке существенны. И его скафандр слишком велик всем… Что делать? Идти к «Подземстрою» самой и вымаливать помощь? Бессмысленно, ей не дойти. Попытаться развернуть имеющийся в кладовке ветряк? Она пробовала заняться этим еще в первую неделю после катастрофы, чтобы понимать, что есть в ее распоряжении. Мало того что ветряк тяжелый, так он еще в разобранном состоянии, никто не знает ни как его собирать, ни как устанавливать. Можно попытаться проветривать бункер, потом запираться, чтобы не хватать с поверхности слишком много радиоактивной пыли и холода… Когда воздух вновь начнет заканчиваться, проветривать вновь… Но если батареи скафандров сядут, то придется разводить костер, чтобы не замерзнуть заживо, а это значит, что люк уже не закроешь. Иначе смерть от отравления угарными газами наступит быстрее, чем они успеют выбраться на поверхность. Где их тоже ожидает смерть.