Карнавал лжи
Часть 76 из 90 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
…Андукар ничем не проявил удивления, услышав про дополнительное условие. Впрочем, Таша постаралась озвучить его максимально небрежно, упирая на свою щепетильность в отношении долгов, особенно когда долги касаются её жизни.
Девушка в чёрном едва ли стала бы по-настоящему волноваться о судьбе какого-то малознакомого оборотня и малознакомого ребёнка.
«А если он не сдержит слово?»
«Он обещал служить мне».
«Но ничто не мешает ему после сказать, что он приложил все усилия, однако не сумел уберечь Ингранов от клинка кеаров, – заметил Алексас резонно. – Надёжнее было бы попросить его переправить их сейчас. Вместе с Кэйрмиль».
…Таша ненавидела себя за ответ, который ей предстояло дать. За ответ, который она нашла ещё там, в библиотеке. Ведь даже если у них всё получится, они всё равно обрекут на смерть невинных, подневольных, заложников. Обрекут – чтобы тысячи людей продолжили жить по ту сторону гор, в ничего не подозревающей Долине.
Но ради того, чтобы Врата остались закрытыми…
«Я думала об этом. Если бегство Кэйрмиль и Картера можно обосновать, то каким образом из замка сумели выбраться Кира и Тальрин… А их хватятся обязательно и быстро… – Таша стряхнула катышки с одеяла, точно вместе с ними могла избавиться от тяжести, гадюкой свернувшейся в груди. – Мы не можем навлекать на себя подозрения. Подставлять под удар Венец. Рисковать тем, что нас разоблачат и убьют прежде, чем мы выберемся и расскажем миру, что ему грозит».
…ради того, чтобы Врата остались закрытыми, стоит рискнуть не только своими жизнями, но и чужими. Что куда тяжелее.
Перед глазами вдруг всплыло лицо Лиара, полускрытое капюшоном. То, которое она видела во сне, когда у озера он говорил ей, что тьма и свет – стороны одной медали. Теперь и ей, Таше, предстоит бросить монетку на каждую чашу весов. Смириться с меньшим злом, дабы предотвратить большее. Добавить в этот мир капельку тьмы, чтобы он не погрузился в неё целиком.
Ненавижу тебя, подумала Таша устало. Ненавижу тебя, враг мой. За всю боль, что причинил мне и другим. За то, что я надеюсь на твою помощь, если мне будет угрожать смерть. А больше всего – за то, что ты прав.
Бывают моменты, когда твою правду жизни действительно невозможно осуждать.
«Это мудро, моя королева. – Алексас смотрел на неё неотрывно и мягко. – Ставки слишком высоки».
Скинув сапоги, Таша забралась под одеяло. Натянула его по самый нос, передёргиваясь от холодной дрожи.
Снова взялась за подвеску.
Сказать последующее вслух она не решилась бы. Но это слишком ощутимо разъедало её изнутри, просясь быть высказанным.
«Если всё так, как сказал Андукар… Если Врата действительно под Клаусхебером… Если Лиар привёл нас с Ароном в Пвилл, чтобы мы разоблачили Кэйрмиль и помогли Леограну стать новым герцогом… – Таша закрыла глаза. – Лиар ведь тоже должен помнить, где именно находились Врата».
«И что?»
«Выходит, всё это время он пытался не только возвысить меня, но и спасти мир? Уберечь человечество… Делать то, что и положено амадэю. – Она повернулась на бок, свернувшись калачиком, обняв руками часть одеяла, словно плюшевого зайца в детстве. Как будто это могло вернуть её в простой, понятный, безопасный мир маленькой Таши, ещё носившей фамилию Фаргори, не знавшей ничего, кроме тихой жизни в яблоневом саду. – А было так удобно считать его чудовищем».
О сказанном зазеркальной тенью, добавлявшем дополнительные причины для сомнений, Таша и вовсе предпочитала не думать. Не сейчас. Пока ей хватало остальных, и так вдребезги разбивавших сложившиеся представления о происходящем.
Хорошо ещё, что Алексас тоже решил к этому не возвращаться.
В темноте перед закрытыми веками, манившей вымотанное тело в беспамятство, Таша услышала, как стих негромкий перестук янтарных бусин.
– Просто чудовища бывают разными, – сказал Алексас.
…отдаваясь во власть убаюкивающей тьмы, Таша ещё успела почувствовать, как он снова ложится рядом, обнимая её, прижимая к себе крепко и бережно. Куда крепче, куда бережнее, чем маленькая Таша – самые любимые свои игрушки. И снова не стала ни препятствовать этому, ни отстраняться, вдруг вспомнив горькую улыбку, мелькнувшую на его губах, пока они поднимались по лунной лестнице и говорили о Двоедушии. Улыбку, которую можно было трактовать по-разному, но легче всего было объяснить горечью от мысли, приходившей и в Ташину голову.
Они оба отдали бы всё, чтобы вернуть Джеми. Но в такие моменты, как сегодня, – и в такие моменты, как сейчас, – он всегда будет незваным, нежеланным третьим.
* * *
Лив ненавидит это. Ненавидит черноту, в которую проваливалась без возможности выбраться по собственной воле. Ненавидит странную музыку, звучащую в эти мгновения в её голове.
Хотя она сама в этот миг находится в своей голове. Вся она.
Музыка была действительно странной – прилипчивый, навязчивый, механический мотивчик. Как будто Лив запихнули в музыкальную шкатулку и захлопнули крышку. Со временем мелодия играла всё медленнее и тише, как в настоящей музыкальной шкатулке, пока не становилась искажённой до неузнаваемости, а слух не мог уловить нот. Когда музыка прекращалась и шкатулка останавливалась, Лив просыпалась, но до этого момента находилась в странном… ничто. Это не был сон – к ней прорывались обрывки голосов, которые слышали её уши, и тепла, которое ощущали её губы. Отголоски ощущений, которые испытывало её тело. Но всё это время она стояла в черноте, не имеющей направлений и границ, не имея возможности разглядеть даже собственной руки, не имея возможности сделать хоть что-нибудь.
Поэтому она даже радовалась, когда в какой-то момент из темноты начинал звучать голос. Как сейчас.
– Ты боишься меня?
Лив чувствует его присутствие. И голос… он звучит так реально, так близко, что, кажется, протянешь руку – и коснёшься его обладателя.
– Нет.
…зато чернота в этот раз пугает. Шею дважды сводило назойливой ноющей болью, после чего Лив ощутила слабость и дрожь в руках. А она уже поняла: все ощущения здесь значительно приглушены в сравнении с тем, что чувствует в это время её тело. Сюда доносится лишь эхо реальности.
Если она испытывает такое здесь…
– Забавно. Меня боялись многие. Боятся по сей день.
– Я тебя ненавижу. Бояться глупо.
Лив действительно не боится его. Хотя ей рассказывали, что он делал с мамой и с Ташей.
Это не пугает её, а злит.
– Храбрая девочка. – Её собеседник тихо смеётся. – Жаль, что храбрые дети чаще всего плохо заканчивают. У них нечасто достаёт храбрости, чтобы не прятаться под кроватью при появлении зла, но ещё реже им достаёт сил, чтобы этому злу противостоять.
– Убирайся, слышишь? Скоро мы тебя найдём. Мастера с Кесом и дядей Ароном тебя в порошок сотрут.
– Сомневаюсь.
Лив вздрагивает: голос звучит прямо у неё за спиной. И это странное ощущение в кончиках волос…
– Почему ты не уходишь сразу, как тебе перестаёт быть нужным моё тело? Я не хочу тебя слышать!
– Мне интересно. И не в моём стиле пользоваться чужой вещью, не перекинувшись словечком с её владельцем.
Лив вновь вспоминает, как всё это началось. Как впервые услышала этот голос: тихий, спокойный, такой безопасный. Своё единственное неосторожное «да», которого оказалось достаточно.
С тех пор он больше не спрашивал разрешения.
«Ты говорил, что не причинишь мне вреда!» – кричала она в следующий раз: не потому, что надеялась услышать оправдания, просто от бешенства и бессилия.
«Разве я причинил тебе вред?»
«Ты говорил, что вытащишь меня из темноты!»
«Разве после ты не вернулась обратно?»
…и он смеялся. Каждый раз, когда говорил с ней в черноте. Иногда просто интересовался, как дела. Иногда задавал другие вопросы. Поначалу она не отвечала: просто кричала и пыталась приблизиться, чтобы сделать с ним… что-нибудь.
Потом, когда поняла, что это бесполезно, продолжила кричать, но теперь – в ответ.
– Мы уже близко, – говорит Лив, мстительно сжимая кулачки.
– Так и есть. Вы пошли по ложному следу, но моё вмешательство вернёт Арона на верный путь.
– И когда мы убьём Зельду, настанет твоя очередь.
– Какая кровожадность. – Он снова смеётся. – Я в девять лет таким не был.
Музыка потихоньку стихает – и Лив понимает: скоро она вернётся в свет.
– Ты не веришь мне?
– Верю. Ты бы с радостью меня убила – во всяком случае, сейчас ты сама в это веришь. Но тебе это не под силу… ни тебе, ни твоим новым учителям.
– Зато дяде Арону под силу.
– Ещё бы я ему позволил. – Её слова явно его забавляют. – И не уверен, что у него хватило бы духу. Он может хорохориться, что убьёт меня, может сколько угодно меня ненавидеть, но он знает: пока этому миру без меня не обойтись. И знает, что в происходящем виноват он сам.
– Он сам?! Это ты убил его любовь!
– Я к этому причастен. Тоже, – голос делается непривычно мягким. Завод «шкатулки» истекает: едва слышная мелодия уже не поёт, а заикается. – Будь хорошей девочкой, ладно? И держись своего дракона.
Лёгкая рука касается её макушки. Лив оборачивается, пытаясь её перехватить.
Последняя нота механического мотивчика оборванной струной звякает во тьме – и Лив дёргает, тащит куда-то…
Первой пришла жгучая боль в шее. Схватившись за неё, Лив поняла, что всё ещё в Штольнях – и лежит на чьих-то тёплых коленях, пока над ней нависает обеспокоенное лицо Иллюзиониста.
– Тише, тише. – Волшебник перехватил её ладони. – Ты не ранена, просто чувствуешь боль Кеса.
– Жжёт! – Лив трясло; по рукам и ногам разливалась жуткая слабость.
– Потерпи. Ты стойкая девочка, ты сможешь.
Испытывая жуткое желание расчесать себе кожу в кровь, Лив завертела головой. Посмотрела на чешуйчатый драконий бок и двух Мастеров, дремлющих рядом. На тёмный туннель, освещённый тремя волшебными огоньками.
На огромную тушу скользкой чешуйчатой твари чуть поодаль.
– На нас напали, – предугадав вопрос, сказал Иллюзионист. – Виверн. Подземный дракон. Он мёртв.
Девушка в чёрном едва ли стала бы по-настоящему волноваться о судьбе какого-то малознакомого оборотня и малознакомого ребёнка.
«А если он не сдержит слово?»
«Он обещал служить мне».
«Но ничто не мешает ему после сказать, что он приложил все усилия, однако не сумел уберечь Ингранов от клинка кеаров, – заметил Алексас резонно. – Надёжнее было бы попросить его переправить их сейчас. Вместе с Кэйрмиль».
…Таша ненавидела себя за ответ, который ей предстояло дать. За ответ, который она нашла ещё там, в библиотеке. Ведь даже если у них всё получится, они всё равно обрекут на смерть невинных, подневольных, заложников. Обрекут – чтобы тысячи людей продолжили жить по ту сторону гор, в ничего не подозревающей Долине.
Но ради того, чтобы Врата остались закрытыми…
«Я думала об этом. Если бегство Кэйрмиль и Картера можно обосновать, то каким образом из замка сумели выбраться Кира и Тальрин… А их хватятся обязательно и быстро… – Таша стряхнула катышки с одеяла, точно вместе с ними могла избавиться от тяжести, гадюкой свернувшейся в груди. – Мы не можем навлекать на себя подозрения. Подставлять под удар Венец. Рисковать тем, что нас разоблачат и убьют прежде, чем мы выберемся и расскажем миру, что ему грозит».
…ради того, чтобы Врата остались закрытыми, стоит рискнуть не только своими жизнями, но и чужими. Что куда тяжелее.
Перед глазами вдруг всплыло лицо Лиара, полускрытое капюшоном. То, которое она видела во сне, когда у озера он говорил ей, что тьма и свет – стороны одной медали. Теперь и ей, Таше, предстоит бросить монетку на каждую чашу весов. Смириться с меньшим злом, дабы предотвратить большее. Добавить в этот мир капельку тьмы, чтобы он не погрузился в неё целиком.
Ненавижу тебя, подумала Таша устало. Ненавижу тебя, враг мой. За всю боль, что причинил мне и другим. За то, что я надеюсь на твою помощь, если мне будет угрожать смерть. А больше всего – за то, что ты прав.
Бывают моменты, когда твою правду жизни действительно невозможно осуждать.
«Это мудро, моя королева. – Алексас смотрел на неё неотрывно и мягко. – Ставки слишком высоки».
Скинув сапоги, Таша забралась под одеяло. Натянула его по самый нос, передёргиваясь от холодной дрожи.
Снова взялась за подвеску.
Сказать последующее вслух она не решилась бы. Но это слишком ощутимо разъедало её изнутри, просясь быть высказанным.
«Если всё так, как сказал Андукар… Если Врата действительно под Клаусхебером… Если Лиар привёл нас с Ароном в Пвилл, чтобы мы разоблачили Кэйрмиль и помогли Леограну стать новым герцогом… – Таша закрыла глаза. – Лиар ведь тоже должен помнить, где именно находились Врата».
«И что?»
«Выходит, всё это время он пытался не только возвысить меня, но и спасти мир? Уберечь человечество… Делать то, что и положено амадэю. – Она повернулась на бок, свернувшись калачиком, обняв руками часть одеяла, словно плюшевого зайца в детстве. Как будто это могло вернуть её в простой, понятный, безопасный мир маленькой Таши, ещё носившей фамилию Фаргори, не знавшей ничего, кроме тихой жизни в яблоневом саду. – А было так удобно считать его чудовищем».
О сказанном зазеркальной тенью, добавлявшем дополнительные причины для сомнений, Таша и вовсе предпочитала не думать. Не сейчас. Пока ей хватало остальных, и так вдребезги разбивавших сложившиеся представления о происходящем.
Хорошо ещё, что Алексас тоже решил к этому не возвращаться.
В темноте перед закрытыми веками, манившей вымотанное тело в беспамятство, Таша услышала, как стих негромкий перестук янтарных бусин.
– Просто чудовища бывают разными, – сказал Алексас.
…отдаваясь во власть убаюкивающей тьмы, Таша ещё успела почувствовать, как он снова ложится рядом, обнимая её, прижимая к себе крепко и бережно. Куда крепче, куда бережнее, чем маленькая Таша – самые любимые свои игрушки. И снова не стала ни препятствовать этому, ни отстраняться, вдруг вспомнив горькую улыбку, мелькнувшую на его губах, пока они поднимались по лунной лестнице и говорили о Двоедушии. Улыбку, которую можно было трактовать по-разному, но легче всего было объяснить горечью от мысли, приходившей и в Ташину голову.
Они оба отдали бы всё, чтобы вернуть Джеми. Но в такие моменты, как сегодня, – и в такие моменты, как сейчас, – он всегда будет незваным, нежеланным третьим.
* * *
Лив ненавидит это. Ненавидит черноту, в которую проваливалась без возможности выбраться по собственной воле. Ненавидит странную музыку, звучащую в эти мгновения в её голове.
Хотя она сама в этот миг находится в своей голове. Вся она.
Музыка была действительно странной – прилипчивый, навязчивый, механический мотивчик. Как будто Лив запихнули в музыкальную шкатулку и захлопнули крышку. Со временем мелодия играла всё медленнее и тише, как в настоящей музыкальной шкатулке, пока не становилась искажённой до неузнаваемости, а слух не мог уловить нот. Когда музыка прекращалась и шкатулка останавливалась, Лив просыпалась, но до этого момента находилась в странном… ничто. Это не был сон – к ней прорывались обрывки голосов, которые слышали её уши, и тепла, которое ощущали её губы. Отголоски ощущений, которые испытывало её тело. Но всё это время она стояла в черноте, не имеющей направлений и границ, не имея возможности разглядеть даже собственной руки, не имея возможности сделать хоть что-нибудь.
Поэтому она даже радовалась, когда в какой-то момент из темноты начинал звучать голос. Как сейчас.
– Ты боишься меня?
Лив чувствует его присутствие. И голос… он звучит так реально, так близко, что, кажется, протянешь руку – и коснёшься его обладателя.
– Нет.
…зато чернота в этот раз пугает. Шею дважды сводило назойливой ноющей болью, после чего Лив ощутила слабость и дрожь в руках. А она уже поняла: все ощущения здесь значительно приглушены в сравнении с тем, что чувствует в это время её тело. Сюда доносится лишь эхо реальности.
Если она испытывает такое здесь…
– Забавно. Меня боялись многие. Боятся по сей день.
– Я тебя ненавижу. Бояться глупо.
Лив действительно не боится его. Хотя ей рассказывали, что он делал с мамой и с Ташей.
Это не пугает её, а злит.
– Храбрая девочка. – Её собеседник тихо смеётся. – Жаль, что храбрые дети чаще всего плохо заканчивают. У них нечасто достаёт храбрости, чтобы не прятаться под кроватью при появлении зла, но ещё реже им достаёт сил, чтобы этому злу противостоять.
– Убирайся, слышишь? Скоро мы тебя найдём. Мастера с Кесом и дядей Ароном тебя в порошок сотрут.
– Сомневаюсь.
Лив вздрагивает: голос звучит прямо у неё за спиной. И это странное ощущение в кончиках волос…
– Почему ты не уходишь сразу, как тебе перестаёт быть нужным моё тело? Я не хочу тебя слышать!
– Мне интересно. И не в моём стиле пользоваться чужой вещью, не перекинувшись словечком с её владельцем.
Лив вновь вспоминает, как всё это началось. Как впервые услышала этот голос: тихий, спокойный, такой безопасный. Своё единственное неосторожное «да», которого оказалось достаточно.
С тех пор он больше не спрашивал разрешения.
«Ты говорил, что не причинишь мне вреда!» – кричала она в следующий раз: не потому, что надеялась услышать оправдания, просто от бешенства и бессилия.
«Разве я причинил тебе вред?»
«Ты говорил, что вытащишь меня из темноты!»
«Разве после ты не вернулась обратно?»
…и он смеялся. Каждый раз, когда говорил с ней в черноте. Иногда просто интересовался, как дела. Иногда задавал другие вопросы. Поначалу она не отвечала: просто кричала и пыталась приблизиться, чтобы сделать с ним… что-нибудь.
Потом, когда поняла, что это бесполезно, продолжила кричать, но теперь – в ответ.
– Мы уже близко, – говорит Лив, мстительно сжимая кулачки.
– Так и есть. Вы пошли по ложному следу, но моё вмешательство вернёт Арона на верный путь.
– И когда мы убьём Зельду, настанет твоя очередь.
– Какая кровожадность. – Он снова смеётся. – Я в девять лет таким не был.
Музыка потихоньку стихает – и Лив понимает: скоро она вернётся в свет.
– Ты не веришь мне?
– Верю. Ты бы с радостью меня убила – во всяком случае, сейчас ты сама в это веришь. Но тебе это не под силу… ни тебе, ни твоим новым учителям.
– Зато дяде Арону под силу.
– Ещё бы я ему позволил. – Её слова явно его забавляют. – И не уверен, что у него хватило бы духу. Он может хорохориться, что убьёт меня, может сколько угодно меня ненавидеть, но он знает: пока этому миру без меня не обойтись. И знает, что в происходящем виноват он сам.
– Он сам?! Это ты убил его любовь!
– Я к этому причастен. Тоже, – голос делается непривычно мягким. Завод «шкатулки» истекает: едва слышная мелодия уже не поёт, а заикается. – Будь хорошей девочкой, ладно? И держись своего дракона.
Лёгкая рука касается её макушки. Лив оборачивается, пытаясь её перехватить.
Последняя нота механического мотивчика оборванной струной звякает во тьме – и Лив дёргает, тащит куда-то…
Первой пришла жгучая боль в шее. Схватившись за неё, Лив поняла, что всё ещё в Штольнях – и лежит на чьих-то тёплых коленях, пока над ней нависает обеспокоенное лицо Иллюзиониста.
– Тише, тише. – Волшебник перехватил её ладони. – Ты не ранена, просто чувствуешь боль Кеса.
– Жжёт! – Лив трясло; по рукам и ногам разливалась жуткая слабость.
– Потерпи. Ты стойкая девочка, ты сможешь.
Испытывая жуткое желание расчесать себе кожу в кровь, Лив завертела головой. Посмотрела на чешуйчатый драконий бок и двух Мастеров, дремлющих рядом. На тёмный туннель, освещённый тремя волшебными огоньками.
На огромную тушу скользкой чешуйчатой твари чуть поодаль.
– На нас напали, – предугадав вопрос, сказал Иллюзионист. – Виверн. Подземный дракон. Он мёртв.