Каменные небеса

– Интригующе, – говорит Шаффа. Он опирается на перила, не обращая внимания на расстояние до земли, и смотрит на пещеру. У Нэссун желудок подводит от страха за него. – Город, построенный на растениях. – Затем его взгляд становится жестким. – Но больше здесь ничего не растет.

Да. Нэссун тоже это заметила. Сейчас она уже достаточно попутешествовала и повидала много других пещер, чтобы понять, что это место должно было бы кишеть жизнью, вроде лишайников, летучих мышей и белых слепых насекомых. Она переключает сознание на мир серебра, ища тонкие линии, которые должны быть везде среди такого количества живого осадка. Она находит их, и много, но… Что-то странное. Эти линии сливаются и фокусируются, тонкие нити становятся более широкими каналами – прямо как магия течет в орогене. Она никогда не видела такого в растениях, или животных, или плодородной почве прежде. Эти более концентрированные потоки сливаются и продолжают течь вперед – в том направлении, куда ведет лестница. Она следует за ними насколько может, они становятся толще, ярче… и где-то впереди резко останавливаются.

– Там что-то плохое, – говорит Нэссун, и волоски на ее теле становятся дыбом. Она резко прекращает сэссить. Почему-то ей не хочется сэссить то, что там впереди.

– Нэссун?

– Что-то поедает это место, – выдавливает она, затем удивляется, почему она так сказала. Но теперь, когда слова сказаны, они кажутся ей правильными. – Потому тут ничего не растет. Что-то забирает всю магию. Без нее все мертво.

Шаффа долго смотрит на нее. Нэссун видит, что одна его рука ложится на рукоять стеклянного клинка у бедра. Ей хочется рассмеяться. Того, что впереди, не заколешь. Но она не смеется, потому что это жестоко и потому, что она настолько испугана, что если начнет смеяться, то уже не остановится.

– Мы не обязаны идти вперед, – предлагает Шаффа. Это деликатное и отчаянно необходимое заверение того, что он не перестанет ее уважать, если она от страха откажется от своей миссии. Однако это раздражает Нэссун. У нее есть гордость.

– Н-нет. Идем. – Она громко сглатывает. – Пожалуйста.

– Хорошо.

И они продолжают идти. Кто-то или что-то прорыло туннель в пыли, под и вокруг нее невозможной лестницей. Продолжая спускаться, они проходят мимо гор этого материала. Но сейчас Нэссун, однако, видит другой туннель впереди. Этот проложен в полу пещеры – наконец-то, – и вход в него чудовищно огромен. Концентрические арки, вырезанные из мрамора разных оттенков, теряются высоко вверху, когда лестница наконец достигает плоского каменного пола и переходит в него. Дальше туннель сужается; за ним лишь тьма. Пол на входе кажется полированным, выложенным плиткой, переходящих друг в друга синего, черного и темно-красного цветов. Это яркий и приятный цвет, отдых для глаз, насмотревшихся на белый и серый, и все же невероятно странный.

Каким-то образом пыли не натянуло в этот вход. Сквозь эту арку могли проходить десятки, сотни людей в минуту. Однако сейчас там стоит лишь один, глядя на них из-под полосы розового мрамора, так контрастирующего с его бледными, бесцветными чертами. Сталь.

Он не двигается, когда Нэссун подходит к нему. (Шаффа тоже. Но медленнее и настороженнее.) Серый взгляд Стали прикован к предмету рядом с ним, который незнаком Нэссун, но ее мать его узнала бы – это шестигранное возвышение, поднимающееся из пола, как кристалл дымчатого кварца со срезанной верхушкой. Его поверхность чуть наклонна. Рука Стали протянута словно в жесте представления. Для тебя. Нэссун смотрит на срез. Тянется к нему и отдергивает руку, как только по его краю вспыхивает свет, прежде чем ее пальцы успевают коснуться наклонной поверхности. Яркие красные значки висят в воздухе над кристаллом, рисуя символы в пустом пространстве. Она понятия не имеет, что это значит, но цвет ее нервирует. Она смотрит на Сталь, который не шевелится и выглядит так, будто он так и стоял с того момента, как это место было построено.

– Что они говорят?

– То, что транспортное средство, о котором я тебе говорил, в настоящий момент в нерабочем состоянии, – рокочет голос внутри Стали. – Тебе придется снабдить его энергией и перезагрузить прежде, чем мы сможем воспользоваться этой станцией.

– Пере… загрузить? – Она пытается понять, как погрузка чего-то связана с древними руинами, затем решает заняться той частью, которую поняла. – И как я дам энергию?

Внезапно Сталь меняет положение, повернувшись к арке, которая ведет дальше вглубь станции.

– Зайти внутрь и дать мощность у корня. Я останусь здесь и включу последовательность запуска, как только мощность будет достаточной.

– Что? Я не…

Его серые на сером глаза устремляются на нее.

– Поймешь, когда войдешь.

Нэссун прикусывает щеку изнутри, заглядывая в проход. Там действительно темно.

Рука Шаффы касается ее плеча.

– Я, конечно, пойду с тобой.

Конечно. Нэссун сглатывает и благодарно кивает. Затем они с Шаффой вступают во тьму. Но тьма держится недолго. Как это было на белой лестнице, маленькие панели света начинают загораться по стенам туннеля по мере их продвижения. Они тусклые и желтоватые, словно старые, изношенные или… усталые. Почему-то в голове у Нэссун всплывает это слово. Света достаточно, чтобы высвечивать края плитки у них под ногами. Вдоль стен туннеля тянутся двери и ниши, и в одном месте Нэссун видит странное сооружение, торчащее из стены на высоте десяти футов. Похоже на… тележную раму? Без колес или ярма, и впечатление такое, что телега сделана из того же ровного материала, что и лестница, и еще кажется, что она едет по каким-то колеям в стене. Она явно сделана для перевозки людей; может, так люди, которые не могли или не хотели ходить, передвигались? Сейчас она неподвижная и темная, навеки прикованная к стене там, где возница ее оставил.

Они замечают особенный голубоватый свет, подсвечивающий туннель впереди, но это недостаточное предупреждение о том, что дорога внезапно свернет налево и они окажутся в другой пещере. Она намного меньше и не забита прахом, или, по крайней мере, его немного. Но в ней огромная колонна твердого иссиня-черного вулканического стекла.

Она огромная, неровная и невозможная. Нэссун смотрит, разинув рот, на эту штуку, заполняющую почти всю пещеру от пола до потолка и уходящую дальше. Сразу же становится понятно, что это затвердевший, быстро застывший продукт чудовищного извержения. Так же несомненно, что это каким-то образом натекший в соседнюю пещеру материал лавового свода.

– Вижу, – говорит Шаффа. Хотя он и потрясен, его голос несколько смягчен восхищением. – Смотри. – Он показывает вниз. Это наконец помогает Нэссун найти фокусную точку, чтобы оценить перспективу, размер и расстояние. Эта штука огромна, поскольку теперь может видеть спускающиеся ярусы у ее основания, охватывающие ее восьмиугольниками. Их три. На самом внешнем стоят здания, думает она. Они сильно повреждены, наполовину обрушились внутрь, просто оболочки, но она сэссит сразу же, почему они все еще существуют, когда те, что в соседней пещере, рухнули. Жар, заполнивший эту пещеру, изменил что-то в конструкции этих зданий, и они стали жестче и сохранились. Тут еще был и какой-то толчок, тоже причинивший повреждения: все здания разорваны с одной и той же стороны, повернутой к гигантской стеклянной колонне. Судя по тому, что ей кажется трехэтажным зданием, она прикидывает, что колонна не так далеко от них, как кажется; просто гораздо больше, чем она сначала оценивала. Величиной с… ох.

– Обелиск, – шепчет она. Затем она сэссит и понимает, что произошло, так же четко, как если бы сама была здесь.

Давным-давно из дна этой пещеры как диковинное растение торчал обелиск, одной вершиной в землю. В какой-то момент обелиск вырвался из ямы, поплыл, мерцая, как его собратья, над странной громадностью города – и тут что-то пошло очень, очень не так. Обелиск… упал. Там, где он ударился о землю, Нэссун почти слышит эхо сотрясения; он не просто упал, он вошел внутрь, пробивая и прожигая себе путь, со всей мощью концентрированного серебра в его сердечнике. Нэссун не может отследить его путь более чем на милю вниз, но нет причины думать, что он просто не продолжал идти вниз. Куда, она не может догадаться. И следом за ним, прямо наверх из расплавленного тела земли буквально забил огненный фонтан, накрыв город.

Вокруг нет ничего, что было бы похоже на способ подать мощность на станцию. Однако Нэссун замечает, что освещение пещеры исходит из огромных пилонов голубого света у основания стеклянной колонны. Они составляют самый нижний и ближний к колонне ярус. Что-то создает этот свет.

Шаффа тоже пришел к тому же выводу.

– Туннель кончается здесь, – говорит он, показывая на эти голубые пилоны у основания колонны. – Идти больше некуда кроме как к основанию этой громадины. Но ты уверена, что хочешь идти по следу того, кто это сделал?

Нэссун прикусывает нижнюю губу. Она не уверена. Здесь есть какая-то неправильность, которую она сэссит с лестницы, хотя и не может сказать, откуда она исходит. И все же…

– Сталь хочет, чтобы я увидела то, что находится внизу.

– А ты уверена, что хочешь делать то, чего желает он, Нэссун?

Не уверена. Стали нельзя доверять. Но она уже вступила на путь разрушения мира; чего бы там ни хотел Сталь, хуже не будет. Потому, когда Нэссун кивает, Шаффа просто покорно склоняет голову и протягивает ей руку, чтобы они могли вместе спуститься по дороге к пилонам.

Идти сквозь три яруса по ощущениям все равно что через кладбище, и потому Нэссун чувствует, что надо хранить почтительное молчание. Между зданиями она видит обугленные мостики, оплавленные стеклянные желоба, в которых некогда росли растения, странные тумбы и структуры, о назначении которых она не догадалась бы, даже не будь они наполовину оплавлены. Она решает, что эта тумба – для привязи лошадей, а эта рама находится там, где дубильщики растягивали на просушку кожи. Подставлять знакомое на место незнакомого не очень получается, конечно же, поскольку в этом городе все ненормальное. Если жившие в нем люди ездили верхом, то уж не на лошадях. Если они делали посуду или инструменты, то уж не из глины и обсидиана, и мастера, делавшие такие вещи, явно не были простыми резчиками. Эти люди построили, а затем потеряли контроль над обелиском. Кто знает, какими чудесами и ужасами были полны их улицы.

В тревоге Нэссун тянется вверх, чтобы коснуться сапфира, просто чтобы убедиться, что она может сделать это сквозь тонны остывшей лавы и окаменевшего разрушающегося города. До него просто дотянуться, словно он здесь, и это приносит облегчение. Он легонько тянет ее – насколько нежно это может сделать обелиск, – и на миг она позволяет себе быть затянутой в его текучий водянистый свет. Это ее не пугает; Нэссун доверяет обелиску настолько, насколько можно доверять неодушевленному предмету. Именно эта штука рассказала ей о Сердечнике, в конце концов, и теперь она ощущает еще одно послание в мерцающих промежутках его плотно сплетенных линий…


– Наверх, – выдает она, испугавшись сама себя.

Шаффа останавливается и смотрит на нее.

– Что?

Нэссун приходится помотать головой, чтобы привести мысли в порядок и вынырнуть из синевы.

– Ме… место, чтобы дать энергию. Оно наверху, как и сказал Сталь. За треком.

– Треком? – Шаффа оборачивается, глядя вниз на наклонный мостик. Впереди наверху второй уровень – гладкая однообразная равнина из этого белого не-камня. Люди, строившие обелиски, похоже, использовали этот материал во всех своих самых древних и самых прочных руинах.

– Сапфир… знает это место, – пытается объяснить она. Это корявое объяснение, все равно что пытаться объяснить глухачу, что такое орогения. – Не само это место, но что-то вроде него… – Она снова тянется к нему, без слов прося большего, и ее чуть не сбивает с ног синее мерцание образов, чувств, воззрений. Ее перспектива меняется. Она стоит в центре трех ярусов, уже не в пещере, а лицом к голубому горизонту, по которому, клубясь, несутся чудесные облачка, исчезают и вновь возрождаются. Ярусы вокруг нее кипят деятельностью – хотя все это сливается, и то, что ей удается поймать несколько мгновений покоя, не имеет смысла.

Странные транспортные средства вроде машины, которую она видела в туннеле, бегают по стенам зданий, следуя по трекам разноцветного света. Здания покрыты зеленью, лозами, у них травянистые крыши, и цветы обвивают косяки и стены. Люди – сотни людей – входят и выходят из домов, ходят взад и вперед по дорожкам в непрерывном мазке движения. Она не может видеть их лиц, но ловит всплеск черных волос, как у Шаффы, серьги с искусными узорами из завитков лоз, платье, обмотавшееся вокруг лодыжек, пальцы, сверкающие цветным лаком. И везде, повсюду серебро под движением и теплом, материал обелиска. Оно вьет паутину и течет, сливаясь не в ручейки, а в реки, и когда она смотрит вниз, она сэссит, что стоит в озере жидкого серебра, входящего в нее через стопы, – Нэссун чуть пошатывается, приходя в себя на сей раз, и Шаффа крепко берет ее за плечи, чтобы она не упала.

– Нэссун.

– Все в порядке, – говорит она. Она не уверена, но все равно так говорит, поскольку не хочет его беспокоить. И поскольку это легче сказать, чем Я думаю, что на минуту попала в обелиск.

Шаффа обходит ее и садится перед ней на корточки, беря ее за плечи. Тревога на его лице почти – почти – стирает усталые складки, намек на помрачение и прочие признаки той борьбы, что нарастает в нем. Здесь, под землей, его боль усиливается. Он этого не говорит, но Нэссун не знает, почему она усиливается, однако видит это. Но.

– Не верь обелискам, малышка, – говорит он. То, что он это говорит, вовсе не кажется таким странным или неправильным, как должно бы. Нэссун порывисто обнимает Шаффу; он крепко прижимает ее к себе, ласково гладя по спине. – Мы немногим позволяли прогрессировать, – шепчет он ей на ухо. Нэссун моргает, вспоминая несчастную, безумную, смертоносную Ниду, которая однажды сказала то же самое. – Там, в Эпицентре. Мне позволили вспомнить, поскольку это важно. Те немногие, которые достигали статуса девяти– или десятиколечника… они всегда могли чувствовать обелиски, и обелиски тоже чувствовали их. Их тянуло к ним так или иначе. Им чего-то недоставало, они ощущали себя неполными, и, чтобы получить это, им были нужны орогены. Но обелиски убивали их, моя Нэссун. – Он прижимается лицом к ее волосам. Она грязна, толком не мылась после Джекити, но его слова сметают такие мирские мысли. – Обелиски… я помню. Они изменят, переделают тебя, если смогут. Именно этого хотят эти ржавые камнееды.

На миг его руки твердеют, напоминая о былой силе, и это самое прекрасное чувство в мире. Она знает, что в такой момент он не дрогнет, всегда будет рядом, когда он ей нужен, никогда не превратится в просто сомневающееся живое существо. И она любит его больше жизни за эту силу.

– Да, Шаффа, – обещает она. – Я буду осторожна. Я не дам им победить.

Ему, думает она и понимает, что он тоже так думает. Она не даст Стали победить. Как минимум, сначала она получит то, что хочет.

Итак, они решились. Когда Нэссун выпрямляется, Шаффа кивает, прежде чем встать. Они снова идут вперед.

Самый внутренний ярус находится в синей, мрачной тени стеклянной колонны. Эти пилоны больше, чем казались издали, – раза в два выше Шаффы, в три-четыре раза шире, и теперь, когда Нэссун и Шаффа подошли поближе, слышно, что они тихонько гудят. Они стоят кругом вокруг того места, где прежде покоился обелиск, словно буфер, защищающий два внешних яруса. Как частокол, отгораживающий кипящую жизнь города от… этого.

Это: сначала Нэссун кажется, что это самый густой в мире терновник. Эти колючие лозы вьются и переплетаются на земле и поднимаются по внутренней поверхности пилонов, заполняя все доступное пространство между ними и стеклянной колонной. Затем она видит, что это не терновые лозы – листьев нет. И шипов. Просто витые, скрученные, подобные веревкам лианы чего-то, что выглядит древесным, но пахнет как плесень.

– Как странно, – говорит Шаффа. – Что-то живое в конце концов?

– М… может, они не живые? – Они действительно кажутся мертвыми, хотя выделяются тем, что в них до сих пор можно узнать растения, а не прах на земле. Нэссун тут не нравится – среди этих уродливых лоз и в тени стеклянной колонны. Может, пилоны как раз и нужны для того, чтобы город не видел этих гротескных лоз? – И, может, они выросли тут после… всего.

Затем она моргает, замечая что-то новое в ближайшей лозе. Она отличается от остальных вокруг нее. Они-то явно мертвые, сморщенные и почерневшие, сломанные в некоторых местах. А эта выглядит так, словно может быть живой. Она жилистая и местами узловатая, с древесной с виду поверхностью, которая выглядит старой и грубой, но целой. Под ней пол устилает мусор – сероватые комки, пыль, обрывки сухой истлевшей ткани и даже истлевший кусок истрепанной веревки.

Вот с чем Нэссун боролась все время с тех пор, как вошла в пещеру стеклянной колонны; кое о чем она даже не хочет знать. Однако сейчас она закрывает глаза и тянется в лозу своим серебряным ощущением.

Поначалу это трудно. Клетки этой штуки – поскольку она жива – скорее клетки грибка, чем лозы, но есть и нечто искусственное и механическое в том, как она функционирует, – они спрессованы настолько плотно, что она даже не ожидает увидеть среди них серебро. Плотнее материи человеческого тела. Структура этого вещества на самом деле почти кристаллическая, клетки выстроены маленькими аккуратными матрицами, которых она прежде никогда не видела в живом.

И теперь, когда Нэссун заглянула в промежутки вещества лозы, она видит, что там нет серебра вообще. Вместо этого… Она не знает, как это описать. Отрицательное пространство? То, где должно быть серебро, но его нет. Пространство, которое может быть заполнено серебром. И пока она осторожно его исследует, загипнотизированная, она начинает замечать, что оно притягивает ее сознание, все сильнее и сильнее, пока – Нэссун ахает и вырывается.

Ты поймешь, что делать, сказал Сталь. Это должно быть очевидно.

Шаффа, который присел, чтобы рассмотреть обрывок веревки, замирает и настороженно смотрит на нее.

– Что это было?

Она смотрит на него, но у нее нет слов, чтобы объяснить, что надо сделать. Таких слов не существует. Однако она знает, что нужно сделать ей. Нэссун делает шаг к живой лозе.

– Нэссун, – говорит Шаффа натянутым и полным внезапной тревоги голосом.

– Я должна, Шаффа, – говорит она. Она уже поднимает руки. Сюда уходит все серебро внешней пещеры, понимает теперь она; эти лозы ели ее. Почему? В самой древней и самой глубокой бездне структуры ее плоти есть понимание, почему. – Я должна, м-м-м, запитать систему.

И прежде, чем Шаффа успевает ее остановить, Нэссун обнимает обеими руками лозу.

Это не больно. В этом и есть западня. Ощущение, распространяющееся по ее телу, на самом деле приятное. Расслабляющее. Если бы она не могла чувствовать серебра или того, как лоза внезапно начинает вытягивать все серебро из пространства между ее клетками, она подумала бы, что лоза делает для нее нечто хорошее. На самом деле это убьет ее в мгновение ока. Однако у нее есть доступ к большему количеству серебра, чем ее собственное. Лениво, сквозь слабость, Нэссун тянется к сапфиру – и сапфир отвечает сразу же, легко.

Усилители, называл их Алебастр задолго до того, как родилась Нэссун. Ты назвала бы их батареями, как ты некогда объясняла Юкке.

Нэссун понимает лишь, что обелиски просто двигатели. Она видела, как работают двигатели – простые помпово-турбинные устройства, которые регулировали гео– и гидродвигатели в Тиримо, и порой более сложные, как зерновые элеваторы. Ее знаниями о двигателях сейчас и наперсток не наполнишь, но даже десятилетке понятно: чтобы работать, двигателю нужно топливо.

И она течет с синевой, и сила сапфира течет в ней. Лоза в ее руках словно ахает от внезапного прилива, хотя это всего лишь ее воображение, она в этом уверена. Затем лоза гудит в ее руках, и она видит, как пустые, зияющие провалы ее матрицы заполняются и текут мерцающим серебряным светом, и что-то немедленно направляет этот свет куда-то еще…

Громкий треск раскатывается по пещере. За ним следуют другие, более слабые звуки, с ускоряющимся ритмом, поднимающиеся до низкого гула. В пещере внезапно светлеет, когда синие пилоны становятся белыми и загораются ярче, как и усталые желтые огни, по которым они шли по мозаичному туннелю. Нэссун вздрагивает даже в глубине сапфира, и в мгновение ока Шаффа отрывает ее от лозы. У него трясутся руки, которыми он прижимает ее к себе, он не говорит ничего, его облегчение просто ощутимо, когда он позволяет Нэссун отбиваться от него. Она внезапно так опустошена, что лишь его объятия ее поддерживают. И в это время что-то приближается по треку. Это что-то призрачное, радужно-зеленое, как жук, изящное, гладкое и почти молчаливое. Оно появляется откуда-то из-за стеклянной колонны. Для Нэссун все это не имеет смысла. Тело этой штуки вроде как каплеобразное, хотя ее более узкий, острый конец асимметричен, кончик загибается высоко над землей, словно вороний клюв.

Она огромна, величиной с дом, и все же она парит в нескольких дюймах над дорожкой без всякой поддержки. Материал невозможно определить, хотя у него вроде бы есть… кожа? Да, вблизи Нэссун видит, что поверхность у этой штуки имеет морщинистую текстуру толстой, хорошо выделанной кожи. Тут и там она видит на ней странные, различной величины бугорки, каждый где-то размером с кулак, и очевидного предназначения у них нет. Эта штука размывается и мерцает. От плотности к прозрачности и обратно, прямо как обелиск.