Каменные небеса

– Я вернусь, – говорит она и уходит.

Она не возвращается несколько дней. Она, тем не менее, остается отдельной частью нашей последней сети, так что присутствует во время нашего бодрствования, приема пищи, испражнения, в наших рудиментарных снах, когда мы спим, в нашей гордости за себя и друг за друга. Это не ощущается как наблюдение, даже если она смотрит. Не могу говорить за остальных, но мне нравится, когда она рядом. Не все остальные любят Келенли. Гэва особенно против этого, что она передает нам во время нашего тайного разговора.

– Она появляется, как только мы утратили Тетлеву? Как раз под завершение проекта? Мы усердно трудились, чтобы стать тем, что мы есть. Когда все будет сделано, они будут благодарить ее?

– Она лишь замена, – говорю я, пытаясь быть гласом разума. – И хочет она того, чего и мы. Нам нужно сотрудничать.

– Это она так говорит. – Это Ремва, который считает себя умнее остальных. (Мы все созданы одинаково разумными. Ремва просто засранец.) – Проводники не допускали ее к нам не просто так. Она может быть бунтаркой.

Это глупость. Я уверен в этом, хотя не позволяю себе высказать это земноречью. Мы часть великой машины. Все, что улучшает функционирование машины, имеет смысл; все, не относящееся к этой цели, – не имеет. Будь Келенли непослушной, Галлат отослал бы ее в терновую рощу вместе с Тетлевой. Это мы все понимаем. Гэва и Ремва просто упертые.

– Если она бунтарка, то это в свое время проявится, – твердо говорю я. Это не закончит, но хотя бы отложит спор.

Келенли возвращается на другой день. Проводники собирают нас вместе для объяснений.

– Келенли просила нас разрешить вам выйти на настроечную миссию, – говорит мужчина, который приходит для инструктажа. Он гораздо выше нас, даже выше Келенли и более хрупкий. Он любит одеваться в цвета, в совершенстве подходящие друг другу, и одежда его с узорными пуговицами. У него длинные черные волосы, кожа его бела, хотя не как у нас. Однако глаза у него наши – белые на белом. Белые, как лед. Мы никогда не видели никого из них с нашими глазами. Это проводник Галлат, глава проекта. Я думаю о Галлате как о фрагменте – чистом, алмазно-белом. Он прекрасно выточен, чисто огранен, уникально прекрасен и в то же время безжалостно смертелен, если с ним не обращаться осторожно. Мы не позволяем себе думать о том факте, что именно он убил Тетлеву.

(Он не тот, о ком ты думаешь. Я хочу, чтобы Галлат выглядел, как он, так же, как хочу, чтобы ты была похожа на нее. Это риск ущербной памяти.)

– Настроечная… миссия, – медленно говорит Гэва, показывая, что не понимает.

Келенли открывает рот, чтобы заговорить, затем останавливается и поворачивается к Галлату. Тот искренне улыбается.

– Келенли демонстрирует показатели, которые мы надеемся получить от вас, и все же вы в целом недотягиваете, – говорит он. Мы напрягаемся, нам неуютно, мы остро сознаем критику, хотя он всего лишь пожимает плечами. – Я проконсультировался с ведущим биомагистром, и она утверждает, что в ваших соответствующих способностях нет значительного различия. У вас те же способности, что и у нее, но вы не показываете того же мастерства. Есть некоторые изменения, которые мы могли бы сделать, чтобы попытаться уладить это расхождение, короче, это тонкая настройка, но это риск, на который лучше не идти накануне запуска.

Мы мгновение реверберируем все вместе, всех нас это радует.

– Она сказала, что пришла научить нас контексту, – очень осторожно осмеливаюсь сказать я. Галлат кивает мне в ответ.

– Она уверена, что решение во внешнем опыте. Повышенное воздействие стимулов, вызов вашей способности принимать решения, все такое. Это предложение имеет достоинство и пользу – оно минимально инвазивно – но из-за проекта мы не можем отправить вас всех вместе. Вдруг что-то случится? Вместо этого мы разделим вас на две группы. Поскольку Келенли лишь одна, это означает, что одна половина из вас отправится с ней сейчас, а вторая – в течение недели.

Снаружи. Мы идем наружу. Я отчаянно желаю оказаться в первой группе, но мы понимаем, что не надо показывать желаний перед проводниками. Инструменты не должны так очевидно желать покинуть свой ящик.

Вместо этого я говорю:

– Мы более чем успешно настроены друг на друга и без этой предполагаемой миссии. – Мой голос бесцветен. Голос статуи. – Моделирование показывает, что мы вполне способны надежно контролировать Движитель, как и ожидалось.

– И мы могли бы разбиться на шесть групп, а не на две, – добавляет Ремва. По его дурацкому предложению я понимаю его рвение. – Разве каждая группа не будет иметь разного опыта? Несколько я понимаю… внешнее… нет способа контролировать стабильность внешнего воздействия. Если мы все равно должны оторваться от нашей подготовки ради этого, то разве не надо сделать это с минимализацией риска?

– Думаю, шесть групп будет неэффективно и неэкономично, – говорит Келенли, молча передавая нам свое одобрение и восхищение нашей игрой. Она смотрит на Галлата и пожимает плечами, не пытаясь делать вид, что ей все равно; кажется, ей просто скучно. – Мы точно так же могли бы сделать одну группу, как две или шесть. Мы можем распланировать маршрут, расположить вдоль него больше охраны, включая узловую полицию для наблюдения и поддержки. Честно говоря, многократные прогулки просто повысят шанс того, что недовольно настроенные граждане могут узнать маршрут и устроить… неприятности.

Все мы заинтригованы вероятностью неприятностей. Келени утихомиривает нашу возбужденную дрожь. Проводник Галлат морщится от ее слов – они попадают в цель.

– Вы пойдете, потому что в этом есть потенциал больших выгод, – говорит нам проводник Галлат. Он все еще улыбается, но теперь в его улыбке угроза. Он ведь еле заметно подчеркнул это слово – пойдете? Эти волнения звуковой речи так ничтожны. Но из этого я понимаю, что он не просто хочет, чтобы мы пошли, а еще и передумал посылать нас несколькими группами. Отчасти это благодаря тому, что предложение Келенли было весьма здраво, но в основном потому, что он раздражен нашим кажущимся нежеланием. Ах, Ремва пользуется своим вздорным характером как алмазным резцом, как всегда. Блестящая работа, пульсирую я. Он отвечает волнообразным «спасибо».

Мы отправляемся прямо в тот же день. Младшие проводники приносят мне одежду, подходящую для выхода. Я осторожно натягиваю толстую ткань и обувь, восхищаясь различием текстур, а затем сижу спокойно, пока младший проводник заплетает мои волосы в одну белую косу.

– Это необходимо? – спрашиваю я. Мне искренне интересно, поскольку проводники носят разные прически. Некоторые из них я не могу имитировать, поскольку мои волосы пышные и жесткие и не поддаются завивке или выпрямлению. Такие волосы только у нас. У них же – разнообразные текстуры.

– Может пригодиться, – говорит младший. – Вы в любом случае будете выделяться, но чем нормальнее вы будете выглядеть, тем лучше.

– Люди поймут, что мы часть Движителя, – говорю я, чуть выпрямляясь от гордости.

Его пальцы на миг замедляются. Не думаю, что он это замечает.

– Не совсем так… Скорее, они подумают, что вы что-то другое. Но не беспокойся, мы выставим по дороге охрану, чтобы не было проблем. Она будет малозаметна, но будет. Келенли утверждает, что вы не почувствуете себя защищенными, даже если и будет так.

– Скорее, они подумают, что мы что-то другое, – медленно, задумчиво повторяю я. Его пальцы вздрагивают, чуть сильнее, чем надо, дергая за пряди. Я не морщусь и не отдергиваюсь. Им спокойнее воспринимать нас как статуи, а статуи не должны ощущать боли.

– Ну, вероятность мала, но они должны знать, что вы не… То есть… – Он вздыхает. – О, Злая Смерть. Все так сложно. Не беспокойся об этом.

Проводники говорят так, когда делают ошибку. Я не детонирую остальным это прямо сразу, поскольку мы свели общение вне санкционированных встреч к минимуму. Люди, не являющиеся настройщиками, могут лишь рудиментарно ощущать магию; они используют машины и инструменты, чтобы делать то, что для нас естественно. И все же они всегда в какой-то степени мониторят нас, потому мы не можем позволить им узнать, до какой степени мы способны общаться друг с другом и слышать их, когда им кажется, что мы не можем.

Вскоре я готов. После совещания с другими проводниками по лиане мой решает подкрасить мое лицо тенями и пудрой. Предполагается, что благодаря этому я буду выглядеть как они. На самом деле я становлюсь как белокожий, выкрашенный в коричневый цвет. Наверное, у меня был скептический вид, когда он показал мне меня в зеркале; мой проводник вздыхает и сетует, что он не художник.

Затем он приводит меня туда, где я бывал всего несколько раз, это место внутри здания, где я живу: вестибюль внизу лестницы. Здесь стены не белые; естественным зеленым и коричневым цветам самовосстанавливающейся целлюлозы было позволено цвести как есть. Кто-то засадил это место вьющейся земляникой, которая наполовину в белых цветах, наполовину в зреющих красных ягодах, и это весьма мило. Мы вшестером стоим возле бассейна на полу, ожидая Келенли и стараясь не замечать остальной персонал здания, который входит и выходит, пялясь на нас: шесть коренастых людей ниже среднего роста с пышными белыми волосами и раскрашенными лицами, с губами, сложенными в оборонительно-приятную улыбку. Если тут и есть охрана, мы не можем отличить их от зевак. Когда Келенли подходит к нам, я в конце концов замечаю охранников. Ее охрана идет вместе с ней, не пытаясь скрываться, – это высокие коричневые женщина и мужчина, которые могли бы быть братом и сестрой. Я понимаю, что уже видел их в другие разы, когда к нам приходила Келенли – они болтались позади. Когда она подходит к нам, они отступают.

– Хорошо, вы готовы, – говорит она. Затем она кривится, касаясь щеки Душвы. Ее палец испачкан в пудре. – Правда?

Душва сконфуженно отводят взгляд. Им не нравилось, когда их заставляли подражать нашим создателям – ни в одежде, ни по полу, и уж точно не в этом.

– Это чтобы было лучше, – с несчастным видом бормочут они, возможно, пытаясь убедить себя.


– Это делает вас более подозрительными. Они все равно узнают, кто вы. – Она оборачивается и смотрит на одного из своих стражей, женщину. – Я уведу их смыть это дерьмо. Хочешь помочь? – Женщина просто молча смотрит на нее. Келенли смеется себе под нос. Смех кажется искренне веселым.

Она загоняет нас в нишу для личных потребностей. Стражи остаются снаружи, пока она плещет водой нам в лицо с чистой стороны бассейна уборной и стирает краску впитывающей салфеткой. Она напевает с закрытым ртом. Это означает, что она счастлива? Когда она берет меня за руку, чтобы стереть грим с моего лица, я смотрю ей в лицо, чтобы понять. Взгляд ее становится острым, когда она замечает это.

– Ты мыслитель, – говорит она. Я не уверен, что это должно значить.

– Все мы таковы, – отвечаю я. Я позволяю себе уточнить. Мы должны.

– Именно. Ты думаешь больше, чем обязан. – Похоже, коричневое пятнышко под линией моих волос особо упорное. Она трет его, кривится, снова трет, вздыхает, смачивает салфетку и вытирает снова. Я продолжаю смотреть ей в лицо.

– Почему ты смеешься над их страхом?

Глупый вопрос. Надо было задать через землю, не вслух. Она перестает тереть мое лицо. Ремва бросает кроткий укоризненный взгляд на меня и идет к входу в нишу. Я слышу, как он просит охранницу спросить проводника, не угрожает ли нам солнечный свет без раскраски на лице. Охранница смеется и окликает товарища, чтобы тот передал вопрос, как будто это какая-то чушь. В момент, выигранный для нас этим разговором, Келенли заканчивает оттирать меня.

– А почему бы и не смеяться? – говорит она.

– Ты бы им больше нравилась, если бы не смеялась. – Я передаю нюанс: центровка, волновое сцепление, принятие, умиротворение, смягчение. Если она хочет, чтобы ее любили.

– Может, я этого не хочу. – Она пожимает плечами, отворачиваясь, чтобы еще раз смочить салфетку.

– Ты могла бы. Ты как они.

– Недостаточно как они.

– Больше, чем я. – Это очевидно. Она красива их красотой, нормальна их нормальностью. – Если бы ты попыталась…

Она смеется и надо мной. Это не жестокий смех, инстинктивно понимаю я. Она жалеет. Но под этим смехом ее присутствие внезапно становится спокойным и потаенным, как находящийся под давлением камень за мгновение до того как превратиться во что-то еще. Снова гнев. Не на меня, но из-за моих слов тем не менее. Я, похоже, всегда заставляю ее гневаться.

Они боятся, потому что мы существуем, говорит она. Мы ничем не провоцируем их страха, кроме как своим существованием. Мы ничем не сможем заслужить их одобрения, кроме как прекращением своего существования, – так что либо мы умрем, как они хотят, либо посмеемся над их трусостью и начнем жить, как мы хотим.

Поначалу я думаю, что не понял всего, что она мне только что сказала. Но я ведь понял, не так ли? Нас некогда было шестнадцать, теперь всего шесть. Остальных допросили и списали из-за этого. Мы подчинялись без вопросов, и нас за это списывали. Мы торговались. Уступали. Помогали. Впадали в отчаяние. Мы пытались делать все, выполняли все, что они велели, и более, и все же нас осталось всего шестеро.

Значит, мы лучше остальных, говорю я себе, насупившись. Более умные, приспособляемые, умелые. Ведь это имеет значение. Разве не так? Мы компоненты великой машины, вершина силанагистской биомагестрии. Если кого-то из нас приходится убирать из машины из-за дефекта…

Тетлева не был дефектным, резко вступает Ремва, как сброс горизонтального смещения. Я моргаю и гляжу на него. Он снова в нише, здесь, вместе с Бимнивой и Салевой; они смыли с себя раскраску водой из фонтана, пока Келенли трудилась надо мной, Гэвой и Душвой. Охранники, которых отвлек Ремва, по-прежнему пересмеиваются между собой над его словами. Он гневно смотрит на меня. Когда я хмурюсь, он повторяет: Тетлева не был дефектным.

Я выдвигаю подбородок.

Если Тетлева не был дефектным, значит, его списали ни за что.

Да. Ремва, который редко выглядит довольным даже в хороший день, в отвращении кривит губу. Из-за меня. Я так этим потрясен, что забываю делать безразличный вид. Именно это она и хочет сказать. Все равно, что мы делаем. Проблема в них.

Все равно, что мы делаем. Проблема в них.

Отчистив меня, Келенли берет мое лицо в руки.

– Тебе знакомо слово «наследие»?

Я слышал его и догадался о его смысле из контекста. Трудно вернуть мысли на прежний путь после злого ответа Ремвы. Мы с ним всегда недолюбливали друг друга, но… Я качаю головой и сосредотачиваюсь на том, о чем меня спросила Келенли.

– Наследие – это нечто отжившее, от чего ты не можешь полностью отделаться. Нечто уже не желанное, но все еще нужное.

Она криво улыбается, сначала мне, потом Ремве. Она слышала все, что он мне сказал.

– Сойдет. Запомни сегодня это слово.

Затем она встает. Мы все трое пристально смотрим на нее. Она не просто выше и темнее, но она больше двигается, больше дышит. Она больше. Мы преклоняемся перед тем, что она есть. Мы боимся того, что она из нас сделает.

– Идем, – говорит она, и мы следуем за ней в мир.





* * *


2613: В проливе Таср между Антарктической Полярной пустыней и Спокойствием взорвался огромный подводный вулкан. Селис Лидер Зенас, о которой прежде не было известно, что она ороген, вероятно, утихомирила вулкан, хотя не смогла избежать вызванного им цунами. Небо над Антарктикой потемнело на пять месяцев, но расчистилось как раз накануне того, как могла быть официально объявлена Зима. Сразу же после цунами муж Селис Лидер – глава общины, смещенный в результате внеочередных выборов, – попытался защитить свою годовалую дочь от толпы выживших и был убит. Вопрос неясный: некоторые свидетели утверждают, что толпа забила его камнями, другие говорят, что бывший глава общины был задушен Стражем. Осиротевшего ребенка Страж забрал в Уоррент.

Проектные заметки Ятра Инноватора Дибарс.