Какие большие зубки

Гостей было больше, чем она могла бы контролировать одновременно. Некоторые из них застыли столбами в переднем зале в тех позах, в каких их застал приказ grand-mère. Но другие устремились к выходу. И я поняла, что могу сделать все еще хуже. Она велела мне не шевелиться, но ничего не сказала про речь.

– Всем паниковать! – крикнула я, и воздух наполнился воплями. Люди бежали, расталкивали друг друга. Кто-то схватил вешалку из прихожей и бросился с нею на grand-mère. Все происходило будто в замедленном действии, пока она кричала на меня, и я втайне пожалела, что сейчас не могу так же бегать и кричать. Зубцы вешалки вошли в ее спину и вышли спереди, согнутые.

– Беги, – прошептала я мужчине с вешалкой, и он рванул в ночную тьму. Я надеялась, что рано или поздно он все же остановится.

Grand-mère на мгновение опустила взгляд на свою грудь. Потом, согнув руки, завела их за спину и ухватилась за вешалку. Дернув, вытащила ее из спины, и из отверстий ручейком посыпались разные существа: кролик, пара пятнистых охотничьих собак, клубок змей. Постепенно животные взяли ее в кольцо и стали рычать и щелкать зубами на любого, кто подходил слишком близко. Я заметила в соседней комнате ту самую девушку с зубами в два ряда: она пробивалась к нам.

И тут погас свет. Люди толкали меня, пробегая мимо, но я не могла сойти с места. Оставалось только стоять, пытаясь не потерять из виду смутную фигуру grand-mère, которая стояла напротив меня.

– Послушай, – сказала она. – Я на тебя не злюсь. Но я очень разочарована. Разве ты меня не любишь? Разве тебе все равно, что со мной случится?

Мне хотелось зарыдать.

– Я люблю тебя, – сказала я. – Но не могу допустить, чтобы ты продолжала так поступать с людьми. Они не твоя собственность.

Вокруг нас вдруг стало тихо и гулко. Я поняла, что гости разбежались. Мы с grand-mère остались наедине, не считая ее свиты: скопища существ, в темноте сливающихся в единую массу.

– Я не хочу с тобой сражаться, – сказала она. – Потому что я уничтожу тебя.

Я снова попыталась пошевелиться. Но так и не смогла. В моей ладони лежал коробок спичек. До шкафа в прихожей было не так уж далеко, если бы я только могла пошевелиться. Но я стояла, словно прибитая к полу.

– Мне не следует забывать, что ты еще очень молода, – говорила grand-mère. – Настанет день, когда ты, возможно, не будешь такой безрассудной. Разумеется, нам придется покинуть это место. Я подыщу нам новый дом.

Вот как все закончится. Она меня даже не убьет, она хочет увезти меня куда-нибудь и съесть кого-нибудь другого. По крайней мере, моя семья в безопасности – то, что от нее осталось. Зря они сослали меня в школу, подумала я. Лузитания была права. Им нужно было убить меня в ту же ночь, когда я проглотила сына банкира.

И тут у меня появилась идея.

– Grand-mère, – сказала я. – Прошу. – Я и так уже была на грани. Разрыдаться не составило труда. Выражение ее лица немного смягчилось, и она шагнула ко мне. А я открыла рот.

Мальчик с глухим стуком шлепнулся на пол. Его тело было моим телом. Я могла двигать им так же легко, как собственными конечностями. Я выпустила из руки спички, а он подхватил их так же легко, как если бы я просто передала их из одной руки в другую.

– Что? – вскрикнула grand-mère.

Я заставила мальчика подняться на ноги. Он был еще маленький, лет восьми или девяти, и очень шустрый. Он с легкостью обежал вокруг свиты grand-mère. Сама она была вымотана, изранена. Змеи устремились к мальчику, охотничьи псы вскочили и рысцой побежали за ним, но он оказался проворней. В темноте ничего не было видно, но я помнила дорогу. Я подвела его к шкафу, распахнула его руками дверь, чиркнула спичкой и бросила ее внутрь. Секундная яркая вспышка. И тут я ощутила, как мое второе тело охватывает огонь. Боль была неописуемой. Я закричала и упала бы на пол, если бы могла.

Лестница уже пылала, гигантские огненные водопады стекали по обе стороны от нас. Grand-mère и ее создания теперь подсвечивало пламя.

– Умно, – сказала она. – Я восхищена. Я была неправа, назвав тебя безрассудной. Но тебе придется собственными глазами увидеть, что сражаться со мной бессмысленно. Меня слишком много. И я подозреваю, что это был последний козырь в твоем рукаве. Если только ты не собираешься запустить в меня кроликом…

Из-за рева пламени я не сразу услышала этот звук. Мерный рык, доносящийся из кухни.

И тут стая бросилась в атаку.

Дедушка Миклош обрушился на псов, пока Рис занимался отцом. Лума, на двух ногах, подбежала к девушке, скалящей пираньи зубы, и одним ударом рассекла ей горло острыми, как ножи, когтями.

Они действовали слаженно, словно в танце. Лума припала к полу, и к моменту приземления успела превратиться в белого волка невероятных размеров. Рыча на grand-mère, она грациозно оттолкнулась всеми лапами и прыгнула прямо ей на лицо. Лума рвала платье grand-mère, ее кожу, вырывала куски плоти. Приземлившись, она повернулась, готовая к новой атаке.

Grand-mère внезапно замерла. Она прижимала ладони к лицу и шее. Рана на ее щеке начала открываться. И оттуда показались черный крепкий хребет, скользкие, маслянистые зачатки перьев и красно-черный глаз. Ворона лезла из ее щеки, разрывая рану, и когда та открылась окончательно, из нее потоком посыпались черные птицы, заполоняя горящий зал. Они хлопали крыльями, превращая дом в черную какофонию, пока не заслонили мне обзор так, что я не могла видеть дальше пары шагов.

Grand-mère потянулась к искалеченному лицу и схватилась за края раны своими пальцами в лавандовых перчатках. Схватилась и потянула.

И наружу хлынула тьма.

Комнату заполнили вороны, птиц было столько, что невозможно сосчитать. Крылья, клювы, глаза; они с криками цеплялись за мое лицо и руки. Когда вороны немного рассеялись, я увидела истинную grand-mère.

Нежная старушка, пахнущая фиалками, валялась на полу бесформенной кучей, а то, что жило в ее теле, оказалось на свободе. У этой твари были и щупальца, и крылья, и плавники, и человеческие конечности, и львиные лапы, и те самые злобные глаза-щелки, которые я видела на карте. Но все это лишь венцом окружало вращающуюся фиолетово-черную дыру в воздухе. Я почувствовала, как мои ноги скользят по ковру под действием притяжения этого разрыва в пространстве.

– Я делала это куда чаще, чем ты, – сказала grand-mère. – Если хочешь научиться, я тебе помогу.

Раскидывая ворон на своем пути, Рис кинулся на нее.

– Стой! – заорала я, но было уже слишком поздно. По инерции он полетел вперед, хоть и развернулся в воздухе, пытаясь следовать моему приказу. Grand-mère выпростала щупальце, схватила Риса и швырнула себе в утробу.

Я без раздумий открыла рот и сделала глубокий вдох.

На мгновение Рис завис в воздухе между нами. А потом grand-mère отпустила его, и он полетел ко мне. Не успела я ничего сообразить, как он уже исчез внутри меня.

Взвизгнув, я выплюнула его обратно. Он неподвижно лежал на полу. Я была по-прежнему прикована к месту, не могла подбежать к кузену. И не знала, что это теперь: прежний Рис или бездушная вещь.

– Видишь? – сказала grand-mère. – Ничего страшного, правда же?


Все мое тело сотрясала дрожь. Я не сводила с нее взгляда, в который вложила всю свою ярость.

– О, не стоит так расстраиваться, – сказала она. – Можно подумать, он бы чего-то добился в жизни. Ты найдешь ему лучшее применение.

Лума с дедушкой были еще где-то здесь, погребенные под вороньим потоком.

– Не трогайте ее, – велела я, не зная, куда направить свой голос. – Она вас проглотит.

– Зачем ты помогаешь им? – спросила grand-mère. – Они хоть что-то хорошее сделали для тебя за всю твою жизнь?

И тут я заметила точки факелов снаружи.

Уинтерпортцы продолжали паниковать. И в панике сделали то, что обычно делают паникующие горожане. Они пришли домой, подготовились, собрались с силами. Факелы покачивались из стороны в сторону, поднимались и опускались, пока люди приближались к дому. В неровном свете сверкали лезвия кос и стволы охотничьих ружей. А посреди толпы двигалась странная фигура, похожая на огненный сноп. Я то и дело косилась на нее, не понимая, что это.

Grand-mère заметила их одновременно со мной.

– О, какая нелепость, – сказала она. А затем, пузырясь и извиваясь, двинулась мимо меня к двери.

Лума выскочила из вороньей тучи и подхватила Риса под мышки. И посмотрела на меня:

– Ты справишься, – сказала она. – Я люблю тебя, Элли. – И тут же исчезла, утянув тело Риса в тень.

– Grand-mère, – сказала я. – Оставь их. Поговори со мной.

Она обернулась, и тысяча ртов раскрылись, скаля зубы.

– Ты правда думаешь, что можешь так легко мною управлять? – спросила она. – Сейчас мне нужно разобраться с одним делом. С тобой я разберусь позже.

– Уходи, – не унималась я. – Это последнее предупреждение.

Она хохотнула множеством голосов.

– Мы уйдем вдвоем, – сказала grand-mère. – И только после того, как ты поможешь мне проглотить эту маленькую несносную толпу.

– Этого не будет.

– Но почему? – спросила она. – Почему ты так стремишься остаться одна, когда могла бы быть с кем-то, кто тебя любит?

Я понимала, что она говорит искренне. Я не могла подойти к ней, но протянула руки.

– Я тоже люблю тебя, grand-mère, – сказала я. – Правда. Надеюсь, ты это понимаешь.

Открывая рот, я плакала.

Сперва одна ворона залетела мне в рот задом наперед, сопротивляясь и хлопая крыльями. Потом от общей массы отделилась горстка мышей, и они тоже понеслись ко мне по воздуху, пока не исчезли внутри. Grand-mère, похоже, почувствовала это и развернулась ко мне всем своим бесформенным телом.

– Думаешь, перехитрила меня, – начала она. – Да я…

Я потянула сильнее. Она сопротивлялась. Но весь день ей приходилось распылять свои силы, к тому же, она лишилась кожи, которая обычно собирала ее всю воедино. Я резко втянула воздух, и на пол посыпались солдаты в коричневой форме; спотыкаясь, задом наперед они приближались к черной дыре, открывшейся внутри меня. Grand-mère взвыла и запустила в меня потоком ворон. Птицы клевали меня, рвали когтями, а я не могла сдвинуться с места, чтобы защититься. Но постепенно я проглотила и их. Пока вороны исчезали во мне, я заметила, что огонь окружил нас со всех сторон. Деваться было некуда.

Я испытала жуткое чувство, поглощая ее: такое же чувство, как если бы мне пришлось съесть ее за столом, орудуя ножом и вилкой. Сотни переплетающихся конечностей бились и корчились, пока я втягивала ее, она кричала, молила и отбивалась. Проглатывая тела всех этих существ, я почувствовала, как пропасть в ее сердцевине начинает тянуть меня. Но это была ерунда, сказала я себе, лишь пустота, ничто. Пустое место внутри ничего, предназначенное для ничего.

Мое ничто поглотило ее ничто, и потом все закончилось. Я почувствовала себя тяжелой и огромной, меня прямо-таки раздувало от чужеродных существ. У меня мелькнула мысль: а что, если она именно к этому меня и подталкивала? Что, если она хотела, чтобы так случилось?

А потом я потеряла сознание.





* * *


Открыв глаза, я увидела, что дом охвачен огнем.

Люди из Уинтерпорта бегали туда-сюда. Они топтались вокруг, разбрасывали вещи просто ради развлечения. Хрустальную вазу швырнули на пол, и та рассыпалась на тысячи осколков, а мятные конфеты покатились во все стороны. Лестница еще полыхала, а народ поджигал столовую и гостиную. Кто-то пробегал мимо меня и исчезал в ночи, унося красивые вещи. Украли наш серебряный кофейный сервиз, стулья из столовой и все картины, кроме тех, на которых были изображены члены нашей семьи. Семейные же портреты горели в отдельном костре всего в нескольких футах от меня.

Я попыталась отползти, и тут увидела сверкающие ботинки отца Томаса. Я затихла и притворилась мертвой. Он торопливо совершил обряд соборования, а потом между нами упал пылающий кусок древесины с лестницы, и священник, отскочив, выбежал на улицу.

Я попыталась поднять голову, но воздух был заполнен дымом, и я почти ничего не видела. Моя кожа болела от ссадин и волдырей. Мне не хотелось сгореть заживо, но, похоже, других вариантов не оставалось. По крайней мере, моя семья спасена. Я подумала о Рисе: что с ним стало, поправится ли он. Попыталась взять над ним контроль, хоть и на расстоянии, но ничего не чувствовала. Наверное, это хороший знак. Я опустила голову и представила холодный подвал подо мной. Представила, как лежу там, в темноте. Если умру, то пусть так.

И тут чьи-то руки подхватили меня, такие горячие, что обжигали не хуже огня.

– Как же ты любишь себя жалеть, – прозвучал голос надо мной. Мне показалось, будто он мне знаком, но я еще сомневалась.