Какие большие зубки

Я думала, мне придется изобразить изумление, но изображать не пришлось, когда я увидела, как отец застыл, держа одну руку на талии Артура, а другую – на его ладони. Артур выглядел безупречно, с безукоризненной осанкой; он замер на середине шага. Меня шокировала столь непринужденная интимность происходящего. Я вспомнила, как в школе девочки учились танцевать и что я тогда чувствовала – то же ощущение, что и сейчас: как будто я вижу что-то, чего видеть не должна, что-то, что заставляет меня испытывать острую боль под ложечкой.

– Я… папа, – начала я. – Я просто хотела взять кое-какие книги. Мне…

Отец отпустил Артура, чуть ли не оттолкнул его. Потом протиснулся мимо меня к выходу и с грохотом захлопнул за собой дверь. Артур даже не посмотрел ему вслед, заметила я. Он смотрел на меня.

– Вы сделали это нарочно, – сказал он. И мне вдруг стало стыдно.

– По голосу вы… – Я потрясла головой, пытаясь подобрать слова. – Вы как будто были не рады.

Его улыбка растаяла.

– Я бы хотел, чтобы вы перестали делать вид, будто спасаете меня. Это лицемерие.

– Зачем он заставляет вас танцевать с ним? – спросила я.

– Он просит, и я соглашаюсь.

– Почему вы всегда со всем соглашаетесь?

– Потому что я… – Он помедлил, двигая челюстью. – Потому что я не говорю «нет».

– Почему?

Он подошел ко мне и положил руки мне на предплечья. Его губы скривились в подобии улыбки.

– Вы скоро сдадитесь, – сказал он. – Скоро вам будет все равно. Скоро вы просто будете рады тому, что я всегда говорю «да». И, быть может, тогда вы расслабитесь и перестанете задавать так много вопросов, ответов на которые не хотите слышать.

Пластинка все еще крутилась. Отец сбежал. Дверь была закрыта. Лумы не было дома, иначе я бы ее услышала. Мы были с ним только вдвоем.

– Хотите потанцевать? – спросила я.

– Я и так танцую.

– Хотите потанцевать со мной?

– Я соглашусь, если вы меня попросите.

Он был так немногословен, но я не сомневалась: в его словах скрыто больше, чем кажется на первый взгляд. Прежде чем снова раскрыть рот, я хорошенько подумала.

– Я не прошу вас, – сказала я. – Я лишь спросила из интереса.

Он разлепил губы, но не заговорил. У меня возникло ощущение, будто мы слепо несемся навстречу чему-то. Что мы почти на месте, каким бы это место ни было. Артур молчал.

– В таком случае – нет, – ответил он, наконец. – Я не хочу.

Я залилась краской. Мне было стыдно; он видел меня насквозь. Знал, как сильно он мне нравится, но не испытывал взаимности. Я почувствовала себя дурой. Никакая помощь от grand-mère никогда не заставит его полюбить меня. Ни миленькое платье, ни что-либо еще. Я ему не нравлюсь, ничто во мне ему не нравится.

Может, той ночью, в зале, когда Рис вылетел из-за потайной двери, я все неправильно поняла. Может, Рис что-то значит для него, в то время как я – нет. Во мне чего-то не хватает, и оно никогда не появится. У отца тоже когда-то было это «что-то». Артур… Я не знала, что такое Артур. Но между нами не было тайной связи, хотя я думала иначе. Это все было лишь мое воображение.

– Не грустите, – сказал Артур. Он приблизился ко мне легким шагом, его движения были все так же упруги. – Я не хотел вас расстраивать. Я лишь хотел быть… – Он поскрежетал зубами, словно пытаясь удержать какие-то слова. Или что-то удерживало их вместо него. – Честным, – выговорил он наконец.

Мне хотелось задать ему столько вопросов: значит ли это, что он влюблен в Луму или Риса? Или в моего отца? Встречается ли он с Лумой лишь ради прикрытия? Как долго все это продолжается? У меня было так много вопросов. Но от мысли о том, чтобы остаться здесь и продолжать расспрашивать его, мне сделалось не по себе: я не была уверена, что он сможет мне все рассказать или же что я смогу вынести его ответы. Я посмотрела на него снизу вверх. Он опять стоял так близко ко мне, что мне хотелось схватить его, прижать к себе изо всех сил.

– Элеанор, – с трудом процедил он сквозь зубы. – Помните, вы рассказывали мне о вашей школьной подруге? Кажется, ее звали Люси.

Мне не хотелось думать о Люси Спенсер. Речь шла о нем, не обо мне.

– Думаю, вам лучше уйти, – сказала я.

– Вы не говорили, что хотите, чтобы я ушел, – сказал Артур. – Почему вы ее укусили? Если вы действительно хотите все понять, то присмотритесь: все прямо у вас на ладони.

Мне не хотелось думать о Люси. Мне хотелось, чтобы он оставил меня одну, чтобы вся эта ужасная сцена закончилась. И тут я подумала об изгнании.

Недолго думая, я протянула руку и постучала по стене. Раз, два, три. Едва сделав это, я поняла, что совершила нечто непростительное.

Артур развернулся на каблуках и зашагал прочь из комнаты. Я попыталась его догнать.

– Стойте, – сказала я. – Стойте. – Я ухватилась за край его пиджака. – Артур, простите. Что я сейчас сделала?

Он стряхнул мою руку и продолжал идти. Мы прошли мимо передней гостиной, где отец поднял взгляд от книги, которую якобы читал. Я бежала за Артуром по паркетному полу через весь зал, пока он не распахнул входную дверь.

– Артур, стой! – крикнула я.


Он обернулся и посмотрел на меня.

– Прощай, Элеанор, – сказал он.

И шагнул в ночь. Порыв ветра с грохотом захлопнул за ним дверь. Я стояла с дикими глазами, задыхаясь.

– Довольна?

Отец вышел из темной гостиной. В руке он держал бокал бренди. Напиток слегка расплескался, когда папа споткнулся, шагая ко мне.

– Он тебя не полюбит, – сказал отец. – Это не в его природе. Я пытался тебя предостеречь.

– Что он такое?

– Творение твоей бабушки, – ответил он. – Предназначенное для присмотра за детьми.

Он рассмеялся.

– Не понимаю.

– Еще бы. Тебе ли это понимать?

– Почему ты ведешь себя так с Артуром? – спросила я. – Ты женат. Ты вообще не думаешь о том, как поступаешь с мамой?

Отец издал низкий рык.

– Не суйся.

Это меня разозлило.

– Это еще почему? – спросила я. – Я всего лишь пытаюсь разобраться, стать частью этого дома, а от тебя слышу вечно одни запреты. Почему? Чего ты так боишься? – Я сделала еще шаг к нему, и он попятился, а бренди снова перелилось через край бокала и выплеснулось на пол. – Ты боишься, что я что-то выясню? Что? Что ты влюблен в него? Что ты не хочешь отпускать его после бабушкиной смерти, хотя сам он хочет уйти?

Отец отшатнулся, споткнулся и удержался на ногах, лишь навалившись на входную дверь.

– А знаешь, права была моя сестра насчет тебя, – сказал он. – От тебя одни проблемы. Лучше бы ты никогда не возвращалась.

– Папа, – сказала я, отступая на шаг. Мои глаза наполнились слезами. – Ты же это не всерьез.

Он опустил взгляд, и я поняла, что он говорил серьезно. Он боялся. Ему было стыдно. Он был такой же, как я. Я вдруг поняла.

– Ты не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, – сказала я. – Но ты не хочешь его терять.

– Я не знал, как ему помочь, – сказал отец. И разрыдался.

Мне хотелось подбежать к нему, обнять. Я поняла, что мы могли бы в этом разобраться. У нас с ним не типичная размолвка, какие бывают между отцами и дочерями, но, опять же, мы не такие, как все. Мы – Заррины.

– Мне нужно рассказать тебе кое-что, – начала я. – Почему я бросила школу.

Но папин взгляд метнулся вверх, куда-то за мою спину и поверх моей головы.

– Господи, Майлз, – сказала grand-mère с верхней площадки лестницы. – Ты что, пьян?

Он посмотрел на бокал в своей руке так, словно видел его впервые.

– Отправляйся спать, – сказала она. Отец зашагал вверх по ступенькам. По пути он метнул на меня взгляд. В этом взгляде читалось: помоги. Но теперь пришла моя очередь ломать голову, как ему помочь.

– Мне жаль, – сказала мне grand-mère, когда отец ушел. – Поверить не могу, что он так с тобой разговаривал. Что он такое говорил!

– Все в порядке, – сказала я. – Он просто был не в духе.

Grand-mère нахмурилась и покачала головой.

– Это неприемлемо, – сказала она. – Просто неприемлемо. – Что-то в ее голосе встревожило меня. Она словно приняла какое-то решение.

– Утром я поговорю с ним о случившемся, – сказала я. – Он поспит, и мы со всем справимся.

– Элеанор, милая, – сказала grand-mère. – Если тебе лучше, ты не могла бы сходить в кухню, принести мне чего-нибудь? Может, хлеба с маслом?

– Ты же позволишь мне с ним поговорить?

– Разумеется. Утром.

Я отправилась в кухню. Маргарет стояла перед раковиной. Едва я вошла, она начала стонать, постепенно поднимая тон голоса.

– Не смей, – сказала я. Она умолкла. Я отрезала ломтик белого хлеба и намазала его маслом. Когда я принесла хлеб grand-mère, та уже была в постели, под одеялами.