Какие большие зубки
Часть 33 из 48 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Нам надо поговорить.
Я огляделась. И только теперь заметила дедушку Миклоша. Он лежал под кроватью, завернувшись в Лумино стеганое одеяло. В его волосах торчал листик.
– Закрой дверь, – приказала мне Лума. – И веди себя тихо. Дедушка хочет тебе кое-что втолковать.
– Что? Все еще думает, будто grand-mère приехала, чтобы его убить?
Лума сердито посмотрела на меня.
– Так ты знала?
– Я ей уже говорил, – подал голос дедушка Миклош. – Из-за этой женщины я и бежал в Америку.
– Он просто запутался! – сказала я. – Перепутал grand-mère с кем-то еще. Много лет назад с ним что-то произошло. И в день похорон бабушки Персефоны это повторилось: ему казалось, что звонят не городские колокола, а церковные колокола у него на родине.
Я посмотрела на Луму, как бы говоря: вот видишь? Но она закатила глаза и повернулась к дедушке.
– Что она такое? – спросила Лума. – Она же не волк, как мы? Пахнет совсем не так.
Дедушка помотал головой.
– Дедушка, – продолжала Лума, – почему ты не расскажешь нам, что случилось?
Дедушка Миклош явно не хотел ничего рассказывать.
– Ваша бабушка не любила эту историю, – сказал он. – Говорила, все осталось в прошлом. И просила не рассказывать детям.
Я почти не сомневалась, что Лума считает, будто я от нее что-то скрываю. Хотя на самом деле это было не так – не вполне так. Мне нужно было все исправить. Выяснить, что имеет в виду дедушка. Не то чтобы я подозревала grand-mère. Но…
– Перед смертью бабушка сказала, что я должна обо всем позаботиться, – начала я. – Помнишь, я тебе уже об этом говорила?
Миклош кивнул.
– Тогда расскажи мне, что ты видел, – попросила я.
– А ты мне поверишь? – спросил он. – Обещаешь?
Лума сверлила меня взглядом, пока я не сказала:
– Хорошо, обещаю.
Миклош вздохнул.
– В молодости я жил в тихой деревне, – начал он. – Мы боялись существа, которое обитало в замке, вот только у нас не было слов, чтобы описать его. Все, что у нас было, – это колокола, которые говорили нам, когда нужно убегать от ворон.
И он поведал нам о том дне, когда он бежал. Бежал и опоздал. Я сидела будто парализованная, в ужасе ожидая, что он превратится в волка и нападет на меня, потому что просто боится. Но Лума поглаживала его по руке, придерживала за плечо и не сводила с него глаз, пока дедушка рассказывал, как вороны схватили его и потащили прочь. Они вцепились ему в одежду и в волосы и распределили его вес между собой так, чтобы можно было нести его по воздуху, а он все время боялся, что его в любую минуту отпустят и он разобьется насмерть.
– Они уносили меня далеко, несли над полями, – продолжал он. – Несли над лесом таким густым, что за ним не видно было земли. Посреди этого леса стоял разрушенный замок. Вороны пронесли меня сквозь дыру в крыше и бросили там. А потом все птицы улетели, только хвостом вперед.
– Хвостом вперед? – переспросила я.
– Да, именно так, – повторил он. – В рот старухе.
Он замолчал и многозначительно посмотрел на меня, словно я должна была догадаться, что он имеет в виду.
– Не понимаю, какое отношение это все имеет к grand-mère, – сказала я.
– Это была она, – сказал дедушка. – Она приказала мне стоять неподвижно, и я не мог пошевелиться. А потом она открыла рот так широко, что я увидел: это вовсе и не рот, а глубокая дыра. – Он закрыл глаза. Я только теперь заметила, как тяжело он дышит, как тяжело ему описывать неописуемое. – Она пыталась проглотить меня. И вот тогда-то я вывернулся наизнанку. В первый раз превратился в волка. Я-то двигаться не мог, а волк – мог. Я разорвал ее напополам, и она упала. А потом… – он помедлил. – Потом я сбежал. – Он словно удивился, как легко подошел к концу рассказа. – И за всю жизнь не рассказывал об этом никому, кроме вашей бабушки.
Я попыталась представить это: рот в виде глубокого отверстия. Челюсть кольнуло болью.
– Это она превратила тебя в волка? – спросила я.
Он помотал головой.
– Волка я отыскал в себе сам, – сказал он. – Заглянул глубоко внутрь себя и нашел выход.
Я долго сидела молча. Вспоминала каждого человека, встреченного мной за всю мою жизнь, и гадала, у скольких из них внутри скрывается волк, который просто пока еще не нашел пути наружу. Или, что еще ужаснее: сколько людей в моменты опасности смотрят вовнутрь в поисках хоть чего-то, что может их спасти – и не находят ничего?
– Но дедушка, – сказала я, когда мне удалось вытряхнуть эту мысль из головы, – как же grand-mère может быть той самой женщиной? Ведь столько лет прошло. Ты же убил ее!
– Нет, – возразил он. – Я только разорвал ее напополам.
– Но ведь она была старухой, – не унималась я. – А ты был ребенком. А сколько сейчас лет grand-mère?
Они с Лумой переглянулись. Они что, считают меня идиоткой?
– Дедушка, – продолжала я спокойным голосом. – Ты помнишь ту ночь, когда в городе звенели колокола? – Он кивнул. – Помнишь, как это напугало тебя? Как ты решил, будто это церковные колокола из твоей деревни? – Он снова кивнул, но уже менее уверенно.
– На что ты намекаешь? – спросила Лума.
– Я думаю, ты и сейчас ошибаешься, – сказала я. – Ты очень расстроен из-за смерти бабушки Персефоны, и это пробуждает старые воспоминания. Тебе показалось, что бьют те же колокола, что и в твоей старой деревне. А когда к нам в гости приехала пожилая женщина, ты решил, что это та же старуха, которую ты видел в молодости. – У меня появилось ощущение, будто я разгадала загадку; даже голова чуть не закружилась. – Понимаешь? Ты просто запутался.
– А я ему верю, – сказала Лума. – И думаю, что нам надо от нее избавиться.
– Избавиться? – переспросила я. – Тетя Лузитания хотела, чтобы вы с Рисом избавились от меня. А теперь ты думаешь, что мы должны так поступить с нашей бабушкой?
– Успокойся, – сказала Лума. – Это не одно и то же. Ты одна из нас.
– А мне так не всегда кажется. Дедушка, ты же обещал прекратить это все.
– Ты заставила меня пообещать, – отозвался он.
Лума застыла.
– Не смей делать это с ним, – сказала она.
– Делать что?
– Принуждать ко всякому, – сказала она. – Когда мы были маленькими, ты мне пообещала, что больше так не будешь.
Я вдруг похолодела и замерла, как бывает, когда в теплый день ветер приносит тучу, которая закрывает собой солнце. Мне хотелось сказать ей, чтобы она перестала выдумывать, что ничего я такого не помню, но смутные обрывки воспоминания зашевелились в моей голове: я не могла вспомнить как следует, но практически нащупала то место, где могла на него наткнуться.
– Я не хотела делать ничего плохого, – сказала я. – И вообще не уверена, делала ли я что-то плохое.
– Ты должна все исправить, – сказала Лума. – Скажи дедушке, что он может делать все, что хочет.
Я перевела взгляд на дедушку, наполовину спрятавшегося под кровать. В том месте, где Лума гладила его по голове, волосы неестественно торчали. Глядя на меня оттуда снизу вверх, он казался таким молодым.
– Дедушка, – сказала я. – Ты можешь делать что угодно. Ты не обязан выполнять то обещание. – Я повернулась к Луме. – Ну вот, теперь ты…
Он выскочил из-под кровати, пронесся мимо меня к выходу. Зачем-то схватил халат Лумы с крючка на двери и бросился вниз по ступенькам в главный зал. Ничего не понимая, я побежала за ним, Лума не отставала. Оказавшись у подножия лестницы, я метнулась к столику и схватила вазу для конфет. Если все пойдет плохо, пусть у меня в руках будет что-то тяжелое.
Grand-mère в этот момент выходила из-за угла из кухни с чашкой чая в руках. Дедушка Миклош встал у нее на пути.
– Пошла вон из моего дома, – сказал он. – Вон из моего дома!
– Миклош, – сказала grand-mère. – Уверена, мы могли бы…
Время для меня словно замедлилось: дедушка прыгнул на нее, в воздухе перевоплощаясь в волка. Он собирался ее убить.
– Дедушка! – заорала я. – Прекрати немедленно!
Его скрючило в воздухе, словно кто-то выкрутил ему позвоночник, и дедушка упал на пол, выгнувшись под неестественным углом. С трудом поднявшись на четвереньки, он посмотрел на меня, а потом на grand-mère.
– А теперь, – сказала она, – Миклош, я настаиваю…
Он кинулся прямиком на меня, и я закричала, заглушив слова grand-mère. Пока он летел на меня, в моей голове мелькнула мысль, что я не Заррин, потому что настоящая Заррин дралась бы когтями и зубами или по крайней мере огрела бы его вазой. А я только стояла, никак не противясь ему и зажмурившись перед неминуемой смертью. Его лапы ударили меня в грудь с такой силой, что я повалилась на пол.
Дедушка выскочил в зал и побежал в кухню, и я услышала, как Маргарет распахнула перед ним дверь на улицу. Он убежал.
У меня перед глазами стояла красная пелена. Я только сейчас поняла, что не могу дышать. В панике я несколько раз с трудом вздохнула. Воздух начал медленно наполнять мои легкие. Я еще секунду полежала на ковре, ошарашенная, вглядываясь в тени. На люстре не хватало хрустальной подвески. Как странно.
Grand-mère подбежала ко мне. Наклонившись, она потрогала мои щеки, затем прикоснулась к плечам и ладоням.
– Все чувствуешь? – спросила она. Я кивнула. – Ты не ранена? Можешь шевелить пальцами ног?
– Да, – сказала я. Вернее, попыталась. Откашлялась. – Да, я в порядке.
Она помогла мне сесть. Голова болела и кружилась. Спина ныла там, где я ударилась. Грудь болела от лап Миклоша. Мне хотелось зарыдать, но для рыданий мне не хватило бы воздуха.
– Ты спасла мне жизнь, – сказала grand-mère. – Я знала, знала, что ты мне родная. Знала, что я должна вернуться за тобой, даже спустя столько лет.
В порыве чувств она обняла меня так сердечно, так нежно, как ни разу до этого. Я почувствовала, как под ее платьем, под кожей что-то шевельнулось.
Оно извивалось, словно угорь: начиная сбоку, оно вильнуло в сторону руки и исчезло там. Я все еще была оглушена, и лишь поэтому не вздрогнула. Значит, она все же что-то скрывала, хоть я и не знала, что. Я не знала, что и думать, вернее, мыслей было так много, что все смешалось в кашу.
Я отодвинулась от нее. На шее, там, где дедушка Миклош атаковал ее, осталась рана. Длинный прямой порез, словно на ткани, но кровь из него не текла. Вместо этого края царапины были усыпаны необычными оранжевыми бусинками, словно древесным соком. Похоже на мою кровь, только гуще. Страннее.
Я огляделась. И только теперь заметила дедушку Миклоша. Он лежал под кроватью, завернувшись в Лумино стеганое одеяло. В его волосах торчал листик.
– Закрой дверь, – приказала мне Лума. – И веди себя тихо. Дедушка хочет тебе кое-что втолковать.
– Что? Все еще думает, будто grand-mère приехала, чтобы его убить?
Лума сердито посмотрела на меня.
– Так ты знала?
– Я ей уже говорил, – подал голос дедушка Миклош. – Из-за этой женщины я и бежал в Америку.
– Он просто запутался! – сказала я. – Перепутал grand-mère с кем-то еще. Много лет назад с ним что-то произошло. И в день похорон бабушки Персефоны это повторилось: ему казалось, что звонят не городские колокола, а церковные колокола у него на родине.
Я посмотрела на Луму, как бы говоря: вот видишь? Но она закатила глаза и повернулась к дедушке.
– Что она такое? – спросила Лума. – Она же не волк, как мы? Пахнет совсем не так.
Дедушка помотал головой.
– Дедушка, – продолжала Лума, – почему ты не расскажешь нам, что случилось?
Дедушка Миклош явно не хотел ничего рассказывать.
– Ваша бабушка не любила эту историю, – сказал он. – Говорила, все осталось в прошлом. И просила не рассказывать детям.
Я почти не сомневалась, что Лума считает, будто я от нее что-то скрываю. Хотя на самом деле это было не так – не вполне так. Мне нужно было все исправить. Выяснить, что имеет в виду дедушка. Не то чтобы я подозревала grand-mère. Но…
– Перед смертью бабушка сказала, что я должна обо всем позаботиться, – начала я. – Помнишь, я тебе уже об этом говорила?
Миклош кивнул.
– Тогда расскажи мне, что ты видел, – попросила я.
– А ты мне поверишь? – спросил он. – Обещаешь?
Лума сверлила меня взглядом, пока я не сказала:
– Хорошо, обещаю.
Миклош вздохнул.
– В молодости я жил в тихой деревне, – начал он. – Мы боялись существа, которое обитало в замке, вот только у нас не было слов, чтобы описать его. Все, что у нас было, – это колокола, которые говорили нам, когда нужно убегать от ворон.
И он поведал нам о том дне, когда он бежал. Бежал и опоздал. Я сидела будто парализованная, в ужасе ожидая, что он превратится в волка и нападет на меня, потому что просто боится. Но Лума поглаживала его по руке, придерживала за плечо и не сводила с него глаз, пока дедушка рассказывал, как вороны схватили его и потащили прочь. Они вцепились ему в одежду и в волосы и распределили его вес между собой так, чтобы можно было нести его по воздуху, а он все время боялся, что его в любую минуту отпустят и он разобьется насмерть.
– Они уносили меня далеко, несли над полями, – продолжал он. – Несли над лесом таким густым, что за ним не видно было земли. Посреди этого леса стоял разрушенный замок. Вороны пронесли меня сквозь дыру в крыше и бросили там. А потом все птицы улетели, только хвостом вперед.
– Хвостом вперед? – переспросила я.
– Да, именно так, – повторил он. – В рот старухе.
Он замолчал и многозначительно посмотрел на меня, словно я должна была догадаться, что он имеет в виду.
– Не понимаю, какое отношение это все имеет к grand-mère, – сказала я.
– Это была она, – сказал дедушка. – Она приказала мне стоять неподвижно, и я не мог пошевелиться. А потом она открыла рот так широко, что я увидел: это вовсе и не рот, а глубокая дыра. – Он закрыл глаза. Я только теперь заметила, как тяжело он дышит, как тяжело ему описывать неописуемое. – Она пыталась проглотить меня. И вот тогда-то я вывернулся наизнанку. В первый раз превратился в волка. Я-то двигаться не мог, а волк – мог. Я разорвал ее напополам, и она упала. А потом… – он помедлил. – Потом я сбежал. – Он словно удивился, как легко подошел к концу рассказа. – И за всю жизнь не рассказывал об этом никому, кроме вашей бабушки.
Я попыталась представить это: рот в виде глубокого отверстия. Челюсть кольнуло болью.
– Это она превратила тебя в волка? – спросила я.
Он помотал головой.
– Волка я отыскал в себе сам, – сказал он. – Заглянул глубоко внутрь себя и нашел выход.
Я долго сидела молча. Вспоминала каждого человека, встреченного мной за всю мою жизнь, и гадала, у скольких из них внутри скрывается волк, который просто пока еще не нашел пути наружу. Или, что еще ужаснее: сколько людей в моменты опасности смотрят вовнутрь в поисках хоть чего-то, что может их спасти – и не находят ничего?
– Но дедушка, – сказала я, когда мне удалось вытряхнуть эту мысль из головы, – как же grand-mère может быть той самой женщиной? Ведь столько лет прошло. Ты же убил ее!
– Нет, – возразил он. – Я только разорвал ее напополам.
– Но ведь она была старухой, – не унималась я. – А ты был ребенком. А сколько сейчас лет grand-mère?
Они с Лумой переглянулись. Они что, считают меня идиоткой?
– Дедушка, – продолжала я спокойным голосом. – Ты помнишь ту ночь, когда в городе звенели колокола? – Он кивнул. – Помнишь, как это напугало тебя? Как ты решил, будто это церковные колокола из твоей деревни? – Он снова кивнул, но уже менее уверенно.
– На что ты намекаешь? – спросила Лума.
– Я думаю, ты и сейчас ошибаешься, – сказала я. – Ты очень расстроен из-за смерти бабушки Персефоны, и это пробуждает старые воспоминания. Тебе показалось, что бьют те же колокола, что и в твоей старой деревне. А когда к нам в гости приехала пожилая женщина, ты решил, что это та же старуха, которую ты видел в молодости. – У меня появилось ощущение, будто я разгадала загадку; даже голова чуть не закружилась. – Понимаешь? Ты просто запутался.
– А я ему верю, – сказала Лума. – И думаю, что нам надо от нее избавиться.
– Избавиться? – переспросила я. – Тетя Лузитания хотела, чтобы вы с Рисом избавились от меня. А теперь ты думаешь, что мы должны так поступить с нашей бабушкой?
– Успокойся, – сказала Лума. – Это не одно и то же. Ты одна из нас.
– А мне так не всегда кажется. Дедушка, ты же обещал прекратить это все.
– Ты заставила меня пообещать, – отозвался он.
Лума застыла.
– Не смей делать это с ним, – сказала она.
– Делать что?
– Принуждать ко всякому, – сказала она. – Когда мы были маленькими, ты мне пообещала, что больше так не будешь.
Я вдруг похолодела и замерла, как бывает, когда в теплый день ветер приносит тучу, которая закрывает собой солнце. Мне хотелось сказать ей, чтобы она перестала выдумывать, что ничего я такого не помню, но смутные обрывки воспоминания зашевелились в моей голове: я не могла вспомнить как следует, но практически нащупала то место, где могла на него наткнуться.
– Я не хотела делать ничего плохого, – сказала я. – И вообще не уверена, делала ли я что-то плохое.
– Ты должна все исправить, – сказала Лума. – Скажи дедушке, что он может делать все, что хочет.
Я перевела взгляд на дедушку, наполовину спрятавшегося под кровать. В том месте, где Лума гладила его по голове, волосы неестественно торчали. Глядя на меня оттуда снизу вверх, он казался таким молодым.
– Дедушка, – сказала я. – Ты можешь делать что угодно. Ты не обязан выполнять то обещание. – Я повернулась к Луме. – Ну вот, теперь ты…
Он выскочил из-под кровати, пронесся мимо меня к выходу. Зачем-то схватил халат Лумы с крючка на двери и бросился вниз по ступенькам в главный зал. Ничего не понимая, я побежала за ним, Лума не отставала. Оказавшись у подножия лестницы, я метнулась к столику и схватила вазу для конфет. Если все пойдет плохо, пусть у меня в руках будет что-то тяжелое.
Grand-mère в этот момент выходила из-за угла из кухни с чашкой чая в руках. Дедушка Миклош встал у нее на пути.
– Пошла вон из моего дома, – сказал он. – Вон из моего дома!
– Миклош, – сказала grand-mère. – Уверена, мы могли бы…
Время для меня словно замедлилось: дедушка прыгнул на нее, в воздухе перевоплощаясь в волка. Он собирался ее убить.
– Дедушка! – заорала я. – Прекрати немедленно!
Его скрючило в воздухе, словно кто-то выкрутил ему позвоночник, и дедушка упал на пол, выгнувшись под неестественным углом. С трудом поднявшись на четвереньки, он посмотрел на меня, а потом на grand-mère.
– А теперь, – сказала она, – Миклош, я настаиваю…
Он кинулся прямиком на меня, и я закричала, заглушив слова grand-mère. Пока он летел на меня, в моей голове мелькнула мысль, что я не Заррин, потому что настоящая Заррин дралась бы когтями и зубами или по крайней мере огрела бы его вазой. А я только стояла, никак не противясь ему и зажмурившись перед неминуемой смертью. Его лапы ударили меня в грудь с такой силой, что я повалилась на пол.
Дедушка выскочил в зал и побежал в кухню, и я услышала, как Маргарет распахнула перед ним дверь на улицу. Он убежал.
У меня перед глазами стояла красная пелена. Я только сейчас поняла, что не могу дышать. В панике я несколько раз с трудом вздохнула. Воздух начал медленно наполнять мои легкие. Я еще секунду полежала на ковре, ошарашенная, вглядываясь в тени. На люстре не хватало хрустальной подвески. Как странно.
Grand-mère подбежала ко мне. Наклонившись, она потрогала мои щеки, затем прикоснулась к плечам и ладоням.
– Все чувствуешь? – спросила она. Я кивнула. – Ты не ранена? Можешь шевелить пальцами ног?
– Да, – сказала я. Вернее, попыталась. Откашлялась. – Да, я в порядке.
Она помогла мне сесть. Голова болела и кружилась. Спина ныла там, где я ударилась. Грудь болела от лап Миклоша. Мне хотелось зарыдать, но для рыданий мне не хватило бы воздуха.
– Ты спасла мне жизнь, – сказала grand-mère. – Я знала, знала, что ты мне родная. Знала, что я должна вернуться за тобой, даже спустя столько лет.
В порыве чувств она обняла меня так сердечно, так нежно, как ни разу до этого. Я почувствовала, как под ее платьем, под кожей что-то шевельнулось.
Оно извивалось, словно угорь: начиная сбоку, оно вильнуло в сторону руки и исчезло там. Я все еще была оглушена, и лишь поэтому не вздрогнула. Значит, она все же что-то скрывала, хоть я и не знала, что. Я не знала, что и думать, вернее, мыслей было так много, что все смешалось в кашу.
Я отодвинулась от нее. На шее, там, где дедушка Миклош атаковал ее, осталась рана. Длинный прямой порез, словно на ткани, но кровь из него не текла. Вместо этого края царапины были усыпаны необычными оранжевыми бусинками, словно древесным соком. Похоже на мою кровь, только гуще. Страннее.