Как выжить, если тебе 20

Баскетбол тоже не радовал. С одной стороны, я хорошо играл и меня взяли в школьную команду. Но желающих попасть в нее было больше, чем мест в составе. Баскетбол — командная игра, а мне казалось, что я один против всех. Так на самом деле и получалось. Тренер не мог не взять меня, ведь я хорошо играл. Но команда меня не хотела принимать.

И я снова и снова вспоминал Москву. Там меня знали. У меня были кроссовки Nike. Вся баскетбольная Москва знала, что Сагирян носит зеленые «найки» (я их носил два года с 13–14 лет, а потом довольно выгодно продал за 25 рублей и купил себе много конфет и кока-колы). Когда я ездил на метро тренироваться в ЦСКА, то пару раз слышал за спиной: «Он классно играет». В Америке, кажется, никто не хотел видеть, как я играю. Даже тренер.

Да и сама система казалась мне какой-то несерьезной. Моя спортшкола представляла собой армию, где действовало простое правило: главное — это результат. Все, точка. Так вот, в Америке есть школа и есть все остальное. Спорт — это остальное. Зимой там дети играют в баскетбол, осенью — в американский футбол, весной находят еще какое-то занятие. В Москве я мог заниматься спортом два раза в день и не ходить в школу. Для моих американских сверстников школа была на первом месте, а баскетбольный сезон у них начинался в ноябре и заканчивался в марте. Сейчас я понимаю, что система в США правильнее. Она позволяет ребенку разносторонне развиваться. Дети во всех школах играют в разные игры, соревнуются между собой. Потом, все 330 000 университетов имеют свои спортивные команды и тоже соревнуются между собой. В итоге лучшие игроки попадают в профессиональные команды. В России же хорошо играют единицы, а все остальные не играют вовсе. У них все играют неплохо, а профессионалами становятся лучшие. Но в 15 лет ты не думаешь о том, хорошо или плохо устроена система. И даже не рефлексируешь по поводу того, почему ты в нее не вписываешься.

В детском спорте есть правило: когда кто-то играет лучше тебя, ты интересуешься его возрастом. Соперник старше? Отлично, еще есть время на то, чтобы дорасти. Младше — повод напрячься. В Америке ровесники играли по большей части хуже, чем я. Лучше играли старшие, и я тянулся за ними.

Я смотрел на ребят, в основном афроамериканцев, природой одаренных талантом к баскетболу и физическими задатками, которых у меня, к сожалению, не было. Зато я понимал, что могу многое компенсировать своим трудом, упорством и настойчивостью в тренировках. Чтобы прыгать выше, нужно больше приседать; чтобы лучше попадать в кольцо и водить мяч, нужно больше тренироваться… Я верил, что мой результат зависит только от меня и потраченного на тренировки времени. Поэтому, когда в школе заканчивались уроки, я шел в спортзал и часами самостоятельно тренировался, качался и… через какое-то время сам начал радоваться результатам.





Сейчас я знаю, что сравнивать себя с другими неправильно. У каждого человека свой уникальный жизненный путь и свое собственное представление об успехе. Важно вовремя увидеть эту дорогу и уверенно пойти по ней вперед к тому, что сделает счастливым именно тебя, прожить свою жизнь, не оглядываясь на то, сколько зарабатывает твой сосед. Если подумать, успешные люди так и поступают: даже если кто-то и достиг большего, им некогда завидовать.





Но если уж выбирать ориентир, то стоит искать его в своей «весовой» категории, потратить время и разобраться с критерием для сравнения. У нас у всех есть свои сильные и слабые стороны. Как говорил Эйнштейн, «Все мы гении. Но если вы будете судить рыбу по ее способности взбираться на дерево, она проживет всю жизнь, считая себя дурой».





Сигналы сердца: гудбай, Америка




1995 год. Лето. Мне 16 лет. Родители привезли нас с сестрой на каникулы в Москву. Я сразу же отправился на летние сборы Советской спортшколы, увидел всех друзей… А после сборов поселился на даче у друга в подмосковной Валентиновке. Там же и влюбился. И стал размышлять на опасную тему о том, как хорошо было бы не возвращаться обратно в Америку. Мне нужно было немного: друзья, «нормальный» баскетбол, любовь, свобода… В Москве я вел ту жизнь, которой мечтает жить каждый парень в 16 лет. Здесь мне не требовалось заново все и всем доказывать. Но обратные билеты были уже куплены, и родители не сомневались в том, что нужно снова лететь в Америку. Я же думал иначе.

Москва 1995 года — это постсоветская рухнувшая экономика, бандитизм, убийства, наркотики, полнейший беспредел. В тот год из московских дворов исчезли все дети: настолько за них боялись родители. Было голодно, серо и холодно. И в этой Москве вчерашний десятиклассник за день до отлета говорит своему отцу: «Я остаюсь. Езжайте без меня». Родители в шоке, но папа почему-то не спорит.

Правда напоминает: брекеты, которые я ношу, надо обязательно подкрутить, после чего показаться врачу — иначе все усилия насмарку. Перспектива остаться с кривыми зубами меня не вдохновляла. Я улетел с родителями, как мне казалось, на неделю. В 16 лет я оставался ребенком, который верит родительскому слову и обещанию.

В Америке папа сразу зачем-то повел меня на собеседование в другую школу, где была хорошая баскетбольная команда, — познакомиться с тренером. Я не понимал зачем. Я же возвращаюсь в Москву! «Ну, вдруг тебе понравится», — уклончиво отвечал отец. Неделя прошла. Уклончивые ответы больше меня не устраивали. Тогда отец посадил меня за стол и сказал: «Мы решили: ты должен остаться с нами».

Как?! От неожиданности я потерял самообладание. Немного успокоившись, сказал отцу: «Ты давал слово — ты должен его держать». Это был аргумент. Наверное, отец понимал, что, заставив меня остаться, он потеряет мое уважение, а наши отношения уже никогда не будут прежними.

— Хорошо… Пусть будет так, как ты хочешь!

Я никогда не забуду голос отца в тот момент. В нем я услышал и мужскую боль, и родительское страдание, и разочарование от того, что изменить ничего не получится. Отец знал мою настойчивость и мой характер. Он понимал, что если сейчас будет действовать силой и настоит на своем, то ничего хорошего из этого не выйдет. Это сломает не только меня, но и наши отношения. Я тогда не видел для себя жизни в Америке. Мысленно я был уже в Москве.



В 16 лет я принимаю первое судьбоносное решение, которое повлияет на отношения с родителями и оставит след на всю жизнь. Я ухожу из родительского дома. Навсегда. Папа попрощался и отошел в сторону — не хотел, чтобы я видел его слезы.





На следующий день в аэропорту мы с мамой плакали. Я понимал, чувствовал, что изменяю свою жизнь, что пересекаю некий рубеж, который разделит все на до и после. В 16 лет я принимаю первое судьбоносное решение, которое повлияет на отношения с родителями и оставит след на всю жизнь. Я ухожу из родительского дома. Навсегда. Папа попрощался и отошел в сторону — не хотел, чтобы я видел его слезы.

Иногда я пытаюсь представить, чего ему это стоило, и все равно не могу. Сегодня я волнуюсь каждый раз, когда моя старшая 14-летняя дочь уходит из дома в книжный за углом. Я же был ненамного старше и улетал от родителей в неизвестность российских 90-х в одиночестве. Тогда еще не было глобального информационного мира, соцсетей, интернета, смс. Звонок с Америкой нужно было заказывать диспетчеру заранее. Конечно, родители были не готовы так рано оставить меня без своей опеки и заботы. Но и остановить меня было невозможно.

В самолете я плакал. Не потому, что не знал, куда и зачем лечу, где буду учиться и буду ли. Я был уверен, что во всем смогу разобраться. Но мне было жалко моих родителей. Ведь переезд в Америку отец отчасти затеял для того, чтобы у меня и сестры появилась возможность лучшей жизни, чтобы мы могли получить хорошее образование и не сталкиваться с суровой жизнью в постсоветской России.

Но решение было принято, и назад дороги не было. Сейчас я могу сказать, что в жизни нет плохих или хороших решений. Есть только решения и их последствия. Когда эмоции стихли, я стал думать о том, что и как будет, когда я вернусь в Москву. У меня не было плана, но меня согревало чувство, что я бегу не из Америки — я бегу в Москву. В мою Москву — в Москву моих друзей, моего увлечения спортом, романтики и любви. Перспектива пьянила меня. Именно это чувство вынуждало меня лететь на другой конец Земли, за океан от родительского дома, одного в 16 лет.

Я спускаюсь с трапа. Смотрю по сторонам. Вдыхаю воздух Шереметьева. Я вернулся. И чувствую себя, будто вырвался из аквариума. Каждой клеткой ощущаю, что сейчас начинается настоящая жизнь. Я вдыхаю эту жизнь, и от возбуждения кружится голова.

Пазл московской жизни стал собираться довольно легко. Я вернулся в старую школу, попросил дедушку, чтобы он сходил и договорился с директором. Меня взяли в 11-й класс, еще я устроился играть за Фрунзенскую спортшколу, а параллельно по утрам (если честно, то вместо школы) стал тренироваться со вторым составом команды мастеров ЦСКА… Началась та жизнь, ради которой я улетел из Америки.

Как я уже говорил, 90-е в Москве были неспокойными, люди всего боялись. Меня же страх обходил стороной. Я не боялся. У меня был спорт.

Конечно, я жил не совсем один: в квартире родителей, где я вырос, со мной проживала мамина мама, моя бабушка. Она меня во многом воспитала, и к ней я питаю самые нежные чувства. С родителями я не общался и до сих пор не знаю, помогали они нам тогда или нет. Разговаривать с ними я стал спустя полгода или позже после моего возвращения в Москву. А сначала наш диалог шел через бабушку.

Было тяжело, как и всем, наверное. Денег не хватало, бабушка ездила на оптовые рынки, экономила, на чем могла. Периодически я ходил в гости к папиным родителям. Они жили недалеко от моей спортшколы, где я по вечерам тренировался, поэтому я часто у них ужинал и ночевал. Меня всегда хорошо принимали и вкусно кормили. Но дом был там, где мы жили с бабушкой.


Две бабушки, два дедушки, друзья — сказать, что я был в Москве один, нельзя. Мне всегда было куда пойти, где поесть и где переночевать. У меня все складывалось хорошо, но так было не у всех. Тогда в Москве 90-х были свои герои — бандиты. Причем очень многие из них — спортсмены. С несложившейся или уже завершенной карьерой. То ли чувствуя себя ненужными, то ли из амбиций, то ли следуя духу времени, но люди спорта подавались в бандиты, в рэкет. Экономика России 90-х не позволяла им трудоустроиться, в то же время на их силу, наглость, дерзость и бесстрашие был спрос. Безвыходность жизненной ситуации толкала их вступить в ряды всевозможных организованных преступных группировок (ОПГ). А у меня как раз с детства был спортивный круг общения, и если в 90-е бандиты встречались в принципе часто, то в моей жизни встречи с ними происходили почти каждодневно.

В этой среде вариться было, с одной стороны, очень опасно, с другой — очень интересно и познавательно. У бандитов было все, чего так хотелось молодому парню: деньги, машины, девушки и уважение улиц. Они были окружены своеобразным ореолом романтики. Бандиты все время находились рядом — на играх и после них, на даче и в городе. А окружение не может не влиять на нас. Тем более если оно криминальное. И ты можешь оказаться втянутым во что угодно, даже если ничего не делал, но что-то увидел. Увидел больше, чем тебе полагалось. В тот год по наивности я попал в пару неприятных историй. И, возможно, влип бы еще. Я хотел начать зарабатывать деньги и не исключал возможности примкнуть к этим всемогущим в глазах 16-летнего парня людям. Один из «старших товарищей», с кем я ближе всех общался, понял, что я в раздумьях, и сказал:

— Ты должен понимать, что, если ты пересечешь эту черту, назад дороги не будет. Это не шутки — это ОПГ. Не нужно тебе это. У тебя есть дело — занимайся спортом. И не смотри в эту сторону. Если что — звони, мы всегда рядом!

Мне было 15 или 16, Володе, так звали моего товарища, — лет 19. И в свои 19 лет он был для меня кем-то сродни небожителю и мудрецу, который, как мне казалось, видел жизнь насквозь. По крайней мере, тогда, в Москве 90-х, когда я искал ориентиры, он был для меня настоящим авторитетом. Я ему очень благодарен. Не только за то, что он меня не раз выручал, но и за то, что дал тот судьбоносный совет. В итоге я не свернул со своего пути туда, откуда вряд ли смог бы вернуться назад. Через пять лет после нашего разговора он погиб. Ему было 24 года.



Я довольно рано узнал, что такое хорошо и что такое плохо. И что есть ситуации, в которых одно неверное решение может оказаться фатальным, перечеркнуть всю жизнь, будущее, мечты и цели.





Так я довольно рано узнал, что такое хорошо и что такое плохо. И что есть ситуации, в которых одно неверное решение может оказаться фатальным, перечеркнуть всю жизнь, будущее, мечты и цели. Я хорошо запомнил этот урок. Он помогал мне и в карьере: я осознал, что годы работы и репутацию можно разрушить одним неправильным поступком — срезав один угол, поступив как легче, а не как правильно. Никто не будет помнить всего хорошего, что ты сделал. Зато будут помнить тот раз, когда ты прокололся. Именно поэтому я сразу стал работать на репутацию, не срезая углов и не обращая внимания на соблазны. Через какое-то время репутация начала работать на меня.

Кстати, московская любовь закончилась примерно через неделю после моего возвращения. Сейчас мне кажется, что тогда меня что-то вело — судьба или Бог. Часто бывает так, что Вселенная в момент принятия решения направляет нас в нужную сторону. Через обстоятельства, которые поначалу кажутся случайными и несвязанными. И лишь спустя время ты осознаешь, что этот якобы случайный фрагмент жизни определил твое будущее. Так случилось и со мной.

Сегодня общество одобряет, когда ты знаешь, чем хочешь заниматься не только в эту пятницу, но и в пятницу через пять лет. Для молодых людей в этом таится ловушка. Они пытаются представить себя в будущем, хотя толком не знакомы с собой настоящим. Я сам люблю планирование. Но для этого надо уметь слышать себя, свою интуицию и свое сердце. Кстати, сердце меня еще ни разу не подводило.

Слышать себя и свой внутренний голос непросто. Этому не учат. Нас учат поступать правильно, быть послушными и не выделяться. Редко у кого есть смелость сделать так, как хочется, в том числе потому, что собственное «хочу» у ребенка часто не совпадает с тем, чего хотят для него взрослые. У тебя эти строки могут вызвать смешанные чувства. Потому что многие привыкли поступать не так, как хочется, а так, как «правильно». Но все-таки поступать надо так, как хочется именно тебе самому.



Я осознал, что годы работы и репутацию можно разрушить одним неправильным поступком — срезав один угол, поступив как легче, а не как правильно.





Все свои самые важные и непростые решения я принимал, прислушиваясь не столько к логике, сколько к тому, что подсказывало мне сердце. Даже когда я толком не мог объяснить причину своего поступка, делал так, как подсказывал мне мой внутренний голос. Но бывают ситуации, когда очень сложно принять решение, а надо. Интересную идею мне подсказал коллега, когда я работал в Goldman Sachs. Мне нужно было сократить одного из двух сотрудников. Я никак не мог принять это решение, потому что оба были мне близки и хорошо справлялись со своей работой. Коллега дал мне совет: «Представь, что ты в самолете и у тебя есть два парашюта. Три, два, один… Пора прыгать. Кому отдашь второй парашют, того и оставляй». Подсознание всегда дает верный ответ. Этот совет потом мне не раз помог.





Дух 90-х




В школе на Мосфильмовской улице, где я учился, в столовой работал сын кухарки. Про себя я называл его Громилой, и многие дети, включая меня, его побаивались. Но он почему-то ко мне хорошо относился и как-то раз зимой даже заступился за меня перед старшеклассниками. Те хотели отобрать у меня почтовые марки с изображением тигров, которые я принес из дома подарить однокласснице. Через какое-то время Громила перестал появляться на кухне, и мне пришлось разбираться с обидчиками самостоятельно. Весной того же года он приехал к школе на большом черном «Мерседесе», вылез, вопреки моим ожиданиям, без белого фартука и колпака, которые носил в столовой, а в черных джинсах, майке и с сигаретой. Увидев меня и мой разинутый рот, Громила подошел ко мне и сказал:

— Уж получше, чем вам котлеты переворачивать! Если понадоблюсь тебе, скажи матери, приеду — разберусь!

Как в мультфильме «Том и Джерри», когда пес говорил мыши:

— If you need me, just whistle!

Громила нашел себя и свой путь на волне зарождающегося капитализма. В глазах подростка он был героем. И это была трагедия того времени, потому что других ориентиров было не так много. Каждый хотел заработать денег, ездить на «Мерседесе», носить черные джинсы и курить.

Через несколько лет в школе появились дешевые наркотики. Почти все парни, кто рос на улицах, стали пробовать. Нескольких человек из моей школы и даже из класса поймали, кто-то сидел. О ком-то я со школы больше никогда не слышал. Мне сильно повезло, что в моей жизни был спорт, — я смотрел на многое из того, что происходило, со стороны.

Я взрослел в сложные 90-е, но для меня не было другой реальности. Как я уже говорил, в восприятии ребенка та реальность, в которой он растет, единственная возможная.

В столовой на обед давали белый хлеб с маслом и молоко. Мне все очень нравилось. У меня была любимая одежда и сменная обувь. У папы была машина, у бабушки с дедушкой — дача в Переделкино. Я не знал, каково приходится отцу, мне казалось, что мы самые богатые люди на свете. Тогда же в моей жизни появился баскетбол и летние спортивные сборы. В моей жизни не было не то что кризиса, в ней 24 часа в сутки светило солнце.

Но для моего отца и для многих других отцов распад Союза был крахом. Не столько в идеологическом плане, сколько в утилитарно-экономическом. После распада Союза в 1991-м во всей стране воцарился произвол. Творился хаос, сильный ел слабого, слабый не ел совсем. Государству было все равно, потому что после распада Союза государства как такового не было. Госсектор, бюджетные предприятия распадались, людям месяцами не платили зарплату, прилавки магазинов были пусты. Было нечего есть. В одночасье миллионы госслужащих, таких как мой отец, стали никому не нужны. В отсутствие правил зарождающийся частный бизнес стал искать защиты от конкурентов среди преступных группировок. Последние расцветали, паразитируя на отсутствии порядка в стране. Детей перестали пускать одних гулять во двор. Все боялись за свою жизнь, потому что каждый день на улицах кого-то убивали. Интеллигентные люди, не способные прокормить себя на мизерные зарплаты в условиях сильной инфляции, в поисках еды шарили по мусорным бакам. Когда я на это смотрел, у меня щемило сердце. Миллионы людей остались без стабильного заработка и не могли прокормить себя. В итоге вся страна была озлоблена, запугана и была готова принять любую помощь со стороны, если бы это хоть как-то улучшило положение.

Этот период сломал жизнь многим из тех, кто застал эти страшные годы. Распад Союза был неизбежен ввиду неспособности советского режима экономически поддерживать одновременно два глобальных процесса: и гонку вооружений, и развитие страны в условиях низких цен на нефть. Канцлер Германии Шредер вспоминал, как накануне распада Союза в 1991 году Горбачев позвонил ему ночью и попросил Германию экстренно предоставить небольшой кредит, так как в казне не было денег даже на обслуживание процентов по внешнему долгу.

Распад Союза и 90-е были необходимым переходным периодом для нашей страны. Но заплатить за это пришлось целому поколению, которое не смогло перестроиться и найти себя в новом мире. Дети видели растерянность и ужас в глазах взрослых. Все это продолжалось много лет и повлияло не только на взрослых, но и на детей, кто рос в то непростое время.

А для кого-то распад СССР и 90-е послужили площадкой для взлета, накопления капитала и проявления своих сильных качеств. Повар со школьной кухни приобрел «Мерседес», одежду и деньги. Кто-то скупал государственное имущество на залоговых аукционах, кто-то за копейки распродавал страну иностранцам. Все, кто мог, пытались украсть как можно больше и как можно скорее и уехать из России за границу или по крайней мере вывести из России деньги. Кто не смог приспособиться, озлобился на мир, стал ругать реформаторов, Горбачева и новые времена, отнявшие у них их жизнь. Мои родители решили попытать счастья, уехав в Америку. Мне было очень сложно принять их решение ввиду моей спортивной карьеры, но в 15 лет, как я уже писал, права выбора у меня не было.

Что в итоге получили те, кто выжил и нашел применение себе в новой стране? Мы получили шанс построить новую страну, помимо всего плохого в воздухе также витало ощущение свободы и безграничных возможностей. Никто не знал, что будет дальше, но многие понимали, что дальнейшая судьба страны теперь зависит от нас самих. Появился шанс что-то изменить. Я ощущал ветер перемен. Те, кто выжил, стали более гибкими. Научились быстрее меняться и адаптироваться. Новое поколение перестало верить в стабильность и в то, что нам, народу, кто-то что-то должен. Все было в наших руках.

СССР — это сад с жесткими правилами и злобными воспитателями. Перестройка и 90-е — школа выживания для подростков. А сейчас время вуза, и мы начинаем постепенно сдавать экзамены, хотя иногда кажется, что нас снова хотят отправить в сад. Чему мы научились за эти 20 лет? Какие выводы сделали? Что дальше?

Любой кризис, какой бы страшный он ни был, — это прежде всего шанс и переход на новый уровень. Жизнь циклична, и именно в такие моменты стоит не цепляться за старое, а адаптироваться к изменению реальности и пытаться найти себя в ней.

Как учит нас теория естественного отбора, для выживания вида самое важное не сила и даже не ум, а способность адаптироваться к изменениям внешней среды. Потому что в мире нет ничего постоянного. В такие моменты важно искать пути к адаптации к новой реальности, искать интересные возможности, которые именно в такие моменты появляются.