Как научиться учиться
Часть 14 из 36 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Во время моей беседы с Дуэк она сказала, что наше отношение к ошибкам имеет глубокие социальные корни. Всего лишь нескольких слов от наставника, лидера или родителя бывает достаточно, чтобы перейти из «Партии природы» в «Партию развития».
Действительно, в одном из ранних экспериментов ученые использовали разные слова для похвалы детям. Одним говорили: «Ты такой умный!» Другим: «Ты так усердно работаешь!» Оказалось, что даже такая вроде бы незначительная разница имела существенное значение.
Позднее Дуэк выяснила, что еще сильнее, чем слова, на отношение к обучению влияют действия. Не так давно они с коллегами показали, что убеждения родителей не всегда передаются детям. Если родитель хвалит ребенка за усердие, это вовсе не означает, что ребенок автоматически окажется в «Партии развития».
Гораздо важнее здесь реальная реакция родителей на неудачи ребенка. Приписывают ли они их недостатку способностей, как члены «Партии природы»? Или говорят об ошибках как о возможности для роста, как члены «Партии развития?» Во втором случае дети с гораздо большей вероятностью примкнут к тому же лагерю. Иначе говоря, если родители активно демонстрируют свое отношение к ошибкам как к стимулу для развития, дети тоже начинают в это верить{26}.
Контрольный вопрос № 11
Как лучше всего извлечь знания из текста?
А. Читать и перечитывать текст.
Б. В процессе чтения объяснять самому себе основные идеи.
В. Подчеркивать ключевые моменты.
Г. Воспользоваться маркером.
С точки зрения отдельно взятого человека многое зависит также от того, что он сам себе говорит, и здесь Дуэк рекомендует изменить свой внутренний диалог. Убеждайте себя не расстраиваться из-за ошибок, сосредоточиться на совершенствовании и воспринимать неудачи и промахи как возможность улучшить свои навыки или знания. Дуэк советует, совершив ошибку, спросить себя: «Чему это меня учит? Как мне сделать лучше в следующий раз?»
Другие эксперты, например Анжела Дакворт, предлагают несколько иной, хотя и сходный взгляд на этот вопрос. Дакворт, психолог из Пенсильванского университета, советует заранее настраиваться на преодоление трудностей при овладении тем или иным навыком. По ее мнению, столкнувшись с неудачей или трудностями, следует говорить себе: «Это нормально».
Сайен Бейлок идет еще дальше, подчеркивая, что люди должны намеренно искать ситуации, в которых они могут совершить ошибку. «Не будьте беспомощными», — говорит она. Так, если вы боитесь выступать перед публикой, старайтесь делать это как можно чаще. Если вы считаете, что у вас нет способностей к математике, решайте больше математических задач — хотя бы просто вычисляйте сумму чаевых в ресторане.
Это не значит, что стоит бездумно хвалить себя и других за практику и приложенные усилия. Ошибки не являются позитивными по определению, так же как и стойкость. Дуэк утверждает, что, хваля кого-то, мы должны конкретно связывать свою похвалу с результатом. Поэтому лучше всего говорить что-нибудь вроде: «Видишь, какую пользу принесли твои тренировки?» Или: «Как замечательно, что ты так усердно работал и добился такого прогресса!»
Следовательно, наибольшее значение имеет вера в развитие. Чтобы учиться на ошибках, целенаправленно расти, вы должны безоговорочно примкнуть к «Партии развития». Как сказал когда-то Херб Брукс, тренер хоккейной команды, которая одолела сборную СССР: «Успеха достигают те, кто верит в победу и готовится к ней. Многие хотят победить, но многие ли из них готовятся к этому? В этом-то и состоит разница»{27}.
В своем отношении к баскетболу я долго был тайным членом «Партии природы». Несмотря на все речи в раздевалке — и мою многолетнюю работу в сфере образования, во время игры я часто скатывался к эссенциалистскому подходу, и голос природной доктрины заглушал все в моей голове.
Бросая мяч мимо корзины, я думал: «У меня всегда было плохо с бросками». Я зарабатывал штрафной и размышлял: «Ну что, опять промахнусь?» И в товарищеских матчах было то же самое: кто-то проскальзывал мимо меня, и в голове проносилось: «Ну вот, опять замешкался».
Как и у многих убеждений, у этого моего отношения горькая и долгая история, которая началась еще в декабре 1991 года. Я играл в школьной команде — тощий парень, едва дотянувший до метра восьмидесяти, — и моей главной функцией было сидение на скамейке запасных. Тогда нашим основным соперником была команда Плезантвиля, где играл выдающийся центровой по имени Отис Хилл. Хилл, ростом за два метра и весом около 90 кг, впоследствии вывел команду Сиракуз в чемпионы Национальной ассоциации студенческого спорта и профессионально играл в баскетбол в Польше.
По нашим заниженным школьным стандартам Хилл был для нас почти что Майклом Джорданом. Он мог в одном прыжке, без разбега, загнать мяч в корзину, и броски его были действительно мощны. Большинству участников нашей команды такое даже не снилось. Уж мне-то точно.
И вот наступил тот пятничный вечер. Мы играли с Плезантвилем в их зале, до отказа заполненном местными фанатами с барабанами, трещотками и горнами. С первых же минут наш угловой защитник Грег Конвей показал себя как нельзя лучше. Трехочковые, броски с разбега, с разворота… В итоге он принес команде почти 40 очков.
В то же самое время наша оборона прижала Хилла. Это настолько потрясло звезду Плезантвиля, что он едва не устроил драку в перерыве. В четвертом периоде мы вели со счетом 55:54. Болельщики были в ярости. Мы, маленькая школьная команда, неожиданно поймали удачу за хвост. А у них был форвард, имевший все шансы попасть в НБА.
А потом, когда до финальной сирены оставалось каких-то 12 секунд, наш тренер Эд Сэндс вывел меня в игру. Честно говоря, за весь сезон я провел на площадке минут десять. Но один из наших игроков был удален, и вот внезапно я оказался в игре, кругом бесновались болельщики, и момент был решающим — мы вели с разницей всего лишь в одно очко.
Наверное, каждый ребенок мечтает о том, как приведет свою команду к победе, совершив блестящий бросок, решающий удар или пробежку из последних сил на последних секундах, и я помню, как стоял, дрожа от возбуждения и разглаживая ладонями шорты.
Сэндс велел мне играть в обороне против разыгрывающего Плезантвиля. «Просто не пускай его к корзине, — сказал он мне. — Не дай ему обойти себя. Закрывай его».
Разыгрывающий получил мяч. Крики и песни болельщиков, грохот барабанов и трещоток заполняли зал до краев. Я до сих пор очень хорошо помню, что произошло. Я держал разыгрывающего, но мне очень хотелось отобрать у него мяч и совершить бросок самому. Иными словами, совет Сэндса влетел мне в одно ухо и вылетел в другое.
И разыгрывающий, кажется, все понял — и в долю секунды пронесся мимо меня и бросил мяч в корзину. Плезантвиль теперь вел, тоже с перевесом в одно очко. Секунды утекали. Игра закончилась. Мы проиграли.
Я помню, что Сэндс был так зол, что отказался пожать мне руку после игры. Спустя много лет, когда мы встретились с ним, оказалось, что он тоже помнит последние моменты той игры так четко, как будто это прошлогодний финал НБА.
— Ты был слишком возбужден и не мог сосредоточиться, — вспоминал он. — Я такой: «Дай ему место, дай ему место!» Но он тебя обошел, и — бум, бросок, свисток, игра окончена.
— Я помню, что вы даже не разговаривали со мной после поражения, — сказал я.
— Вполне возможно, — со смехом ответил Сэндс. — Это могла быть величайшая победа в истории вашей школы, а ты все профукал.
Я перестал играть в баскетбол не из-за того матча с Плезантвилем. Однако именно тогдашний опыт перевел меня в «Партию природы» во всем, что касалось спорта. Он заставил меня думать, что у меня нет спортивных способностей, что я слишком медлительный и у меня плохая координация. Я дал определение своим баскетбольным навыкам — образно говоря, убрал их в коробку и навесил ярлык «Все профукал».
Я пишу об этом не для того, чтобы освежить в памяти школьные годы. Я просто хочу сказать, что ярлыки — часть позиции эссенциализма, а, как говорит Дуэк, эссенциализм — форма стереотипирования.
Если подойти к этой идее с другой стороны, мы заметим, что люди учатся, имея разные цели. Мы можем стремиться к обретению мастерства, к совершенствованию, к оттачиванию своих навыков. При таком подходе нас меньше волнуют ярлыки. Единственное, что нас действительно интересует, — как стать лучше в чем-то.
И наоборот, мы можем сосредоточиться на конкретных полученных результатах — тогда главным для нас становится определенный уровень достижений. Нам хочется доказать окружающим, что мы на что-то способны. Когда людей волнует только результат, они всегда хотят быть победителями. И в конечном итоге оказываются в «Партии природы»: они хотят показать, что победили в большой игре — в генетическом соревновании.
Конечно, есть и промежуточные варианты. Мастерство и результативность вовсе не бинарные противоположности. Контекст, задача, личность — все это оказывает свое влияние на отношение. Проблема состоит в том, что даже несколько шагов в сторону сосредоточенности на результатах уже могут представлять опасность. Мы начинаем видеть в любой задаче угрозу. При подходе, ориентированном на результат, все хорошо, если мы достигаем успеха. Тогда мы считаем себя умными, сильными, стойкими. Но если у нас что-то не получается, пути назад нет — мы начинаем думать, что мы тупые, слабые или немощные.
Чем дальше, тем хуже — и вот уже сосредоточенность на результате делает нас уязвимыми для других опасных заблуждений. Нас начинают притягивать ярлыки. Возьмем, к примеру, Джошуа Аронсона, который очень переживал из-за того, что люди видят в нем, если можно так выразиться, тело с орбиты звезды психологии. Поясню: отец Джошуа, Эллиот Аронсон, — один из наиболее уважаемых психологов в мире. Работая в Гарварде, а затем — в Техасском университете, Эллиот внес свой вклад в развитие теории когнитивного диссонанса, суть которой в том, что люди испытывают дискомфорт, если делают что-то, вступающее в конфликт с их идеалами.
Когда Джошуа поступил в магистратуру Стэнфорда, чтобы изучать психологию, это наследие стало для него источником проблем. Он ощущал себя «жертвой позитивной дискриминации», ему казалось, что его приняли только потому, что его отец был знаменитым академиком. Как-то раз один из магистрантов сказал: «Для нас большая честь, что вы с нами» — и этот комментарий породил у Джошуа смесь злости и страха. «Это было все равно что заявить: „Добро пожаловать, вы в центре внимания“», — рассказывал мне Джошуа.
Со временем Джошуа смог преодолеть свои «проблемы с отцом». Иными словами, он сосредоточился на приобретении мастерства, а не на утверждении себя. Но этот опыт сформировал его интересы как ученого. В магистратуре и позже, во время работы в Нью-Йоркском университете, Джошуа изучал ярлыки, которые используют люди в ходе учения, и показал, что эти ярлыки влияют на результат.
Говоря точнее, люди часто стараются соответствовать ярлыкам, которые сами себе придумали. К примеру, стоит лишь упомянуть о том, что христиане плохо справляются с естественными науками, и результаты учеников, принадлежащих к христианской конфессии, сразу оказываются хуже. И наоборот: женщины гораздо лучше выступают перед публикой, если в помещении есть портреты успешных женщин.
Если люди нацелены на конкретный результат, ярлыки имеют над ними гораздо большую власть. Мы сами загоняем себя в жесткие рамки, говоря: «У меня никогда не получится. Я всегда ошибаюсь. Женщины не умеют произносить удачные речи. Дети известных профессоров всегда получают то, что хотят».
Подобные тревожные мысли — похоронный звон по любым попыткам совершенствования. Они, как ментальный вирус, поражают кратковременную память. Тем же, кто сосредоточен на обретении мастерства, гораздо проще стряхнуть с себя любые стереотипы. Когда мы стремимся к совершенству, нам не нужно ничего доказывать другим — поэтому мы можем лучше сосредоточиться на задаче.
Я беседовал с такими специалистами, как Джошуа Аронсон и Кэрол Дуэк, задолго до того, как начал брать уроки баскетбола. Но, несомненно, их взгляды на обучение оказали влияние на мои установки.
Во-первых, я присоединился к «Партии развития» и смог точнее направить свою мыслительную энергию на процесс отработки бросков. Я старался видеть в любых событиях возможность для совершенствования. Поэтому, когда бросок не удавался, я спрашивал себя: «Правильно ли я встал по отношению к корзине? Я хорошо работал ногами? А руками?»
Так же я старался относиться и к ошибкам. Если кто-то обходил меня в дриблинге, я рассматривал собственную оплошность как вызов: «Как ему это удалось? Как мне остановить его в следующий раз?»
В то же самое время я старался избегать ярлыков. Я не хотел загонять себя в рамки. Они казались мне черными дырами, ведущими прямиком в «Партию природы», и теперь, бросая мяч мимо корзины, я обязательно напоминал себе, что и профессионалы иногда промахиваются.
Постепенно я начал применять и другие, более эффективные подходы к тренировкам. Навыки обучения все глубже проникали в процесс моего развития, и я стал гораздо лучше контролировать свои действия. Иногда я снимал тренировки на видео, чтобы понять, как повысить точность бросков. Также я снимал и затем просматривал видео своей игры в обороне (и понял, что мне нужно наклоняться ниже, чтобы двигаться быстрее).
Тренируясь на площадке рядом с домом, я использовал другую форму мониторинга, отмечая процент удачных бросков, сделанных с разных точек, чтобы лучше отслеживать свой прогресс. Так я заметил, что из угла попадаю пять раз из десяти, а со штрафной линии — шесть из десяти.
Кроме того, я воспользовался рекомендациями специалиста по изучению памяти и игрока в скрабл Беннета Шварца и разбил свои тренировки на части, чтобы превратить их в некое подобие контрольных опросов и работать по принципу практики извлечения. Так, вместо того, чтобы тренироваться раз в неделю, я ходил туда почти каждый день, оттачивая различные навыки. Я ходил туда, даже если было дождливо или холодно. И даже если я мог выделить для тренировки всего лишь 15 минут. И даже если для этого мне приходилось перепрыгивать через цепное ограждение или если это был день после Рождества. Я все равно шел на улицу и тренировался.
Я применял и другие важные стратегии. К примеру, старался довести определенные навыки до автоматизма и повторял штрафные броски снова и снова, совершая одни и те же движения: два шага с ведением мяча, пауза, приседание и выпрыгивание вверх.
Но самое главное — я изо всех сил старался сохранять сосредоточенность на процессе. Моей целью был только мой личный прогресс: улучшить технику подбора мяча, стараться забросить хотя бы один мяч в каждой игре, лучше играть в обороне… Я совершенствовал и свой внутренний диалог и, если вечер выдавался особенно неудачный, обязательно напоминал себе: «Это всего лишь игра».
В какой-то момент все начало срастаться воедино и из кусочков головоломки выстроился рисунок. Я помню тот вечер среды, когда мои броски неожиданно стали попадать в цель. Вот я бросаю из угла — мяч в корзине. Бросаю со штрафной линии — мяч в корзине!
К тому времени мои товарищи по команде уже поняли, что что-то изменилось. В тот вечер один из них спросил меня прямо: «Чувак, ты что, тренировался специально или что?»
На следующее утро я получил письмо от еще одного друга: «Слышал, вчера ты был в ударе».
Вообще-то мне было особо нечего на это ответить. Я и сам знал, что тренировался. Знал, что поверил в себя. Знал, что стал лучше.
Глава 4. Расширение
В 1936 году художник Джексон Поллок записался на семинар в Нью-Йорке. Поллоку тогда было 23 года, это был симпатичный парень с манерами бунтаря. Сам себя он видел эдаким независимым ковбоем с кистью и бродил по улицам Манхэттена в ковбойской шляпе и сапогах, часто напиваясь и буяня, разбивая окна и оскорбляя незнакомцев{1}.
Семинар по живописи проводил мексиканский художник Давид Альфаро Сикейрос. Мастер настенной росписи и убежденный социалист, был еще большим бунтарем, чем сам Поллок. В перерывах между занятиями в школе искусств он участвовал в деятельности марксистской группы. Позже Сикейрос даже участвовал в вооруженном нападении на советского изгнанника Льва Троцкого.
Проводя свои семинары, Сикейрос хотел сподвигнуть молодых художников на эксперименты с красками как носителем информации, помочь отвергнуть то, что он называл властью мольберта. Сикейрос утверждал, что кисти — это просто нелепые палки. Узкие границы деревянных рам его не устраивали. Живопись не должна быть красивой — она должна быть реальной. Сикейрос нередко читал лекции в своей студии, лежа перед студентами на полу в заляпанном красками халате.
«Художник должен работать так же, как рабочий»{2}, — говорил Сикейрос. На протяжении года, пока длились семинары, он подталкивал Поллока и других молодых художников к экспериментам с различными методами изобразительного искусства. Иногда он предлагал им разбрызгивать или разливать краски по холсту, как это делают дети. Песок, пыль, грязь — все шло в дело, придавая работам фактуру и глубину. Сикейрос говорил, что живопись — это форма «контролируемой случайности».
Поллок и Сикейрос, как вечно ссорящиеся братья, во многом не соглашались друг с другом. Так, например, перед отъездом Поллока из Нью-Йорка они подрались на вечеринке, едва не задушив друг друга. Но опыт, приобретенный на семинарах Сикейроса, определенно повлиял на Поллока. Он сам называл свое общение с мексиканцем «великим моментом». Сикейрос также уважал Поллока и вскоре после закрытия семинара послал ему письмо. «Сохраняй терпение, — советовал мексиканский художник. — Скоро наш семинар откроется вновь»{3}.
И семинар действительно открылся — по крайней мере для Поллока, который сумел развить технику разбрызгивания и проливания, или дриппинга, пионером которой был Сикейрос. Поллок с упорством и увлеченностью снова и снова обращался к навыкам, приобретенным на семинаре. Но постепенно он пошел дальше, расширяя метод. Некоторое время он расписывал брызгами краски тарелки. Потом стал использовать дриппинг в уголках своих холстов.
Вместе с искусствоведом Клементом Гринбергом Поллок начал изучать творчество других художников, применявших ту же технику, например Дженет Собель. Позже он обратился к работам Пикассо и сюрреалистов, которые тоже часто разливали и разбрызгивали краски. Как художник, Поллок видел в дриппинге способ выражения эмоций, и, когда журнал Time однажды назвал его работы «хаотичными», он ответил кратким письмом в редакцию: «ЧЕРТ ПОБЕРИ, НИКАКОГО ХАОСА!»
В восприятии большинства картины Поллока выглядят чем-то космическим — видением, посланным художнику ангелами постмодерна. Его слава началась с публикации в журнале Life статьи с фотографиями на четырех страницах, где Поллок изображался одиноким творческим гением, «блистательным новым феноменом американского искусства». Одно из фото в статье представляло самого Поллока, стоящего у стены со свисающей с губ сигаретой — образ, навеянный стилем Джеймса Дина или молодого Марлона Брандо{4}.
Миру нравятся хорошие истории про обреченных на гениальность творцов, и культ Поллока продолжал развиваться. В последней из опубликованных биографий он был назван «квинтэссенцией измученного гения»{5} — а одна из его работ была продана за $10 млн, что примерно равняется стоимости профессиональной спортивной команды.
Но в истории Поллока как гения-бунтаря упускается одна важная вещь — он опирался на методичное обучение. Он развил свою технику живописи и поднял уровень мастерства на основании собственных знаний и умений. «Поллок не единственный художник, экспериментировавший с техникой дриппинга, — пишет в газете The New York Times критик-искусствовед Роберта Смит. — Но только Поллок исследовал все возможности, упорно и методично разрабатывая этот подход»{6}.
В предыдущей главе мы говорили о развитии навыков путем сосредоточенной практики. Но чтобы стать настоящим специалистом, мы также должны расширять сферу своего мастерства. Учение — особенно более глубокие его формы — включает в себя расширение области знаний и сферы профессионализма, и на этой стадии процесса необходимо добиваться углубленного понимания предмета.
Действительно, в одном из ранних экспериментов ученые использовали разные слова для похвалы детям. Одним говорили: «Ты такой умный!» Другим: «Ты так усердно работаешь!» Оказалось, что даже такая вроде бы незначительная разница имела существенное значение.
Позднее Дуэк выяснила, что еще сильнее, чем слова, на отношение к обучению влияют действия. Не так давно они с коллегами показали, что убеждения родителей не всегда передаются детям. Если родитель хвалит ребенка за усердие, это вовсе не означает, что ребенок автоматически окажется в «Партии развития».
Гораздо важнее здесь реальная реакция родителей на неудачи ребенка. Приписывают ли они их недостатку способностей, как члены «Партии природы»? Или говорят об ошибках как о возможности для роста, как члены «Партии развития?» Во втором случае дети с гораздо большей вероятностью примкнут к тому же лагерю. Иначе говоря, если родители активно демонстрируют свое отношение к ошибкам как к стимулу для развития, дети тоже начинают в это верить{26}.
Контрольный вопрос № 11
Как лучше всего извлечь знания из текста?
А. Читать и перечитывать текст.
Б. В процессе чтения объяснять самому себе основные идеи.
В. Подчеркивать ключевые моменты.
Г. Воспользоваться маркером.
С точки зрения отдельно взятого человека многое зависит также от того, что он сам себе говорит, и здесь Дуэк рекомендует изменить свой внутренний диалог. Убеждайте себя не расстраиваться из-за ошибок, сосредоточиться на совершенствовании и воспринимать неудачи и промахи как возможность улучшить свои навыки или знания. Дуэк советует, совершив ошибку, спросить себя: «Чему это меня учит? Как мне сделать лучше в следующий раз?»
Другие эксперты, например Анжела Дакворт, предлагают несколько иной, хотя и сходный взгляд на этот вопрос. Дакворт, психолог из Пенсильванского университета, советует заранее настраиваться на преодоление трудностей при овладении тем или иным навыком. По ее мнению, столкнувшись с неудачей или трудностями, следует говорить себе: «Это нормально».
Сайен Бейлок идет еще дальше, подчеркивая, что люди должны намеренно искать ситуации, в которых они могут совершить ошибку. «Не будьте беспомощными», — говорит она. Так, если вы боитесь выступать перед публикой, старайтесь делать это как можно чаще. Если вы считаете, что у вас нет способностей к математике, решайте больше математических задач — хотя бы просто вычисляйте сумму чаевых в ресторане.
Это не значит, что стоит бездумно хвалить себя и других за практику и приложенные усилия. Ошибки не являются позитивными по определению, так же как и стойкость. Дуэк утверждает, что, хваля кого-то, мы должны конкретно связывать свою похвалу с результатом. Поэтому лучше всего говорить что-нибудь вроде: «Видишь, какую пользу принесли твои тренировки?» Или: «Как замечательно, что ты так усердно работал и добился такого прогресса!»
Следовательно, наибольшее значение имеет вера в развитие. Чтобы учиться на ошибках, целенаправленно расти, вы должны безоговорочно примкнуть к «Партии развития». Как сказал когда-то Херб Брукс, тренер хоккейной команды, которая одолела сборную СССР: «Успеха достигают те, кто верит в победу и готовится к ней. Многие хотят победить, но многие ли из них готовятся к этому? В этом-то и состоит разница»{27}.
В своем отношении к баскетболу я долго был тайным членом «Партии природы». Несмотря на все речи в раздевалке — и мою многолетнюю работу в сфере образования, во время игры я часто скатывался к эссенциалистскому подходу, и голос природной доктрины заглушал все в моей голове.
Бросая мяч мимо корзины, я думал: «У меня всегда было плохо с бросками». Я зарабатывал штрафной и размышлял: «Ну что, опять промахнусь?» И в товарищеских матчах было то же самое: кто-то проскальзывал мимо меня, и в голове проносилось: «Ну вот, опять замешкался».
Как и у многих убеждений, у этого моего отношения горькая и долгая история, которая началась еще в декабре 1991 года. Я играл в школьной команде — тощий парень, едва дотянувший до метра восьмидесяти, — и моей главной функцией было сидение на скамейке запасных. Тогда нашим основным соперником была команда Плезантвиля, где играл выдающийся центровой по имени Отис Хилл. Хилл, ростом за два метра и весом около 90 кг, впоследствии вывел команду Сиракуз в чемпионы Национальной ассоциации студенческого спорта и профессионально играл в баскетбол в Польше.
По нашим заниженным школьным стандартам Хилл был для нас почти что Майклом Джорданом. Он мог в одном прыжке, без разбега, загнать мяч в корзину, и броски его были действительно мощны. Большинству участников нашей команды такое даже не снилось. Уж мне-то точно.
И вот наступил тот пятничный вечер. Мы играли с Плезантвилем в их зале, до отказа заполненном местными фанатами с барабанами, трещотками и горнами. С первых же минут наш угловой защитник Грег Конвей показал себя как нельзя лучше. Трехочковые, броски с разбега, с разворота… В итоге он принес команде почти 40 очков.
В то же самое время наша оборона прижала Хилла. Это настолько потрясло звезду Плезантвиля, что он едва не устроил драку в перерыве. В четвертом периоде мы вели со счетом 55:54. Болельщики были в ярости. Мы, маленькая школьная команда, неожиданно поймали удачу за хвост. А у них был форвард, имевший все шансы попасть в НБА.
А потом, когда до финальной сирены оставалось каких-то 12 секунд, наш тренер Эд Сэндс вывел меня в игру. Честно говоря, за весь сезон я провел на площадке минут десять. Но один из наших игроков был удален, и вот внезапно я оказался в игре, кругом бесновались болельщики, и момент был решающим — мы вели с разницей всего лишь в одно очко.
Наверное, каждый ребенок мечтает о том, как приведет свою команду к победе, совершив блестящий бросок, решающий удар или пробежку из последних сил на последних секундах, и я помню, как стоял, дрожа от возбуждения и разглаживая ладонями шорты.
Сэндс велел мне играть в обороне против разыгрывающего Плезантвиля. «Просто не пускай его к корзине, — сказал он мне. — Не дай ему обойти себя. Закрывай его».
Разыгрывающий получил мяч. Крики и песни болельщиков, грохот барабанов и трещоток заполняли зал до краев. Я до сих пор очень хорошо помню, что произошло. Я держал разыгрывающего, но мне очень хотелось отобрать у него мяч и совершить бросок самому. Иными словами, совет Сэндса влетел мне в одно ухо и вылетел в другое.
И разыгрывающий, кажется, все понял — и в долю секунды пронесся мимо меня и бросил мяч в корзину. Плезантвиль теперь вел, тоже с перевесом в одно очко. Секунды утекали. Игра закончилась. Мы проиграли.
Я помню, что Сэндс был так зол, что отказался пожать мне руку после игры. Спустя много лет, когда мы встретились с ним, оказалось, что он тоже помнит последние моменты той игры так четко, как будто это прошлогодний финал НБА.
— Ты был слишком возбужден и не мог сосредоточиться, — вспоминал он. — Я такой: «Дай ему место, дай ему место!» Но он тебя обошел, и — бум, бросок, свисток, игра окончена.
— Я помню, что вы даже не разговаривали со мной после поражения, — сказал я.
— Вполне возможно, — со смехом ответил Сэндс. — Это могла быть величайшая победа в истории вашей школы, а ты все профукал.
Я перестал играть в баскетбол не из-за того матча с Плезантвилем. Однако именно тогдашний опыт перевел меня в «Партию природы» во всем, что касалось спорта. Он заставил меня думать, что у меня нет спортивных способностей, что я слишком медлительный и у меня плохая координация. Я дал определение своим баскетбольным навыкам — образно говоря, убрал их в коробку и навесил ярлык «Все профукал».
Я пишу об этом не для того, чтобы освежить в памяти школьные годы. Я просто хочу сказать, что ярлыки — часть позиции эссенциализма, а, как говорит Дуэк, эссенциализм — форма стереотипирования.
Если подойти к этой идее с другой стороны, мы заметим, что люди учатся, имея разные цели. Мы можем стремиться к обретению мастерства, к совершенствованию, к оттачиванию своих навыков. При таком подходе нас меньше волнуют ярлыки. Единственное, что нас действительно интересует, — как стать лучше в чем-то.
И наоборот, мы можем сосредоточиться на конкретных полученных результатах — тогда главным для нас становится определенный уровень достижений. Нам хочется доказать окружающим, что мы на что-то способны. Когда людей волнует только результат, они всегда хотят быть победителями. И в конечном итоге оказываются в «Партии природы»: они хотят показать, что победили в большой игре — в генетическом соревновании.
Конечно, есть и промежуточные варианты. Мастерство и результативность вовсе не бинарные противоположности. Контекст, задача, личность — все это оказывает свое влияние на отношение. Проблема состоит в том, что даже несколько шагов в сторону сосредоточенности на результатах уже могут представлять опасность. Мы начинаем видеть в любой задаче угрозу. При подходе, ориентированном на результат, все хорошо, если мы достигаем успеха. Тогда мы считаем себя умными, сильными, стойкими. Но если у нас что-то не получается, пути назад нет — мы начинаем думать, что мы тупые, слабые или немощные.
Чем дальше, тем хуже — и вот уже сосредоточенность на результате делает нас уязвимыми для других опасных заблуждений. Нас начинают притягивать ярлыки. Возьмем, к примеру, Джошуа Аронсона, который очень переживал из-за того, что люди видят в нем, если можно так выразиться, тело с орбиты звезды психологии. Поясню: отец Джошуа, Эллиот Аронсон, — один из наиболее уважаемых психологов в мире. Работая в Гарварде, а затем — в Техасском университете, Эллиот внес свой вклад в развитие теории когнитивного диссонанса, суть которой в том, что люди испытывают дискомфорт, если делают что-то, вступающее в конфликт с их идеалами.
Когда Джошуа поступил в магистратуру Стэнфорда, чтобы изучать психологию, это наследие стало для него источником проблем. Он ощущал себя «жертвой позитивной дискриминации», ему казалось, что его приняли только потому, что его отец был знаменитым академиком. Как-то раз один из магистрантов сказал: «Для нас большая честь, что вы с нами» — и этот комментарий породил у Джошуа смесь злости и страха. «Это было все равно что заявить: „Добро пожаловать, вы в центре внимания“», — рассказывал мне Джошуа.
Со временем Джошуа смог преодолеть свои «проблемы с отцом». Иными словами, он сосредоточился на приобретении мастерства, а не на утверждении себя. Но этот опыт сформировал его интересы как ученого. В магистратуре и позже, во время работы в Нью-Йоркском университете, Джошуа изучал ярлыки, которые используют люди в ходе учения, и показал, что эти ярлыки влияют на результат.
Говоря точнее, люди часто стараются соответствовать ярлыкам, которые сами себе придумали. К примеру, стоит лишь упомянуть о том, что христиане плохо справляются с естественными науками, и результаты учеников, принадлежащих к христианской конфессии, сразу оказываются хуже. И наоборот: женщины гораздо лучше выступают перед публикой, если в помещении есть портреты успешных женщин.
Если люди нацелены на конкретный результат, ярлыки имеют над ними гораздо большую власть. Мы сами загоняем себя в жесткие рамки, говоря: «У меня никогда не получится. Я всегда ошибаюсь. Женщины не умеют произносить удачные речи. Дети известных профессоров всегда получают то, что хотят».
Подобные тревожные мысли — похоронный звон по любым попыткам совершенствования. Они, как ментальный вирус, поражают кратковременную память. Тем же, кто сосредоточен на обретении мастерства, гораздо проще стряхнуть с себя любые стереотипы. Когда мы стремимся к совершенству, нам не нужно ничего доказывать другим — поэтому мы можем лучше сосредоточиться на задаче.
Я беседовал с такими специалистами, как Джошуа Аронсон и Кэрол Дуэк, задолго до того, как начал брать уроки баскетбола. Но, несомненно, их взгляды на обучение оказали влияние на мои установки.
Во-первых, я присоединился к «Партии развития» и смог точнее направить свою мыслительную энергию на процесс отработки бросков. Я старался видеть в любых событиях возможность для совершенствования. Поэтому, когда бросок не удавался, я спрашивал себя: «Правильно ли я встал по отношению к корзине? Я хорошо работал ногами? А руками?»
Так же я старался относиться и к ошибкам. Если кто-то обходил меня в дриблинге, я рассматривал собственную оплошность как вызов: «Как ему это удалось? Как мне остановить его в следующий раз?»
В то же самое время я старался избегать ярлыков. Я не хотел загонять себя в рамки. Они казались мне черными дырами, ведущими прямиком в «Партию природы», и теперь, бросая мяч мимо корзины, я обязательно напоминал себе, что и профессионалы иногда промахиваются.
Постепенно я начал применять и другие, более эффективные подходы к тренировкам. Навыки обучения все глубже проникали в процесс моего развития, и я стал гораздо лучше контролировать свои действия. Иногда я снимал тренировки на видео, чтобы понять, как повысить точность бросков. Также я снимал и затем просматривал видео своей игры в обороне (и понял, что мне нужно наклоняться ниже, чтобы двигаться быстрее).
Тренируясь на площадке рядом с домом, я использовал другую форму мониторинга, отмечая процент удачных бросков, сделанных с разных точек, чтобы лучше отслеживать свой прогресс. Так я заметил, что из угла попадаю пять раз из десяти, а со штрафной линии — шесть из десяти.
Кроме того, я воспользовался рекомендациями специалиста по изучению памяти и игрока в скрабл Беннета Шварца и разбил свои тренировки на части, чтобы превратить их в некое подобие контрольных опросов и работать по принципу практики извлечения. Так, вместо того, чтобы тренироваться раз в неделю, я ходил туда почти каждый день, оттачивая различные навыки. Я ходил туда, даже если было дождливо или холодно. И даже если я мог выделить для тренировки всего лишь 15 минут. И даже если для этого мне приходилось перепрыгивать через цепное ограждение или если это был день после Рождества. Я все равно шел на улицу и тренировался.
Я применял и другие важные стратегии. К примеру, старался довести определенные навыки до автоматизма и повторял штрафные броски снова и снова, совершая одни и те же движения: два шага с ведением мяча, пауза, приседание и выпрыгивание вверх.
Но самое главное — я изо всех сил старался сохранять сосредоточенность на процессе. Моей целью был только мой личный прогресс: улучшить технику подбора мяча, стараться забросить хотя бы один мяч в каждой игре, лучше играть в обороне… Я совершенствовал и свой внутренний диалог и, если вечер выдавался особенно неудачный, обязательно напоминал себе: «Это всего лишь игра».
В какой-то момент все начало срастаться воедино и из кусочков головоломки выстроился рисунок. Я помню тот вечер среды, когда мои броски неожиданно стали попадать в цель. Вот я бросаю из угла — мяч в корзине. Бросаю со штрафной линии — мяч в корзине!
К тому времени мои товарищи по команде уже поняли, что что-то изменилось. В тот вечер один из них спросил меня прямо: «Чувак, ты что, тренировался специально или что?»
На следующее утро я получил письмо от еще одного друга: «Слышал, вчера ты был в ударе».
Вообще-то мне было особо нечего на это ответить. Я и сам знал, что тренировался. Знал, что поверил в себя. Знал, что стал лучше.
Глава 4. Расширение
В 1936 году художник Джексон Поллок записался на семинар в Нью-Йорке. Поллоку тогда было 23 года, это был симпатичный парень с манерами бунтаря. Сам себя он видел эдаким независимым ковбоем с кистью и бродил по улицам Манхэттена в ковбойской шляпе и сапогах, часто напиваясь и буяня, разбивая окна и оскорбляя незнакомцев{1}.
Семинар по живописи проводил мексиканский художник Давид Альфаро Сикейрос. Мастер настенной росписи и убежденный социалист, был еще большим бунтарем, чем сам Поллок. В перерывах между занятиями в школе искусств он участвовал в деятельности марксистской группы. Позже Сикейрос даже участвовал в вооруженном нападении на советского изгнанника Льва Троцкого.
Проводя свои семинары, Сикейрос хотел сподвигнуть молодых художников на эксперименты с красками как носителем информации, помочь отвергнуть то, что он называл властью мольберта. Сикейрос утверждал, что кисти — это просто нелепые палки. Узкие границы деревянных рам его не устраивали. Живопись не должна быть красивой — она должна быть реальной. Сикейрос нередко читал лекции в своей студии, лежа перед студентами на полу в заляпанном красками халате.
«Художник должен работать так же, как рабочий»{2}, — говорил Сикейрос. На протяжении года, пока длились семинары, он подталкивал Поллока и других молодых художников к экспериментам с различными методами изобразительного искусства. Иногда он предлагал им разбрызгивать или разливать краски по холсту, как это делают дети. Песок, пыль, грязь — все шло в дело, придавая работам фактуру и глубину. Сикейрос говорил, что живопись — это форма «контролируемой случайности».
Поллок и Сикейрос, как вечно ссорящиеся братья, во многом не соглашались друг с другом. Так, например, перед отъездом Поллока из Нью-Йорка они подрались на вечеринке, едва не задушив друг друга. Но опыт, приобретенный на семинарах Сикейроса, определенно повлиял на Поллока. Он сам называл свое общение с мексиканцем «великим моментом». Сикейрос также уважал Поллока и вскоре после закрытия семинара послал ему письмо. «Сохраняй терпение, — советовал мексиканский художник. — Скоро наш семинар откроется вновь»{3}.
И семинар действительно открылся — по крайней мере для Поллока, который сумел развить технику разбрызгивания и проливания, или дриппинга, пионером которой был Сикейрос. Поллок с упорством и увлеченностью снова и снова обращался к навыкам, приобретенным на семинаре. Но постепенно он пошел дальше, расширяя метод. Некоторое время он расписывал брызгами краски тарелки. Потом стал использовать дриппинг в уголках своих холстов.
Вместе с искусствоведом Клементом Гринбергом Поллок начал изучать творчество других художников, применявших ту же технику, например Дженет Собель. Позже он обратился к работам Пикассо и сюрреалистов, которые тоже часто разливали и разбрызгивали краски. Как художник, Поллок видел в дриппинге способ выражения эмоций, и, когда журнал Time однажды назвал его работы «хаотичными», он ответил кратким письмом в редакцию: «ЧЕРТ ПОБЕРИ, НИКАКОГО ХАОСА!»
В восприятии большинства картины Поллока выглядят чем-то космическим — видением, посланным художнику ангелами постмодерна. Его слава началась с публикации в журнале Life статьи с фотографиями на четырех страницах, где Поллок изображался одиноким творческим гением, «блистательным новым феноменом американского искусства». Одно из фото в статье представляло самого Поллока, стоящего у стены со свисающей с губ сигаретой — образ, навеянный стилем Джеймса Дина или молодого Марлона Брандо{4}.
Миру нравятся хорошие истории про обреченных на гениальность творцов, и культ Поллока продолжал развиваться. В последней из опубликованных биографий он был назван «квинтэссенцией измученного гения»{5} — а одна из его работ была продана за $10 млн, что примерно равняется стоимости профессиональной спортивной команды.
Но в истории Поллока как гения-бунтаря упускается одна важная вещь — он опирался на методичное обучение. Он развил свою технику живописи и поднял уровень мастерства на основании собственных знаний и умений. «Поллок не единственный художник, экспериментировавший с техникой дриппинга, — пишет в газете The New York Times критик-искусствовед Роберта Смит. — Но только Поллок исследовал все возможности, упорно и методично разрабатывая этот подход»{6}.
В предыдущей главе мы говорили о развитии навыков путем сосредоточенной практики. Но чтобы стать настоящим специалистом, мы также должны расширять сферу своего мастерства. Учение — особенно более глубокие его формы — включает в себя расширение области знаний и сферы профессионализма, и на этой стадии процесса необходимо добиваться углубленного понимания предмета.