Как мы ориентируемся. Пространство и время без карт и GPS

Если исследование Глэдуина сосредоточено на глубине знаний жителей одного атолла в Микронезии, то книга Дэвида Льюиса «Мы, навигаторы» обращает внимание на сходство методов навигации в Южно-Тихоокеанском регионе, которыми пользуются и в наши дни. Он увидел общую для тихоокеанских островов систему, в которой у каждого острова есть свои особенности, будь то этак на Пулувате или навигация по волнам на Ронгелапе. В 1973 г. Финни, а вместе с ним художник и историк Херб Кане (Herb Kāne) и гавайский серфер и гребец на каноэ Томми Холмс решили построить каноэ и доплыть до Таити с помощью традиционных методов навигации и тем самым доказать, что жители островов южной части Тихого океана использовали эти навыки для путешествий через всю Океанию. Их предприятие стало катализатором для зарождающегося гавайского Ренессанса: люди снова стали гордиться традиционной музыкой, искусством, сельским хозяйством и спортом. Писатель Сэм Лоу в своей книге «Хокулеа: возрождение Гаваики» (Hōkūle‘a, Hawaiki Rising) говорил: Кане был убежден, что «каноэ было центром древней культуры – сердцем культуры, которое по-прежнему бьется, – и я думаю, что, если бы смогли заново построить этот главный артефакт, снова вдохнуть в него жизнь и использовать его, от этого разойдутся волны энергии, а вокруг проснутся много связанных с ним культурных аспектов»[237].

Они поставили себе цель собрать 100 тысяч долларов и пригласили помощников для проектирования каноэ. Когда двумя годами позже судно спустили на воду, организаторы экспедиции привезли на Гавайи навигатора из Микронезии по имени Пий Мау Пиайлуг. Он родился в 1932 г., а его отец и дед были искусными навигаторами. Местом его появления на свет был атолл Сатавал в 200 километрах от Пулувата, где Глэдуин несколько месяцев изучал методы навигации жителей Каролинских островов. В восемнадцать лет Пиайлуг прошел обряд пуо, священную инициацию для навигаторов. Но после этого обряд перестали проводить из-за отсутствия учеников, и Пиайлуг начал беспокоиться, что знания будут утеряны и не перейдут к следующему поколению жителей Сатавала. Он подружился с волонтером Корпуса мира Майком Маккоем, который рассказал обо всем Финни. Это оказалось очень кстати; Пиайлуг обладал знаниями, которые не сохранились на Гавайях и которые очень хотела возродить группа молодых людей, в частности Найноа Томпсон, молодой гавайский мореход: он начал учиться у Пиайлуга, одновременно используя ресурсы местного планетария и создавая гибридный метод на основе старинных и современных источников.

Первое успешное путешествие «Хокулеа» на Таити состоялось в 1976 г., и штурманом был Пиайлуг. В 1980 г. Томпсон после нескольких лет обучения провел каноэ на Таити и обратно. Томпсон вспоминал, как один раз он едва не сбился с курса, но в конечном итоге постиг тайну нахождения пути в океане. Однажды ночью, в плохую погоду, он потерял ориентировку и поддался панике. Ему казалось, что он не контролирует ситуацию, и он боялся ошибиться, но вдруг почувствовал луну над головой. И это ощущение убедило его, что он знает, где находится, и он продолжил управлять каноэ. «Я не могу этого объяснить. Образовалась какая-то связь между моими возможностями и моими чувствами, за пределами того, что я мог рассчитать или увидеть своими глазами, – рассказывал он автору книги “Возрождение Гаваики”[238]. – В ту ночь я понял, что существуют уровни навигации, в которых живет дух. Гавайцы называют это наау – руководствоваться инстинктами и чувствами, а не разумом или интеллектом. Словно открывается дверь к знанию и ты постигаешь что-то новое. Но, пока дверь не открылась, ты даже не знаешь, что это знание существует»[239]. В 2007 г. Томпсон, четыре гавайца и еще одиннадцать человек впервые с 1950 г. прошли обряд посвящения на острове Сатавал.



Немногие могли предположить, что 40 лет спустя «Хокулеа» будет по-прежнему на плаву. Но все эти годы жители островов южной части Тихого океана боролись за сохранение традиций навигации, а в некоторых случаях за их возрождение, и эта борьба сопровождалась более широким культурным ренессансом, затронувшим язык, искусство и образование. Они обращались к старейшинам, передавали знания между островами, создавали учебные заведения, клубы каноэ и школы. «Хокулеа» помогло остановить уничтожение культуры, и сегодня на Гавайях, кроме Полинезийского общества морских путешествий, работает еще десяток подобных обществ; такие же организации есть на островах Кука, в Новой Зеландии, на Фиджи, Самоа, Таити и Тонга. На Маршалловых островах открыта школа традиционных ремесел и навигации WAM, а на Каролинских островах – школа Ваагей. Возрождение традиций наблюдается и в неожиданных местах: в Сан-Диего община чаморро, коренных жителей Марианских островов, потратила целый год на постройку традиционного пятнадцатиметрового каноэ из одного ствола красного дерева – первого судна за почти триста лет.

В этих местах использование традиционной навигации – это акт самоопределения и восстановления прав, власти над своей идентичностью, которая раньше принадлежала миссионерам, колониальным властям и туристической отрасли – и даже исследователям и антропологам. На подветренной стороне острова Мауи я беседовала об этом с Калой Танакой Бейбайан, матерью двоих детей, уроженкой Гавайев. Ей было тридцать три. Мы встретились в тихом городе Лахайна, главная улица которого изобилует роскошными бутиками для серфинга, барами для туристов, предлагающими скидку на коктейль «Май Тай», в прибрежном парке в халау, «доме обучения», – деревянном павильоне, крышу которого по традиции покрывают сухой травой или листьями пальм. Земля под нашими ногами когда-то была «королевской», то есть с XVI в. принадлежала вождям и королям Мауи, начиная с вождя Пиилани. После того как в начале XIX столетия Гавайские острова завоевал Камеамеа Великий с флотом из 960 боевых каноэ и армией в 10 тысяч солдат, Лахайна стала столицей королевства. Повернувшись на запад, к океану, я видела риф, где некогда прежде, ловя самые длинные волны на Мауи, каталась на своих папа-хейе-налу, или досках для серфинга, королевская семья. Бейбайан рассказала, что здешних жителей всегда защищало моо, похожее на ящерицу божество; когда в середине 1970-х гг. несколько жителей Мауи решили построить традиционное морское каноэ с двойным корпусом, первое за несколько поколений, они называли его «Моолеле», или «прыгающая ящерица». Лодка, ваа, представляла собой 13-метровое каноэ с корпусами из цельного дерева и стояла в сухом доке неподалеку от нас.

Кала Бейбайан причисляет себя к новому поколению мореходов. «Мы используем и традиционные знания, и науку, и новые эвристические приемы», – говорит она[240]. Я заметила на ее левом предплечье необычную татуировку – черный абстрактный рисунок. Она объяснила мне, что это символы навигации, принятой на Маркизских островах. «Очертания в виде “Т” символизируют осьминога, бога океана Каналоа, щупальца которого присасываются к знанию. Треугольники – это звезды, а птицы подсказывают нам, где находится остров, – сказала она. – Я сделала ее сразу же, как только поняла, что хочу посвятить этому жизнь». Бейбайан двенадцать лет изучала навигацию как помощник штурмана; через два месяца ей предстояло подняться на борт 22-метровой «Хикианалии», сестры «Хокулеа», в качестве капитана и проделать путь от Гавайев до Таити, чтобы встретить «Хокулеа», завершавшее четырехлетнее кругосветное плавание. На берегу Бейбайан преподает школьникам гавайскую навигацию, являясь координатором в сфере образования некоммерческой организации «Сбор катамаранов» (Hui O Wa’a Kaulua), в свое время построившей «Моолеле».

Прадедушка и прабабушка Бейбайан по материнской линии приехали с Окинавы, а отец происходил из семьи рыбаков Лахайны. В конце 1970-х гг. ее отец, Чед Калепа Бейбайан, заинтересовался традиционной навигацией и поехал учиться к Найноа Томпсону. «Я видел, что Найноа всегда обращает внимание на знаки – волны, звезды, ветер, – и пытался увидеть то, что видит он, – рассказывал Чед Сэму Лоу, автору книги «Возрождение Гаваики». – Я знал, что его мир не такой, как у всех остальных, и мне было любопытно, что это за мир. Наблюдая за Найноа, я начал мечтать о том, что когда-нибудь сам стану навигатором. Я понимал, что это почти несбыточная мечта, но решил не терять шанс и узнать как можно больше». Он стал одним из первых членов экипажа «Хокулеа», а весной 1980 г. был в числе четырнадцати человек, совершивших 31-дневный переход от Гавайев до Таити на расстояние около 4 тысяч километров; ориентировались моряки лишь по звездам, ветру, волнам и полету птиц. Когда на горизонте показались верхушки пальм на островах архипелага Туамоту, вспоминал Чед, он почувствовал, словно время повернуло вспять и он вновь переживает путешествия своих предков. «Со мной были мои аумакуа», – рассказывал он[241]. Сегодня он – штатный навигатор Астрономического центра Имилоа на Гавайях.

Морскими путешествиями Бейбайан увлеклась вовсе не под влиянием отца. Она описывает его как тихого человека, редко бывавшего дома – все больше в плаваниях. Он бегло говорил на гавайском, но никогда не учил ее языку. «Когда мы были юными, он никогда не предлагал нам пойти с ним в море. Это была его страсть, и он хотел, чтобы мы сами разобрались в своих желаниях», – объясняла она. Поступив в Гавайский университет в Хило и Мауи, Бейбайан увлеклась традиционной гавайской культурой, в совершенстве овладела гавайским языком и познакомилась с историей своей родины – с тем, как острова заселяли люди, совершавшие дальние плавания. «В двадцать лет я хотела узнать все о морских путешествиях. Я спросила бабушку, она посоветовала поговорить с отцом, а потом [вернулась и] сказала, что я должна отправиться с ним в плавание. Он только что построил каноэ для дальних путешествий».

Первое путешествие – из Оаху в Лахайну – заняло один день и одну ночь. «До этого я была обыкновенной, как все. То есть принадлежала к поп-культуре. Это было мое первое знакомство с другим миром. И я поняла: это намного, намного лучше всего, что мы делаем в обычной жизни. Если просто внимательно слушать, откроется совсем другая история о том, где мы находимся». Бейбайан продолжала учиться и по возможности присоединялась к экипажам каноэ, идущим в дальние плавания. «Поначалу я не знала, что спрашивать. Но с опытом появлялось все больше вопросов, и я вышла на новый уровень. Я уже могла видеть связи. Могла идти вслед за историей, – рассказывала она. – А это вело к очередным вопросам». В 2007 г. она совершила путешествие в Японию на «Хокулеа», и в том же году ее отец и еще четыре человека прошли обряд пуо, который совершил сам Мау Пиайлуг, и стали наследниками традиции мореплавания, насчитывающей более 2 тысяч лет. В 2014 г. Бейбайан была в экипаже «Хокулеа» во время плавания с Гавайских островов на Таити. «Когда я далеко от земли, на каноэ, отрезанная от всех, мой разум меняется. Очень быстро, в первые два дня, я становлюсь другой. Я начинаю видеть, – рассказывает она. – Ты полностью зависишь от того, что видишь, слышишь и чувствуешь. Ни приборов, ни компаса. И мне это нравится. Я не сбиваюсь с курса». Страха не бывает, говорит она. «Я больше нервничаю в последние десять минут путешествия, когда мы возвращаемся в порт».

По мнению Бейбайан, навигация требует и научного знания – геометрии, физики, математики, – и неосязаемых инстинктов, интуиции, которая развивается и укрепляется на опыте и в конечном итоге, к концу жизни, превращается в мастерство. «На самом деле звезды – это самая легкая часть головоломки, – рассказывает она о том, что происходит с ее разумом, когда она прокладывает курс. – Мы не просто счисляем путь, а делаем больше. Это очень сложно. Какая у вас скорость – шесть узлов или семь? Вы должны быть уверены. Вся тренировка нацелена на то, чтобы сформировать в нас эту уверенность, способность к наблюдению». Иногда, объясняла она, применение навигационных навыков больше напоминает духовные практики, а не науку. «Навигаторов, практиковавших традиционные методы, порой называют учеными. Но огромная часть того, что мы делаем, связана с духом. Наука не объясняет духовного». Ее слова напомнили мне рассказ Найноа Томпсона о том эпизоде, когда в 1980 г. во время плавания на Таити на борту «Хокулеа» он едва не сбился с курса, о загадочных «уровнях навигации, в которых живет дух».

Да, Бейбайан выходит в море уже двенадцать лет и вела «Хокулеа» через открытый океан на протяжении 4 тысяч километров, – но дома, на Мауи, она работает официантом в ресторане Feast at Lele на вечернем банкете, где туристов развлекают традиционным танцем хула, иллюстрирующим историю миграции полинезийцев, и угощают свининой калуа и поке. Время от времени она выступает в отеле Westin Ka’anapali Ocean Resort, знакомит гостей со «звездной навигацией». В современном мире почти невозможно зарабатывать на жизнь и содержать семью, путешествуя на каноэ. «Будь общества морских путешествий успешными, тут было бы много каноэ, – говорит она, кивком указывая на пустой океан позади нас. – Каждый день мы встречали бы новую группу детей. – Она ненадолго умолкает. – Страшно подумать, какое хрупкое это знание – ты его потеряешь, если ты не будешь о нем заботиться. Мы боремся изо всех сил».

За 8 тысяч километров от Мауи, на Губернаторском острове, я сидела на травянистом склоне, ела жареных цыплят, мусуби, кимчи и ломти сладкого ананаса и смотрела, как мужчины и женщины танцуют традиционный танец хула; все ждали «Хокулеа». Прошел слух, что скоро каноэ будет проходить мимо острова, и все столпились на берегу, откуда виднелись озаренные солнцем очертания нижнего Манхэттена. Зрители разразились приветственными криками, желая экипажу «Хокулеа» безопасного плавания на следующем этапе путешествия. Затем показалось гигантское каноэ с двумя красными парусами, похожими на клешни краба. Их развевал ветер, и судно шло по волнам пролива с невероятной мощью и скоростью. Когда каноэ поравнялось с нами, один из команды, стоявший на носу, набрал полную грудь воздуха и стал дуть в раковину; громкий звук, подхваченный ветром, понесся над водой прямо к нам.

Диссонанс между гордо плывущим каноэ и стеклом и сталью одного из самых влиятельных экономических центров мира был разительным и прекрасным. Я вспомнила слова Энтони: для жителей тихоокеанских островов само каноэ было островом в океане, и этот остров драгоценен – он дает нам жизнь и делает нас людьми. «Остров в океане» – так можно сказать о каждом из нас. Что такое наша земля, как не каноэ, на котором мы все плывем через космическую бездну, связанные общей судьбой? «Что, если так можно расценить не только Гавайи, – говорил Энтони, – не только Полинезию, не только Тихий океан, но и всех людей на планете?» А потом «Хокулеа», олицетворение прошлого, символ сопротивления настоящему и плавильный тигель, где рождалась надежда столь многих на будущее, исчезло из виду.





Навигация в меняющемся климате




Готовясь к встрече с теми, кто использует традиционные методы навигации в Арктике, Австралии и Океании, я не подозревала, какое место в наших разговорах займет тема изменения климата. Снова и снова сообщества аборигенов, которые я посещала, больше всего страдали от климатических изменений, но лишь позже я до конца осознала, что причина зачастую кроется в их уникальных культурных практиках, таких как устная передача информации следующим поколениям и систематические наблюдения за природой. В некоторых случаях люди могли сравнивать перемены, обусловленные климатом, с коллективным опытом последних нескольких столетий – благодаря непрерывности устной традиции.

В Арктике, где состояние морского льда, погода и температура становятся все более непредсказуемыми, я узнала, что старые охотники – те, кто чаще всего владел искусством навигации, – сообщали о странных природных явлениях, которых они, по их словам, никогда не наблюдали раньше. Старики часто рассказывали иннуитскому режиссеру Захарии Кунуку, что после долгой зимы солнце появляется на небе в других местах и что звезды тоже всходят не там, где всходили раньше. Поначалу Кунук думал, что это шутка, но старики настаивали на своем; должно быть, ось Земли сместилась, говорили они. «Я не обращал на это внимания, но, когда начал снимать документальный фильм “Знания иннуитов и изменение климата” (Inuit Knowledge and Climate Change), люди из других общин начали говорить мне то же самое. Их слова вряд ли принимали всерьез. У иннуитов нет докторской степени, и они не учились в университете». Кунук заинтересовался и вместе со своим соавтором, географом Йеном Мауро, обратился за объяснением к ученым и даже писал в NASA, но получил отказ. В конце концов они нашли ученого из Университета Манитобы, специалиста по атмосферной рефракции. Это своего рода мираж, вызванный изменением плотности воздуха, искажающим свет. Земная ось осталась на месте, но в Арктике изменились внешние признаки небесных явлений, скорее всего, в результате колебаний температуры, вызванных климатическими изменениями. Выяснилось, что у иннуитов уже есть слово для таких миражей, капирангайук, но они не связывали его с тем, что видели в небе. Оно означает «пронзать неправильно» и говорит о том, что, когда охотник бьет острогой рыбу, он должен делать поправку на рефракцию света в воде. «Начинаешь понимать, что они правы», – говорил Кунук.

Научная группа Арктического совета, состоящая из граждан восьми стран, предсказывает, что к лету 2040 г. вся Арктика будет свободной ото льда. По сообщению Клодетт Энгблум-Брэдли, профессора педагогики, юпики на Аляске начинают наблюдать за погодой и предсказывать ее еще в раннем детстве, но изменение климата существенно затрудняет прогнозы. Точно так же в Гренландии в таких деревнях, как Канак, климатические изменения вызвали настоящий хаос: местные жители не знают, куда можно идти и каким приметам верить. Вот что рассказывал газете Washington Post один из местных жителей, Йенс Даниельсон: «Раньше охотникам было достаточно только взглянуть на погоду, чтобы сказать, какой она будет в следующие несколько дней и можно ли идти на охоту. Но сегодня это уже невозможно, потому что погода меняется каждый день, а то и каждый час»[242].

В Южно-Тихоокеанском регионе климатические изменения в прямом смысле приводят в смятение природные ориентиры, используемые для навигации. Преобладающие сезонные ветры ослабевают или постоянно меняют направление. На юге Тихого океана, где живут 10 миллионов человек, подъем уровня моря угрожает лишить людей средств к существованию и даже уничтожить целые острова. На протяжении почти всего XX в. изменения в уровне моря происходили со средней скоростью 1,7 миллиметра в год, но, по данным Межправительственной группы экспертов по изменению климата, в 1990-х гг. эта скорость увеличилась. На таких островах, как Тувалу и Вануату, и на сотнях других реальной стала угроза затопления и эрозии; кроме того, многие атоллы могут полностью уйти под воду. 90 % населения Мальдив, Маршалловых островов и Тувалу живут на земле, которая находится меньше чем в десяти метрах над уровнем моря.

Потенциальные расходы на переселение жителей целых островов невероятно высоки. Как указывает Роберт Маклеман в своей книге «Климат и миграция человека» (Climate and Human Migration), исчезновению земель у целых народов, подобное которому может случиться в Южно-Тихоокеанском регионе, нигде в целом мире нет аналогов. Эти беженцы могут присоединиться к 12 миллионам человек, которые на сегодняшний день не имеют гражданства. «Тувалуанцы не перестанут быть гражданами Тувалу из-за подъема уровня моря, но сам остров может исчезнуть, превратиться в современную Атлантиду, – пишет он. – Никакими международными законами и соглашениями не гарантируется автоматическое предоставление убежища и защита для тех, кто лишился страны из-за подъема уровня моря. Популярные СМИ, неправительственные организации и некоторые ученые используют такие термины, как “экологические беженцы” или “климатические беженцы”, но в международном праве такой категории людей просто не существует»[243].

Собирая материалы для книги, я начала связывать еще один неожиданный аспект взаимоотношений между методами навигации и мировым климатом. В начале промышленной эпохи человечество совершило революцию в транспортных перевозках. Транспорт работал на ископаемом топливе, добываемом из глубин земли, и мы все время увеличивали скорости наших автомобилей, самолетов, кораблей, ракет – средств передвижения, которых наши предки даже не могли представить. За тот же период, от изобретения двигателя внутреннего сгорания до наших дней, мы выбросили в атмосферу столько углерода, задерживающего тепло, что его уровень стал выше, чем за любой период в последние 800 тысяч лет. Другими словами, «транспортная» революция, приведшая к изменениям в методах навигации, отчасти повлекла проблему климатических изменений, а теперь изменения климата, вне всякого сомнения, повлияют на то, как и куда будут ездить люди в ближайшие десятилетия.

Но могут ли культурные практики и знания в области навигации коренных народов быть главным орудием борьбы с климатическими изменениями? Маклеман пишет, что скотоводческие культуры, от Центральной Азии до Лапландии и Сахары, на протяжении многих поколений ведут кочевой образ жизни. У австралийских аборигенов, иннуитов и коренных народов Северной Америки мобильность и миграция – неотъемлемая часть культурных практик и взаимоотношений с природой. Чему можно научиться у тех, для кого мобильность и миграция – часть идентичности, у тех, кто обладает навыками, позволяющими выживать и путешествовать по суше и морю, рассчитывая только на себя? Профессор Колумбийского университета Рафис Абазов писал, что современному миру есть чему учиться у кочевых культур, в том числе отношению к Другому, потому что исследование непохожести и получение от чужаков сведений о земле, лежащей за горизонтом, очень важны для кочевого образа жизни. По крайней мере, коренные народы, похоже, могут многое предложить научному сообществу, если признать их традиции и методы накопления и синтезирования знаний столь же правомерными.

Организация IPCCA («Инициатива по оценке изменения климата в биокультуре коренных народов») утверждает, что для адаптации к современным условиям знания, опыт, мудрость и взгляды коренных народов нуждаются в научном подтверждении. Во всем Южно-Тихоокеанском регионе возрождение традиционной навигации все чаще рассматривается как мощный ответ на угрозу климатических изменений и на конкретные технологические и экономические процессы, которые служат их причиной. Республика Маршалловы Острова стала первым государством региона, решившим к 2030 г. почти на 27 % сократить вредные выбросы от транспорта. Некоммерческий фонд Okeanos Foundation намерен создать на Тихом океане новую транспортную систему, используя сочетания традиционных каноэ, биотоплива и солнечной энергетики, чтобы избавить жителей Океании от зависимости от ископаемого топлива, которое создает угрозу затопления их странам. Общества морских путешествий, негосударственные и некоммерческие организации, школы и общины – все они признали, что традиционные знания и навигация могут быть важными аспектами экологически устойчивого будущего, свободного от ископаемого топлива.



В Южно-Тихоокеанском университете на острове Вити-Леву на Фиджи я посетила офис Исследовательской программы экологического морского транспорта (Sustainable Sea Transport Research Programme) и познакомилась с ее директором, Питером Наттеллом. Программа посвящена разработке транспортных решений с минимальным использованием углеродного топлива, в том числе применению традиционных для Фиджи методов мореплавания к международным коммерческим морским перевозкам, чтобы избавить регион от зависимости от ископаемого топлива. Морской транспорт занимает шестое место по уровню выбросов парниковых газов, и Наттелл считает, что строительство флота из парусных катамаранов поможет создать безуглеродную альтернативу, способную перестроить экономику таким образом, чтобы поддержать традиции и навыки коренных народов. «Современный транспорт, особенно внутренний, все больше становится экологически опасным и никак не связан с богатым историческим и, по всей видимости, экологически чистым наследием технологии строительства судов и мореплавания Тихоокеанского региона», – писал он[244]. Альтернативный взгляд Наттелла состоит в том, что противостояние угрозе климатических изменений и повышения уровня моря в Океании – это дело самой Океании. Но претворение в жизнь его идеи зависит от возрождения почти исчезнувшей традиции постройки каноэ, и именно это привело меня сюда: я собиралась посетить последнюю деревню на Фиджи, жители которой еще помнят, как строить традиционные лодки, тамакау, а также управлять ими и прокладывать путь в океане.

Найти эту деревню Наттеллу помогла какая-то сверхъестественная интуиция. Уроженец Новой Зеландии, Наттелл любил называть себя старым брюзгливым новозеландским моряком. Его общность с жителями Фиджи коренится в глубоком восхищении их мореходными традициями и в любви к океану, который был связующим звеном, посредником между людьми и Богом, между людьми и окружающей средой, между культурами. Морские суда были вершиной достижений общества. Последним рубежом обороны. Их конструкция и функциональность радикально отличались от любой континентальной парадигмы. Их окончательная форма была подобна дзен: максимум простоты, затраты минимальны. Проектированием и постройкой судов на суше занимались не ремесленники, а сами мореходы, которые в перерывах между путешествиями выполняли работу кораблестроителей. Их суда были продуктом культур, не знавших металла, плавание и ходьба были в равной степени важны, а первостепенной задачей считалось выживание на море, а не на суше[245].



Наттелл знал, что Фиджи некогда были частью политической и торговой сети, которая охватывала большую часть Центральной Океании и существовала благодаря большим флотам судов, построенных на островах. Несколько десятилетий Наттелл просто не мог найти сохранившихся свидетельств великого мореходного прошлого Фиджи – ни традиционных каноэ, ни людей, которые умели их строить. Теперь лишь немногие мореплаватели рисковали удаляться за пределы видимости острова или рифа; на смену парусу пришли навесные моторы, а для экономии денег и топлива лодки плавали кратчайшим курсом, независимо от ветров и течений, а также без использования природных ориентиров. Дальние маршруты между островами чаще всего обслуживали паромы, и на некоторые острова они заходили редко или вообще не заходили. Единственным сохранившимся друа оставался «Рату Финау», катамаран, построенный в 1913 г. и в настоящее время хранящийся в Музее Фиджи всего в нескольких километрах от того места, где мы с Наттеллом сидели во время нашей встречи. Однажды он нашел маленький брошенный друа в деревне на острове Кандаву, но никто не знал истории этого судна. В 2006 г. он видел несколько тамакау на фестивале искусств, но не смог проследить, куда направлялись каноэ – они в буквальном смысле исчезли. Поиски в библиотеках и музеях тоже ни к чему не привели. «Судя по всему, культура друа уже принадлежит истории, она – музейный артефакт», – писал он[246]. Ему казалось, что живые мореходные традиции практически уничтожены и от них остались только разрозненные и неполные архивные записи да горстка черно-белых фотографий.

Затем, в 2009 г., случилось чудо. Однажды вечером, когда Наттелл стоял на якоре в заливе Лаукала недалеко от Южно-Тихоокеанского университета, в лучах заходящего солнца на горизонте появился лака, традиционный парус. Вот как Наттелл описывает события того вечера: «Я взял сынишек, прыгнул в шлюпку и поспешил на перехват. Когда мы встретились, смеющиеся моряки, явно с острова Лауа, подняли мальчиков со шлюпки на борт большого тамакау с потрепанным и заплатанным парусом. “Маи, маи лакомаи – эй, каиваи, пошли пить каву”, – поддразнивали они, обогнав меня и скрывшись в зарослях мангров у илистого ручья, в той части берега, которую я всегда считал необитаемой»[247]. Всю ночь, до самого рассвета, Наттелл провел в деревне Корову, впервые беседуя с жителями Фиджи, которые не только плавали на тамакау, но и были последними из островитян, умевшими строить такие суда. Они хвастались, что никогда не пользовались навесными моторами. То, что Наттелл нашел эту деревню мореплавателей, было настоящим чудом, но сам факт, что носители древних традиций живут на никому не известном клочке земли в тени столицы Фиджи – это очень трагично.

Я познакомилась с супругой Наттелла, Элисон, и двумя их сыновьями, представила им своего спутника и двухлетнего сына, и мы все вместе отправились на окраину кампуса и пошли по участку травы между канавой и дорогой, по которой мимо нас проносились машины. Примерно с километр мы шли вдоль дороги, огибавшей залив Лаукала, а затем свернули на грунтовую тропу, ведущую в тенистые мангровые заросли. Первым признаком маленькой деревушки, прятавшейся в зарослях, стали дети, которые выбежали нам навстречу, радуясь новым гостям и малышу-незнакомцу, желавшему с ними поиграть. Мы прошли дальше, и вскоре я увидела пять или шесть маленьких каноэ, вытащенных на берег, а позади них группу домов из бетонных блоков. Мы поздоровались с местными традиционным ни са була винака («сердечное приветствие»), и нас провели на просторную открытую площадку для собраний под ржавой жестяной крышей и расстелили циновки. В центр нашего круга поставили вырезанную из дерева чашу на коротких ножках, и одна из женщин начала готовить напиток кава: налила в чашу воду и бросила туда толченый корень перца опьяняющего, Piper methysticum, отчего получился мутный настой, обладающий психотропными свойствами, – знаменитый расслабляющий «эликсир счастья». Юная девушка налила напиток в половинку кокосового ореха и обошла всех, сидевших вокруг чаши. Прежде чем взять у нее скорлупу ореха, каждый из нас хлопал в ладоши, потом выпивал каву, отдавал импровизированный кубок и снова хлопал в ладоши, три раза. Это церемония севусеву: гостям преподносят каву. Кава – неотъемлемая часть культуры Фиджи, и ее иногда называют ваи ни вануа, «кровь земли».

Легкий ветерок теребил развешанные вокруг сети, и наше внимание переключилось на двух немолодых, за шестьдесят, мужчин. Они сидели на обитых тканью сиденьях, извлеченных из легкового автомобиля или микроавтобуса, и вся обстановка напоминала пир во дворце – старейшины на тронах и мы в роли почтительных подданных. Джуиджуйя Бера и его старший брат Семити Тама были одними из последних, кто умел строить тамакау и друа. Из двух этих лодок самой необычной была друа, длиной метров тридцать, с двумя асимметричными корпусами: дерево, трава, орешник, камень, кость, акулья кожа – и ни крупинки металла. Одна друа вмещала от 200 до 300 человек и могла развивать скорость до 30 километров в час. В мирное время их использовали в целях дипломатии и для перевозки грузов, а во время войны они входили в состав больших флотов и могли таранить лодки врага, прорывать блокаду и перевозить воинов. Флот из каноэ, перевозивший воинов, назывался бола; в 1808 г. 150 каноэ прогнали торговца Уильяма Локерби из Сведл-Бей, а в середине XIX в. в заливе Лаукала, к востоку от того места, где я сидела, видели сразу два бола.

Подобная демонстрация силы осталась в прошлом. В наши дни большинство жителей Фиджи, по всей видимости, видели лодку друа только на местной 50-центовой монете. Но историки по-прежнему считают друа вершиной конструкторской мысли Океании – это каноэ «намного превосходило лодки других островов Тихого океана»[248]. На островах Фиджи последнее морское путешествие на друа совершил отец Беры и Семити, Симионе Паки – в 1992 г., от архипелага Лау до Сувы. Методистский священник и отец шестнадцати детей, он жил на острове Моте и вместе с сыновьями плавал на друа, так что они с юного возраста привыкали к каноэ и учились навигации. Из всего архипелага Лау, где живут лучшие навигаторы Фиджи, жители острова Моте считаются самыми искусными.

Хозяева приготовили еще кавы, и Бера и Семити стали рассказывать, как учились ходить под парусом и прокладывать курс, определяя восток и запад по рассветному или закатному солнцу и по явлению на ночном небе Венеры, Марса, Юпитера или Сатурна. «Волны, направление ветра. Все это помогает в море, – объясняли они мне. – Традиции говорят, в море всегда нужно видеть закат». По пути с одного острова на другой можно ориентироваться по звезде, указывающей нужный курс, пока та не опустится за горизонт, а потом выбрать другую: система звездных траекторий повсеместна в Океании. Местные навигаторы знают течения и розу ветров в архипелаге Лау как свои пять пальцев. В 1989 г. отец Беры и Семити решил, что они должны покинуть остров Моте и плыть в Суву, за триста с лишним километров, где он надеялся открыть бизнес, предлагая прогулки на друа для туристов и жителей Фиджи. Он взял с собой Беру и его брата Метуиселу Буивакалолому и основал деревню на полоске земли, которая никому не была нужна из-за опасности тайфунов и наводнений. В 1993 г. Буивакалолома отплыл назад, на Моте, вернуть тамакау, и пропал в море; месяц спустя его каноэ прибило к берегу. В 2004 г. в море погиб и Паки. У них на родине постепенно прекращали строить каноэ. «На острове нет воды, и нам приходилось плавать даже за ней. Каноэ – единственный транспорт, который мы знали, – объяснял Бера через переводчика. – Так мы учились на острове. Я все видел, развил и привез сюда. Строители каноэ жили на Моте. В восьмидесятых все закончилось. Люди стали надеяться на подвесные моторы. Построить каноэ нелегко. Нужно идти туда, где нет дорог, рубить деревья, готовить такелаж. Нужны деньги. Мы оставили остров и последнее каноэ, которое я построил, и все. Каноэ больше не было».




Три года тому назад к Бере и Семити приезжали продюсеры из кинокомпании Walt Disney. Джон Маскер и Рон Клементс, создатели таких анимационных блокбастеров, как «Русалочка», «Аладдин» и «Холодное сердце», собирали материал для «Моаны». Они привезли мешок пластмассовых игрушек для деревенских ребятишек и несколько сотен долларов, пили каву и расспрашивали о кораблестроении на Фиджи, о традиционных знаниях и навигации. Жители деревни подписали контракт с юристами продюсеров, уверенные, что будут получать ежемесячные выплаты в обмен на информацию, сообщенную Маскеру и Клементсу, и эти деньги наконец позволят им начать туристический бизнес, о котором они давно мечтали, и построить на Фиджи первое за несколько десятилетий друа. Появились первые рекламные ролики фильма с катамараном тамакау, подобным тому, что продюсеры видели у берега деревни в Суве, но деньги так и не пришли. В конце ноября 2014 г. Наттелл встретился с разочарованными жителями деревни Корову, а затем отправил электронное письмо Маскеру, напомнив, что просил их не лишать деревню интеллектуальной собственности на свое наследие и традиционные знания. Наттелл говорил о полной горькой иронии истории с «Моаной» для общины Корову: «Сдается мне, “Дисней” собирается пустить по всему свету новое придуманное каноэ, чтобы потом радоваться успеху и прибыли. Самое печальное – увидеть, как деревенские ребятишки играют со сломанным пластмассовым тамакау, сидя на корпусе настоящего тамакау, который покачивается на волнах прилива и уже давно сгнил».

И действительно, студия Disney уже заключила соглашения с LEGO, Subway и другими производителями игрушек. Компания выпустила для Хеллоуина костюм персонажа по имени Мауи: коричневая рубашка, брюки и парик, превращавшие того, кто их надевал, в темнокожего, покрытого татуировками, длинноволосого полинезийского полубога. Возмущение этим костюмом было столь велико, что киностудия публично извинилась и изъяла его из продажи, заверив публику, что с огромным уважением относится к культуре островов Тихого океана, послужившей основой для фильма. Фильм вышел на экраны в 2016 г. и за два дня собрал более 56 миллионов долларов. За следующие девять месяцев сборы составили 638 миллионов. Но общине деревни Корову пришлось несколько лет ждать хоть какой-то компенсации; в конечном итоге компания Disney сделала пожертвование в фонд, созданный для строительства каноэ. За это время старший сын Наттелла использовал небольшое наследство, полученное после смерти бабушки, для финансирования работ по постройке друа.

Я спросила, почему община решила поделиться своими знаниями с продюсерами компании Disney. Джим, племянник Беры, сидевший рядом со мной, объяснил: «Некоторые хотят сохранить секрет. Нам это не нравится. Мы считаем, что тот, кого кормит море, не должен лгать, и тогда океан его защитит. Это против нашей веры. Вот почему океан нас защищает. Океан – это сила и любовь. Океан чистый, могущественный и добрый. Океан может быть опасным, если пойти против него. Вот чему учили старики и наш отец». Знания нельзя продавать. «Ими нужно делиться», – прибавил Бера.

Затем беседа перешла от компании Disney к Парижскому соглашению по климату, подписание которого должно было состояться через пару недель. Уже настала ночь, сын крепко спал у меня на коленях, а на лица моих собеседников падал свет от нескольких электрических лампочек. На совещание в Париж направлялась делегация, представляющая коренные народы, в составе которой был и представитель из Корову. Наттелл указал на сидевшего в кругу молодого человека, который приехал в Корову учиться строить каноэ. Он был из Тувалу, маленькой островной страны к северу от Фиджи, которая может серьезно пострадать от подъема уровня моря и, по некоторым оценкам, стать необитаемой уже в следующем веке. «Даже если завтра прекратятся все выбросы в атмосферу, Тувалу все равно окажется под водой, – сказал Наттелл. – Если ему придется эмигрировать, он уплывет на своей лодке? Его предки могли уплыть куда хотели. А теперь мы улетаем на “Боингах”. – Он помолчал. – Как нам сохранить достоинство в этом кризисе?»

Кава пропитала мой мозг, а в воздухе словно висел невысказанный вопрос, настойчивый и пугающий. Возможно, мы преувеличиваем и традиции древнего мореходства не смогут стать ответом на климатические изменения; сами по себе они бессильны снизить выбросы углекислого газа, да и люди не обменяют свои машины и самолеты на парусники. Но мне пришла мысль: а что, если бы мы более критически относились к своему перемещению в пространстве? Что, если бы мы учитывали, как технология влияет на наш выбор и какое воздействие она оказывает на окружающую среду в мировом масштабе? Что, если бы мы уделяли больше внимания природе, наблюдали за ее ритмами и изменениями, обменивались этой информацией с другими? Что, если бы мы поддерживали связь с теми местами, где живем и путешествуем, заботились о них? Похоже, это имело очень большое значение.

Было уже поздно, дети ушли спать, и мы наконец поблагодарили хозяев, попрощались, вернулись к машине, ждущей нас в темноте, и поехали по шоссе, огибающему южную оконечность Вити-Леву. Я сидела на заднем сиденье, пытаясь собраться с мыслями. Меня потрясла хрупкость культурных практик и традиций, находящихся на грани исчезновения, и суровое напоминание об антропогенных изменениях климата, которые на Фиджи уже невозможно игнорировать. В то же время я была необыкновенно счастлива, согретая дружелюбием и гостеприимством Беры и Семити (и, несомненно, вольно текущей кавой), которые снова поделились своими мыслями и знаниями с незнакомцами. Они хотели отдать другим то, что знают сами, и их достоинство и наивность словно противостояли цинизму нашего мира. Я посмотрела в окно автомобиля, увидела звезды в небе и вспомнила отрывок из книги невролога Оливера Сакса. В 1990-х гг. Сакс приехал в Микронезию, на атолл Пингелап: от того места, где мы теперь ехали, до него было три с лишним тысячи километров. Он надеялся выяснить, почему на острове так много дальтоников, людей, не различавших цвета. В один из вечеров он вместе с островитянами пил сакау – так в той части Микронезии называют каву. Сакс описывает этот эпизод в своей книге «Остров дальтоников»:

Кнут, сидевший рядом со мной, называл светившие над нашими головами звезды: Полярную звезду, Вегу и Арктур. «Этими звездами, – сказал Боб, – полинезийцы пользовались, когда плыли на своих проа под небесным сводом». Чувство сопричастности к их путешествиям, к пяти тысячам лет путешествий, переполняло меня. Я всем существом ощутил историю полинезийцев; их историю, снизошедшую на всех нас, сидевших лицом к океану… Только тогда до меня дошло, что мы все словно окаменели, но окаменели сладко, мягко и стали, если можно так выразиться, ближе к своей подлинной сущности[249].





Мозг на GPS




В 1960-х гг. психолог Джулиан Стэнли решил выяснить, чем гениальные дети отличаются от остальных. Какова природа их интеллекта и что делает их такими одаренными? Он запустил проект под названием «Исследование математически одаренной молодежи», и через полвека исследований выяснилось, что лучший способ воспитать умного ребенка – способствовать развитию его пространственного мышления. Для этого подходят упражнения, требующие представить предметы под разными углами зрения, мысленно манипулировать изображениями или находить связи между ними.

На протяжении нескольких десятилетий Стэнли и его коллеги следили за достижениями 5 тысяч детей, продемонстрировавших необыкновенно высокие результаты стандартного теста на проверку академических способностей, – некоторые из этих детей вошли в 0,01 % лучших. С самого начала Стэнли интересовал вопрос, насколько успешнее способность понимать и запоминать пространственные взаимоотношения между объектами может предсказывать будущие достижения и интеллект, чем другие проверенные на тестах навыки, например уровень речевого мастерства. Он регулярно проверял участников эксперимента на пространственный интеллект, и, как сообщал в 2017 г. журнал Nature, исследователи решили сравнить результаты тестов с тем, сколько патентов на изобретения получили испытуемые – многие из которых достигли немалого успеха в профессии – и сколько статей в рецензируемых журналах они опубликовали. Оказалось, что эти показатели очень тесно связаны – настолько тесно, что Дэвид Любински, руководитель группы исследователей, сказал корреспонденту журнала: «Думаю, [способность к ориентированию в пространстве] может быть для всех нас источником широчайших возможностей, – а мы не пользуемся им и совершенно ничего о нем не знаем»[250]. Похоже, чистый интеллект тесно сплетен со способностью нашего мозга к познанию пространства.

Это открытие пришлось на то время, когда молодые люди в большинстве своем все меньше нуждаются в тренировке навыка навигации в пространстве. Как говорила мне нейробиолог Вероника Бобот, она начала подозревать, что современный образ жизни – малоподвижный, основанный на привычках, зависимый от технологии – меняет то, как дети и даже взрослые используют свой мозг. Бобот, научный сотрудник Университетского института психического здоровья им. Дугласа и адъюнкт-профессор кафедры психиатрии Университета Макгилла, двадцать лет изучала пространственное восприятие человека и убеждена, что мы все меньше и меньше тренируем свой гиппокамп и последствия этого могут быть пагубными. «У людей с уменьшенным объемом гиппокампа выше риск посттравматического стрессового расстройства, болезни Альцгеймера, шизофрении, депрессии, – объясняла она мне. – Долгое время мы думали, что болезнь вызывает уменьшение гиппокампа. Но исследования показали, что уменьшение объема гиппокампа предшествует заболеванию»[251].

В основу докторской диссертации Бобот легла работа, которую она выполнила вместе с Линном Наделем, соавтором книги «Гиппокамп как когнитивная карта». «В то время все хотели исследовать гиппокамп – единственную структуру мозга, о которой было известно, что она связана с пространственной памятью», – отмечала она. В середине 1990-х гг. в Университете Макгилла, где Бобот тренировала память крыс, ее коллеги Норман Уайт и Марк Паккард открыли еще одну такую область – хвостатое ядро. Бобот заинтересовалась возможными следствиями из этого открытия. А что, если для разных стратегий навигации люди используют разные структуры мозга? Она начала ставить эксперименты с участием людей, чтобы понять, за какие стратегии отвечает гиппокамп, а за какие – хвостатое ядро. Выяснилось, что стратегии, соответствующие разным отделам мозга, радикально отличаются друг от друга.

«Гиппокамп участвует в пространственном обучении, при котором мы находим путь с учетом взаимоотношений между ориентирами, – объясняла Бобот. – Запомнив их взаимосвязь, вы можете проложить новый маршрут к любому месту в окружающей среде из любого исходного пункта. Пространственная память носит аллоцентрический характер, не зависящий от начальной точки. Вы используете пространственную память, когда можете мысленно представить свое окружение. Именно тогда вам и помогает ваша внутренняя карта – и по ней вы находите путь». Однако хвостатое ядро не участвует в создании когнитивных карт – эта структура формирует привычки. С ее помощью мозг может запомнить последовательность действий при движении к определенной цели, например, «повернуть направо на перекрестке у продуктового магазина» и «повернуть налево у высокого белого дома», формируя память по принципу «стимул – реакция». Поясняя, как работает хвостатое ядро, Бобот попросила меня представить дорогу до ближайшей булочной. «Каждый день вы идете одним и тем же маршрутом, и в какой-то момент ваши действия становятся автоматическими. Вы больше о них не думаете. Вы не спрашиваете себя, где нужно свернуть. Управление переходит к автопилоту. Вы видите белый дом, и он как стимул запускает реакцию: повернуть налево, чтобы дойти до булочной».

На первый взгляд эта стратегия похожа на эгоцентрическую, но на самом деле она существенно отличается от нее. По мнению Бобот, существует три типа стратегий «стимул – реакция», и эгоцентрическая лишь одна из них. «Эгоцентрическая стратегия предполагает последовательность правых и левых поворотов, которая начинается с исходного пункта: выйдя из дома (стимул), нужно повернуть направо (реакция). Различают также стратегию маяков, когда вы можете достичь цели из разных исходных пунктов: высокое белое здание – маяк (стимул), и вы идете к нему, на каждом перекрестке поворачивая в его направлении (реакция). Третий тип стратегии «стимул – реакция» встречается чаще всего: последовательность поворотов как реакций на разные ориентиры в окружающей среде». Несмотря на то что для успешной навигации хвостатое ядро использует повторение, его стратегия – не пространственная. Главное отличие состоит в том, что при ней не запоминаются взаимоотношения между ориентирами в окружающей среде, отчего проложить новую траекторию невозможно. Хвостатое ядро всего лишь подает сигнал – налево или направо – в ответ на некий сигнал, без участия активного внимания.

Эволюционная теория убедительно объясняет, почему природа изобрела эту иную цепь (на первый взгляд более простую): вам не нужно вспоминать маршрут или делать умозаключения об окружающем пространстве каждый раз, когда вы идете домой. Преимущество этой стратегии в том, что не нужно производить расчеты и принимать решения – или даже задумываться, куда мы идем и как туда попасть. Автопилот работает быстро и эффективно. «Мне не нужно думать, и это здорово!» – говорит Бобот. Впрочем, она также обнаружила отрицательную корреляцию между двумя стратегиями: для перемещения в пространстве мозг человека использует либо гиппокамп, либо хвостатое ядро, но никогда не включает эти области одновременно. Значит, отдавая предпочтение одной, мы реже обращаемся к другой, и, подобно тому как крепнущая мышца компенсирует слабость других, со временем определенная цепь становится преобладающей.

Ученым уже известно, что с возрастом меняются и те стратегии, которые мы применяем для перемещения в окружающем мире. В детстве и юности мы исследуем новые пространства, но со временем все больше ходим по знакомым маршрутам и возвращаемся в те места, которые почти не требуют когнитивной обработки, – мы меньше пользуемся гиппокампом. По всей видимости, жизнь каждого движется по этой траектории – от применения пространственных стратегий гиппокампа ко все большей автоматичности. Бобот с коллегами обнаружила эту закономерность в исследовании 599 детей и взрослых, сравнивая стратегии, которые те выбирали для решения задач. Выяснилось, что дети использовали пространственные стратегии гиппокампа в 85 % случаев, тогда как взрослые старше шестидесяти лет прибегали к этой стратегии для прохождения виртуального лабиринта лишь в 40 % случаев. Однако оставался вопрос, приводит ли предпочтение одной из стратегий к физиологическим различиям в плотности серого вещества и в объеме гиппокампа.

В 2003 и в 2007 гг. Бобот и несколько ее коллег опубликовали в журнале Journal of Neuroscience результаты двух исследований, посвященных измерению активности гиппокампа и хвостатого ядра и объема серого вещества в них. Исследователи имитировали классический пространственный тест для мышей и применили его к людям, создав радиальный лабиринт в виртуальном пространстве и предложив участникам эксперимента пройти его; активность мозга испытуемых регистрировалась с помощью функциональной МРТ. Как и ожидалось, у тех, кто использовал стратегии пространственной памяти, наблюдалась повышенная активность гиппокампа, а у тех, кто использовал стратегию «стимул – реакция», – повышенная активность хвостатого ядра. Но затем исследователи сделали следующий шаг и измерили у каждого из испытуемых морфологические различия этих двух областей мозга. У тех, кто использовал пространственные стратегии, чаще всего обнаруживалась большая плотность серого вещества в гиппокампе. Верно было и обратное: у тех, кто предпочитал стратегию «стимул – реакция», серого вещества было больше в хвостатом ядре. Но сами по себе эти результаты могут ни о чем не говорить. Скорее всего, мастера навигации умеют проявлять гибкость в выборе стратегии: переключаться на автопилот, когда нужны скорость и эффективность, и задействовать когнитивное картирование, чтобы решить новые задачи и преодолеть трудности, встречающиеся на пути. Но что происходит, если мы постоянно предпочитаем стратегию хвостатого ядра, отказываясь от стратегии гиппокампа? И что, если такое предпочтение не просто свойственно отдельным людям, а для него характерен, скажем так, эндемический охват?



По мнению Бобот, не исключено, что условия современной жизни приводят к тому, что мы меньше тренируем гиппокамп и все чаще рассчитываем на хвостатое ядро. «Возможно, в прошлом мы вообще не включали автопилот. Работа в одном месте и размеренная жизнь – это относительно новое явление. Индустриализация научила нас извлекать пользу из системы “привычка – память – научение”», – говорит она.

Помимо социальных перемен, объем гиппокампа могут уменьшить хронический стресс, невылеченная депрессия, бессонница и злоупотребление алкоголем. Исследователи уже смогли ясно показать, что одно лишь тревожное состояние негативно влияет на пространственное обучение и память у крыс. По всей видимости, стресс и депрессия воздействуют на нейрогенез в гиппокампе, а тренировки укрепляют память и способность к обучению, помогают сопротивляться депрессии, помогают образованию новых нейронов. Было продемонстрировано, что у пациентов с посттравматическим стрессовым расстройством уменьшен объем гиппокампа, а после эффективного лечения, например с помощью депрессантов и перемены окружающей обстановки, объем гиппокампа увеличивался.

Широкое распространение этих заболеваний заставило Бобот предположить, что к тому времени, как дети становятся взрослыми, гиппокамп у них уже слегка «усыхает», что делает их склонными к когнитивным, эмоциональным и поведенческим нарушениям. И действительно, чрезмерное использование стратегий навигации «стимул – реакция», по всей видимости, соотносится с целым рядом пагубных, хотя, казалось бы, не связанных между собой типов поведения. Поскольку эти нейронные цепи расположены в полосатом теле, области мозга, участвующей в формировании зависимости, Бобот задалась вопросом: нет ли у людей, использующих для навигации стратегию «стимул – реакция», отличий в злоупотреблении алкоголем или наркотиками по сравнению с теми, кто предпочитает пространственные стратегии? В 2013 г. она провела исследование с участием 55 молодых людей, и результаты показали: у тех, кто предпочитал стратегию «стимул – реакция», уровень потребления алкоголя в расчете на годы жизни был в два раза выше, а также они чаще курили сигареты и марихуану. В другом исследовании, где приняли участие 255 детей, Бобот обнаружила, что дети, у которых наблюдались симптомы дефицита внимания и гиперактивности, были склонны выбирать стратегии с использованием хвостатого ядра. Не так давно Бобот и ее коллега Грег Уэст показали, что 90 часов видеоигр в стиле action в лаборатории приводят к уменьшению гиппокампа у молодых людей, которые используют хвостатое ядро, – это первое однозначное свидетельство того, что наше поведение способно оказать негативное воздействие на гиппокамп.

Но серьезнее всего связь между болезнью Альцгеймера и гиппокампом, впервые выявленная в конце 1980-х гг. Атрофия гиппокампа ассоциируется с нарушением памяти в пожилом возрасте, а нейровизуализация показала, что у пациентов с клинически диагностированной болезнью Альцгеймера атрофия наблюдается почти всегда. Более того, уменьшение объема гиппокампа и соседней энторинальной области коры может быть предвестником болезни Альцгеймера, которая разовьется через несколько лет. Это неудивительно в свете установленных связей между повреждением гиппокампа у пациентов с амнезией и потерей пространственной памяти. Пациенты с болезнью Альцгеймера постепенно лишаются не только памяти, но и личности. Но один из первых симптомов заболевания состоит в том, что люди не могут найти дорогу, не знают, где лежат их вещи, или забывают, где они находятся и как сюда попали.

Возможно, в связи гиппокампа с болезнью Альцгеймера играют роль и генетические факторы. Еще в 1993 г. исследователи выделили ген риска для болезни Альцгеймера – аполипопротеин E, или ApoE. Через год обнаружилось, что аллель этого гена (ApoE2) ассоциируется с пониженным риском и более поздним развитием болезни Альцгеймера, поскольку замедляет атрофию гиппокампа. В то же время другой аллель (ApoE4) указывает на повышенный риск заболевания. У молодых людей с «хорошим» аллелем отмечается большая толщина энторинальной области коры, от которой поступают входные сигналы к гиппокампу, да и сам гиппокамп у них больше. В недавней работе Бобот изучала корреляцию когнитивных способностей у взрослых молодых людей с присутствием этих генетических особенностей. Она генотипировала 124 молодых человека и протестировала их на виртуальном радиальном лабиринте: испытуемые с «хорошим» аллелем чаще использовали пространственную стратегию гиппокампа, и в этой области мозга у них было больше серого вещества.

Генетическая предрасположенность способна ограничить атрофию. Но может ли активное использование когнитивной пространственной функции предотвратить деградацию? Бобот считает, что раннее вмешательство, направленное на тренировку пространственной памяти, на самом деле способно снизить скорость прогрессирования болезни Альцгеймера, а хорошая пространственная память может защитить людей от этого заболевания. У пожилых людей, использующих пространственную память, гиппокамп активнее и больше, а когнитивных нарушений у них меньше. Бобот уже выяснила, что у испытуемых, использовавших пространственные стратегии, меньше риск деменции, что подтверждает тест по Монреальской когнитивной шкале, предназначенный для выявления когнитивных нарушений на начальной стадии. Сейчас она пытается разработать методы обучения, которые помогут людям улучшить пространственную память и когнитивные способности. Среди рекомендаций – физические упражнения, средиземноморская диета, богатая жирными кислотами омега-3, медитация и глубокое дыхание, а также достаточная продолжительность сна. Но самое главное, она рекомендует активно строить когнитивные карты. Выбирайте новые улицы и прокладывайте короткие маршруты, регулярно представляйте окружающее пространство с ориентирами как картинку с высоты птичьего полета, встраивайте в повседневную жизнь новые действия и маршруты. Польза от здоровья гиппокампа, по всей видимости, очень велика. «Некоторые исследования показывают, что люди с большим объемом гиппокампа лучше контролируют свою жизнь, – говорит Бобот. – Что это значит? Одно из объяснений в том, что, если у вас хорошая эпизодическая память, вы лучше помните, что произошло. А если вы лучше помните, что произошло, то можете вспомнить о том, что нужно сделать ради желаемого результата и каких ошибок избежать, и вы владеете собой, меньше нервничаете и лучше справляетесь с тем, что происходит в вашей жизни. Контроль – это механизм противостояния неприятностям».



Осенью 2017 г. Бобот и десять других исследователей опубликовали отчет «Глобальные детерминанты навигационных способностей»[252], в котором проанализировали результаты теста на пространственную навигацию для 2,5 миллиона человек во всем мире, пытаясь выявить сходные характеристики когнитивных способностей в разных странах. Одним из авторов и архитекторов исследования был Хьюго Спирс, нейробиолог из Университетского колледжа Лондона, который десятью годами раньше изучал мозг лондонских таксистов, выяснив, что в их гиппокампе больше серого вещества, чем в гиппокампе водителей автобусов. На ежегодной конференции в Бостонском университете, которую устраивала Ассоциация реки Чарльз по проблемам памяти (Charles River Association for Memory), Спирс представил результаты своей последней работы. Среди гостей был ряд известных исследователей памяти, в том числе Говард Айкенбаум. Данные в исследовании Бобот и Спирса были получены с помощью видеоигры Sea Hero Quest. Игра, которую можно загрузить на любой смартфон или планшет, представляет собой замаскированную задачу на ориентирование в пространстве. Цель – управлять кораблем, искать морских существ и фотографировать их. Сделать это можно двумя способами: игрок может следовать по извилистому фарватеру, а затем сделать снимок в направлении точки, с которой он начинал движение, или запомнить карту с последовательностью промежуточных пунктов, через которые нужно пройти. Первый способ – это пример навигационного счисления (или интегрирования по траектории), а второй исследователи назвали нахождением пути. Спирс сообщил, что игру проходили 3 миллиона раз люди в возрасте от 18 до 99 лет в 193 странах, от Индии до Америки и от Бразилии до Австралии. Результаты оказались поразительными.

Данные показывают, что способность к пространственной навигации начинает ухудшаться довольно рано, приблизительно в девятнадцать лет, а затем спад продолжается. Сельские жители показывали гораздо лучшие результаты в игре. Что касается стран, то жители Австралии, Южной Африки и Северной Америки справлялись лучше, но настоящими мастерами показали себя скандинавы. Игроки из Финляндии, Швеции, Норвегии и Дании продемонстрировали лучшие навыки навигационного счисления – наряду с австралийцами и новозеландцами. Как это объяснить? Спирс продемонстрировал точечную диаграмму, отображавшую зависимость между ВВП на душу населения и навигационными способностями. Возможно, это связано с такими факторами, как здравоохранение, образование и богатство. Но действительно показательным фактором служит не высокий ВВП, а распространенность такого вида спорта, как ориентирование, где спортсмены используют карту и компас, чтобы пройти определенное количество контрольных пунктов на открытой местности. Так получилось, что ориентирование очень популярно в Скандинавских странах. Спирс указал, что количество медалей чемпионатов мира, выигранных спортсменами Скандинавских стран с 1966 по 2016 г., коррелирует с результатами игроков в Sea Hero Quest.

Один из участников конференции указал на вероятность того, что данные исследования искажены, потому что добровольно решать эту задачу согласится только человек, уверенно себя чувствующий в виртуальной реальности. Мне было интересно, учитывали ли эти данные также доступ к интернету или к компьютеру. Что, если лучшие навигаторы из трех миллионов людей, игравших в игру, были худшими из всего возможного спектра? К слову, американский лингвист Эрик Педерсон протестировал навык навигационного счисления у мужчин и женщин из клубов грибников в Нидерландах, предложив им указать, где находится их машина, после того как они прошли несколько километров по лесу. И даже несмотря на умение грибников находить пищу «во внешнем мире», точность их ориентирования не шла ни в какое сравнение с той, какую показали исследования коренных народов Австралии или Мексики. «В аспекте навигационного счисления, – писал лингвист Стивен Левинсон, – эти оценки показывают, что участники эксперимента не имели четкого представления о своем местоположении на ментальной карте окружающей местности и не интегрировали эту локальную карту в знакомый им большой мир»[253]. Голландские грибники не искали дорогу назад, предпочитая идти в одном направлении, а затем возвращаться по своим следам.

Игра Sea Hero Quest была создана не для того, чтобы изучать навигационные стратегии разных стран или разных культур. Ее придумали для сбора данных, которые помогут создать средства диагностики для болезни Альцгеймера. В мозге человека память и восприятие пространства тесно связаны, и Спирс и его коллеги надеются, что разработка общего критерия для пространственной навигации – критерия, способного стать нормой, – позволит делать точные предсказания о навигационных способностях человека на основании его возраста, пола и национальности. Врачи обычно используют языковые тесты для диагностики ранних стадий деменции или болезни Альцгеймера, но проверка на соответствие этим индексам и способности к восприятию пространства, вероятно, могла бы выявить предрасположенность к когнитивным нарушениям или их ранние признаки.

Я пришла к Спирсу в его кабинет в Университетском колледже Лондона, чтобы поговорить о гиппокампе и его роли в формировании памяти. «Многие исследователи, несколько тысяч, работают с пространственной навигацией и пространственными задачами у крыс и мышей. Но их не интересует само пространство; они используют его, чтобы добраться до памяти, – размышлял он. – Я начинал с исследования памяти, но затем меня привлекло пространство. Мне всегда нравились карты, и я задумывался над тем, как мы находим дорогу. Здесь кроется удивительный философский элемент. Что такое пространство? Что такое место?»[254] Я вдруг подумала, что Sea Hero Quest умело маскирует медицинский тест под видеоигру, но гениальность ее в том, как она эксплуатирует связь между пространством и памятью, используя одно, чтобы добраться до другого.

Так почему, спросила я, мы думаем, что навигация тесно связана с эпизодической памятью в мозге? «О’Киф и Надель рассматривали пространство как нечто такое, к чему можно прикрепить объекты, потому что оно стабильно, – ответил Спирс. – Так что они с памятью единая, тесно связанная система. Пространство – это строительные леса, благодаря которым вы добавляете свои воспоминания на карту».



Спирс рассказал мне, что его часто спрашивают, не портят ли наш мозг приборы спутниковой навигации. Он всегда отвечает, что важно понимать разные способы применения этих технологий. Использование Google Maps на телефоне, чтобы найти дорогу к какому-либо месту, ничем не отличается от использования бумажных карт; указание последовательности поворотов, чтобы попасть в пункт назначения, – это совсем другая история. Весной 2017 г. в журнале Nature Communications были опубликованы результаты исследования Спирса, и они показали: если мы добираемся до того или иного места с помощью GPS, это, по существу, отключает определенные области мозга, в том числе гиппокамп. «Наши результаты соответствуют моделям, в которых гиппокамп симулирует перемещение по будущим возможным траекториям, а префронтальная кора помогает нам планировать, какие именно траектории приведут к месту назначения, – объяснял Спирс корреспонденту журнала. – Когда у нас есть технология, подсказывающая, куда идти, эти области мозга просто не реагируют на уличную сеть. В этом смысле наш мозг перестает интересоваться окружающими нас улицами»[255].