Янтарь в болоте

– Алёна! – Воевода нашел ее взглядом, шагнул ближе.

Алатырница невольно просияла улыбкой, счастливая уже оттого, что он вообще пришел, что она его видит. Но одновременно с этим жадно вглядывалась в лицо, пытаясь по нему прочитать, с чем и зачем пришел.

Выглядел Янтарноглазый взъерошенным, кажется, опять с мокрыми волосами. Штаны, мятая рубаха – вся одежда, ноги босые, и повязки на лице нет в помине, а взгляд шальной, дикий, и в волосах длинные черные искры проскакивают – верный признак, что янтарь на волю рвется, почти не слушаясь хозяина. Волей-неволей о худшем подумаешь, явно ведь не в себе!

Да он и был не в себе, потому что ночь выдалась сложной. Конечно, воевода не смыкал глаз не как Вьюжин, ради службы на благо Белогорья, мучили его исключительно личные заботы, но легче от этого не делалось.

Когда боярин забрал Алёну и потребовал отложить разговор до утра, Олег так растерялся, что и не подумал настаивать. А потом растерялся еще больше, когда Вьюжин огорошил своим советом хорошенько подумать, потому что как раз этого Рубцов поначалу и не сделал. И только после тычка воевода запоздало задал себе вопрос: а что ему вообще от боярина надо-то? И разумного ответа не нашел, так что молча развернулся и, бездумно переставляя ноги, зашагал обратно к себе в покои.

Правильно сказал Вьюжин, правильно сказала тогда Алёна. Он ее невестой назвал не думая, чтобы от злых языков защитить. Потому что девочка она хорошая, и тошно было представить, как ее за глаза славить станут, и так вон обижают местные змеищи. А он не совсем одеревенел, чтобы равнодушно к такому относиться. Офицер же, а не хрен собачий, как говаривал капитан, вот и выдался случай об этом вспомнить.

А что раньше не особо-то об этом думал… Так и повода не было! Алёна не такая, как все те жены и вдовицы, с которыми он при дворце дело имел. И вроде бы не девица, а все равно было отчего-то стыдно за праздничную ночь. Обидеть-то он ее вроде никак не обидел, и довольная была, и понимала прекрасно, к чему все шло… А все равно чувство, как будто он честную девушку попортил. Он потому и сторонился ее неосознанно с праздника, что в глубине души не по себе было.

Неудивительно, что невестой ее назвал. Совесть, будь она неладна. А теперь вроде как полагалось облегченно вздохнуть, потому что широкий жест этот оказался никому не нужен. И совести бы по этому поводу полагалось заткнуться и не бередить больше душу. Однако с каждым шагом становилось все более муторно и тревожно, а в покоях и вовсе…

Пропустив вперед пса, Олег замер едва ли не на пороге. Шарик прошел, тяжело плюхнулся на широкий зад и уставился на хозяина, вывалив розовый кончик языка. Он выразительно двигал ушами, поднимал брови и тихо, невнятно поскуливал.

– Ты-то чего ноешь, псина? – пробормотал воевода, опустившись на корточки.

Шарик метко лизнул в нос, а когда хозяин с ругательством отвернулся утереться – то и в ухо, а потом еще звонко, с подскуливанием, пару раз тявкнул. Олег от резкого громкого звука шарахнулся, опять ругнулся и встал на ноги.

– Ну чего ты орешь? – проворчал недовольно. Обычно молчаливый пес опять тявкнул, и Рубцов только махнул рукой.

На столе с ужина остался кувшин с вином, к которому мужчина отчего-то так и не притронулся – не хотелось. Плеснул в чарку сейчас, поднес к губам… И со стуком поставил на стол. Привычное снадобье совсем не помогало, хуже того – от вида и запаха вина еще более тошно сделалось.

Олег сел на край постели, и Шарик подобрался ближе, положил тяжелую морду на колени, преданно заглядывая снизу вверх в лицо. Опять тихонько заскулил, словно и ему тоже было паршиво. Чувствовал хозяйский настрой?

– Что ж у тебя за хозяин, а, морда? Все-то ему не нравится, и сам не знает, чего хочет… – заговорил он, почесывая широкую квадратную голову. Длинный хвост выразительно застучал по полу.

Олег был отчасти несправедлив к себе: что хотел, он знал.

Алёну. И злился на Шорина за то, что явился не вовремя. И на князя злился, что пристроил чернявую алатырницу в надежные руки, и вот за это сердился уже на самого себя. Собака на сене. Она же с самого начала говорила, что скоро выйдет замуж, она для этого сюда приехала, чтобы князь жениха подобрал. Да и подобрали вроде неплохого; боярина Светлова он знал шапочно, но ничего дурного о нем не слышал и сказать не мог. Уедут в поместье, будут жить счастливо. Так что же он, спрашивается, злится? Поразвлекся – и будет, нечего девчонке голову морочить. Верно она выбрала.

Только чем старательнее он пытался себя в этом убедить, тем гаже делалось на душе. И лицо ее перед глазами стояло – глаза темные, что твои омуты, улыбка лукавая, от которой внутри все сладко замирало. Да еще, как назло, взгляд зацепился за лежащий на краю сундука платок, который так и не вернулся до сих пор к хозяйке.

Олег подошел, взял его, расправил рассеянно, сжал ткань. Глупость, конечно, но почудилось в ладонях живое тепло, а шелк полотна напомнил о ее волосах.

Мужчина ругнулся, бросил платок в сундук и принялся раздеваться. Как говорят, утро вечера мудренее, отоспится – авось полегчает.

Решить было легко, а вот исполнить не получилось. Лечь-то он лег, свет погасил, но заснуть все никак не выходило. Шарик на своей подстилке сопел и похрапывал, и сейчас мужчина злился еще и на пса за это, хотя раньше внимания не обращал. А в голову лезли воспоминания, из прошлого и настоящего пополам, лица и паршивые бестолковые мысли – о том, насколько пустая и бессмысленная штука жизнь, и о том, что лучше было бы ему покончить с этим раньше.

Он долго так промаялся, но в конце концов сдался и встал. Не хочет тело отдыхать – тогда пусть работает! С этим намерением воевода снова оделся, взял шашку в старых, потертых и попорченных собачьими зубами ножнах, ткнул Шарика под ребра носком сапога:

– Ну что, морда, гулять пойдешь?

Морда широко зевнула, показав крупные желтоватые зубы, но принялась со старческим оханьем подниматься и потягиваться всеми лапами по очереди: против «гулять» Шарик возражал очень редко, да и к тому, что хозяину порой не спится, давно привык.

Освоить благородное оружие так, чтобы не стыдно было показаться перед опытными витязями, Олег до сих пор не сумел. Не дружилась с ним шашка. Вроде и ладную подобрал, по руке, и в ладони рукоять лежала хорошо, и вес не тяготил. Но, видать, тут как с лошадьми: раньше надо было начинать заниматься, чтобы появилась та легкость, какой могли похвастаться бывалые воины.

Однако понимание собственных недостатков не мешало Олегу тренироваться. Это с лошадьми сложно, одному тишком не справиться, а шашкой-то помахать и без противника можно. Пользы поменьше, зато и позора никакого. Тем более занятие это успокаивало, помогало вытряхнуть из головы лишнее, когда нет сил и настроения в воду лезть – самое то.

Ноги сами находили привычную дорогу через спящий дворец и темный сад, Шарик топал рядом. И невольно вспоминалось, как они этой же дорожкой шли, да и остальное…

До знакомой, давно присмотренной поляны Олег добрался в конце концов взвинченным еще больше, чем выходил из дворца. Здесь, на открытом месте, было уже почти светло, небо на глазах наливалось голубизной, хотя до рассвета еще оставалось время. А воевода и не думал, что столько времени промаялся!

Он взмахнул шашкой, стряхивая ножны, прокрутил со свистом.

– Что за кручина тебя гложет? – Мелодичный женский голос прозвенел из ветвей ивы так неожиданно, что Рубцов едва не подпрыгнул, резко развернулся, готовясь к бою. Но почти сразу узнал голос и опустил шашку.

– Ерунда, – буркнул он, вглядываясь в густую крону дерева. Сквозь ветви смутно белела девичья фигура. – Размяться пришел.

– Ты правда меня обмануть думаешь, Олежка? – прожурчала Озерица с укором, не показываясь. – Или себя?

– Это называется вежливость, – отозвался он. – Я не хочу ничего обсуждать и вообще хочу побыть один, так тебе достаточно честно?

– Нет, – уронила дева озера и соскользнула между ветвей лунным бликом, не шелохнув ни листика. – Знаешь, о чем я жалею? – серьезно спросила Озерица, беззвучно ступая по водной глади. От босых ног разбегались круги легкой ряби. – Что зеркало тебе не поможет.

– О чем ты? – нахмурился Олег и отвел шашку, когда дева озера приблизилась вплотную.

– Дар мой дает тебе в людей заглядывать, а вот в себя – нет. – Узкая прохладная ладонь ласковым материнским жестом огладила его щеку. – А тебе именно это и нужно.

– Ты к чему ведешь-то? И зачем спрашивала, что меня гложет, если, кажется, сама лучше меня знаешь? – недовольно спросил он.


– Это называется вежливость, – светло улыбнулась в ответ Озерица. – Брось свою шашку, Олежка, пройдись со мной.

Воевода смерил озерную деву недовольным взглядом, но спорить со своей спасительницей не стал. Он вообще проявлял рядом с ней редкое благоразумие. Это сейчас притерпелся и привык к ее поведению, талантам и порой забывал, что совсем не с человеком разговаривает, а поначалу побаивался. До того, как влюбился. Теперь страх прошел, но понимание, что он ей не ровня, осталось, не позволяя совсем уж потерять берега. Так что он сунул шашку в ножны, повесил их на сук все той же ивы.

– Ну идем, что ли? – спросил нехотя.

Озерица молча подхватила его под локоть и мягко потянула к озеру. К берегу поднялась пологая волна, позволяя хозяйке легко ступить на воду. Олег замешкался только на мгновение, но все же последовал за духом. Озеро мягко пружинило под ногами, словно толстая моховая подушка. Так ходить воеводе доводилось, но привыкнуть к этому он не сумел и ступать спокойно, не ожидая подвоха, не мог.

– Куда мы идем? – не выдержал Олег через несколько минут.

– Мы гуляем, – мягко ответила Озерица. – Но если нужна цель, то пусть будет вон тот остров. Там и рассвет встретим.

И замолкла, глядя по сторонам, на небо, но никак не на спутника. Олег хмурился, не понимая столь странного поведения девы озера, но первым заговорить долго не решался. Однако за одно это стоило сказать спасибо: новые вопросы и тревоги чуть потеснили старые, и будто дышать легче стало.

Небо было ясным и чистым, ни облачка, по воде стелился тонкий, бледный туман. Он клочьями тянулся за ногами, брызгами разлетался вокруг. Где-то истаивал без следа, а где-то уплотнялся и густел, заливая темную воду парным молоком. Над безмятежной гладью перекличка ранних птиц разносилась далеко и звонко, внизу всплескивала рыба, пуская по чистому зеркалу круги. Вилась какая-то мошкара, но путников не трогала.

Тишина и бесцельное шагание поначалу Олега сердили, но постепенно душа начала успокаиваться, как будто эта тишь и безмятежность понемногу вытягивали из него беспокойство, унимали тревоги и безмолвно обещали что-то хорошее.

Однако до острова он все равно не дотерпел, спросил настороженно:

– Оззи, что происходит? Вот только про прогулки не надо, ты же не ради рассвета меня сюда ведешь.

– Боишься? – искоса глянула она, не обратив внимания на почти привычное самоуправство с ее именем.

– Разумно опасаюсь, – возразил он.

– Узнаешь место? – тихо спросила Озерица и широко повела рукой, показывая на ближний берег.

– А должен? – огляделся он внимательнее, но Светлояр со всех сторон казался почти одинаковым. Кое-какие приметные места были, но не на этом заросшем камышами берегу.

– И то верно, ты же не помнишь небось, – протянула она. – Я вон там тебя подобрала. – Озерица махнула рукой куда-то в сторону.

– Ага, то есть я тебе настолько надоел, что хочешь там же и притопить? – хмыкнул Олег.

– Дурак ты, Олежка, – тяжело вздохнула Озерица, не приняв шутку. – Хороший, но дурак такой… Садись, здесь остановимся, отсюда вот вид славный.

Вода вспучилась, поднялась выше, двумя эдакими пеньками. На первый, подавая пример, опустилась дева озера, на второй осторожно присел воевода. Вода потекла опять, подстраиваясь, и через мгновение он сидел в глубоком, прозрачном и неожиданно теплом кресле и пытался заставить себя расслабиться.

А вид и впрямь был хорош. Заря занималась над пашнями, которые стекали к Светлояру с низких пологих холмов. Там, у самого горизонта, тонкой паутиной золотились не замеченные ранее облака.

– Красиво, – похвалил Олег, не зная, что еще сказать.

– Когда Светлояр кого-то приводит сюда, такие люди всегда приходят не напрасно, – заговорила Озерица, сосредоточенно хмурясь, глядя на рассвет. – Я говорила тебе, это он решает, кого и куда вести. Ты вот войну с болотниками утихомирил. Такой силы черного янтаря я прежде не встречала. А я, можешь поверить, многое видела. Тут, верно, дело в том, что ты не только воду прошел, миновав Светлояр и Алатырь-камень, но и огонь. Там, у себя. Ты больше обожженный был, чем раненый. Я всякий раз радуюсь, когда кто-то приходит, вы все мне – без малого как дети. Сквозь Светлояр проходите, а значит, сквозь меня тоже.

Она умолкла, не то переводя дух, не то пытаясь отыскать слова. Олег тревожился, не понимая, к чему весь этот разговор, – так или иначе, но все это он уже слышал и знал. И Озерица не могла об этом не помнить, она вообще ничего не забывала, а значит, решила зачем-то напомнить самому воеводе. А это, по его мнению, уж точно не к добру. Но молчал, а куда ему было деваться!

Только бросил на небо взгляд, гадая, отчего солнце замерло? Или кажется ему и на самом деле до рассвета еще время осталось?

А потом и по сторонам заозирался с настороженностью. Чудится, нет ли?.. И вроде берега те же самые, а только словно дымка какая в воздухе повисла. И чудно так дрожит, да и небо потемнело, а горизонт, однако, все ярче и ярче.

Он тряхнул головой, протер ладонью лицо – только хуже стало, мир зеленью подернулся, будто сквозь бутылочное стекло виделся.

– Ты мне тогда очень глянулся, – заговорила вновь Озерица. – Яркий такой, чистый, я и дар тебе в масть поднесла. Из тебя сила так и пыхала, ты все в драку рвался. И я решила, что оно кстати будет, защитить тебя, не дать опять погибнуть вот так, как дома. Знала бы, как ты даром этим распорядишься… – проговорила зло, но осеклась и рукой махнула. – Да все одно подарила бы. Вы же как дети – глупые, но любимые.

В первый раз за этот разговор Озерица подняла на воеводу взгляд, и тот вдруг ощутил себя виноватым. Он и сам толком не понял, в чем, но стыд кольнул остро и сильно, так что Олег не выдержал пронзительно-чистого взгляда озерной девы и почти сразу опустил глаза. И все-таки спросил, потому что пояснять что-либо Озерица не спешила:

– О чем ты?

– А ты будто не знаешь, на что мой дар тратил последние годы?

– Знаю, – нехотя признал он. – Только мне непонятно, с чего ты именно сейчас об этом вдруг заговорила? Да еще вся загадочная такая, сюда вот притащила… Где мы? Почему тут все так странно выглядит?

– В озере мы, – ответила Озерица и вдруг поднялась – резко, порывисто.

Олег тоже попытался встать, но не смог, словно примерз к водяному креслу, и руки от подлокотников оторвать не сумел.

– Оззи? – спросил напряженно.

– Зла я на тебя, Олежка, – призналась та, остановилась перед ним, скрестив руки на груди. – Ох как зла!

– То есть все-таки топить? – усмехнулся он, чувствуя, однако, что на душе становится спокойнее. Кажется, паузу свою озерная дева наконец додержала, сейчас хотя бы расскажет, в чем дело.

– Дурак! – вновь зло воскликнула она, и голова воеводы дернулась от неожиданного подзатыльника. – На кой тебя топить, если ты сам только этим и занимаешься? – Озерица уперла руки в бока, но выглядело это скорее забавно, чем грозно. – Гляди. Коль сам не можешь – я покажу. Гляди-гляди, что видишь?

По широкому взмаху руки духа в сажени впереди из воды вырос сам Олег. И такой, как сейчас, и другой. Штаны с сальным пятном на колене, рубаха, поверх – кафтан нараспашку, кое-где порванный и тоже с пятнами. Воевода с досадой припомнил, когда в таком виде по дворцу проходил: три месяца назад, на Громовика праздник был. Набрался он тогда, да…