Я вижу тебя

— Приходи, — произнес Олдридж с надеждой, что ошибку не совершал.

— Приходить куда?

— Ко мне. Мы поговорим. Просто поговорим. Лицом к лицу. Перекусим и обсудим все, как разумные люди.

Мигель подскочил и поднял джинсы с пола.

— Понимаешь, как ты мне нравишься, док? Ради тебя я готов надеть джинсы.





***


Пятница, 6 декабря.

Безукоризненная кухня Олдриджа.

Эванстон, штат Иллинойс.



Мигель белым вихрем ворвался в дом: на улице снова пошел снег. Олдридж забрал его парку и повесил на антикварную вешалку, пока Мигель стягивал с ног кроссовки. На нем были носки с рисунком скелета ступни.

— Эти носки...

Мигель поднял одну ногу. На подошве были прорисованы подушечка стопы, свод и пятка.

— Классные, да?

И Олдридж не устоял. Он вжал Мигеля в стену и поцеловал. Тело прошило дрожью. Олдриджу нравилось всё: издаваемые Мигелем жалобные звуки, как тот таял от прикосновений, как послушно открывал рот без спешки и лишних вопросов. Но потом Мигель поднял к Олдриджу свои руки, и на мгновение профессор замер, но парню оказалось этого достаточно, чтобы одернуть ладони, будто пойманный на воровстве ребенок.

— Проклятье, — простонал Олдридж. — Я безнадежен.

— Нет, неправда. И официально заявляю, что ты улетно целуешься, док. Носки стоили каждого цента. Прошлым летом я купил их в Музее науки и промышленности, куда ходил вместе сестрой. Лучшая спонтанная покупка в мире.

— Значит, пока ты не хочешь сбежать?

Мигель закатил свои темные глаза.

— Не-а, papi. Пока нет.

— Эм. Ну, — Олдридж получил беспричинное удовольствие от ответа. — Хочешь выпить? И можем поесть, когда захочешь. Если тебе нравится французский луковый суп. Я не подумал спросить...

— Суп подойдет. И воды. Сомневаюсь, что алкоголь сейчас будет уместен.

Олдридж смущенно усмехнулся.

— Согласен. Пойдем.

Он повел Мигеля в свою впечатляющую кухню. Здесь делал ремонт Тим, и он сохранил все шкафчики, сняв лишние слои краски, чтобы добраться до дерева. Он установил гранитные столешницы и кухонный островок, идеально вписавшийся в кухонный гарнитур, и обновил всю бытовую технику. В результате получилась теплая и уютная кухня, ставшая одним из любимых мест Олдриджа.

— Вау, — протянул Мигель. — Abuela любого прикончила бы за такую кухню, — он уселся на один из высоких стульев за островком. — Убийственно выглядит.

Олдридж включил духовку и достал из холодильника сыр. Он нарезал багет, сложил кусочки в две керамические формочки, налил сверху суп, присыпал тертым сыром и отправил в духовку. Остатки нарезанного хлеба Олдридж сложил в корзинку с салфеткой внутри и поставил на стол соусницу с приправленным оливковым маслом.

— Суп будет готов через минуту. Ничего особенно, потому что для себя я обычно основательно не готовлю.

Мигель уставился на него круглыми глазами.

— Papi, предел моих кулинарных возможностей — китайская лапша с яйцом вкрутую, разогретая в микроволновке. А это что-то удивительное, — Мигель макнул кусочек хлеба в масло и с видимым удовольствием съел.

Таймер пропищал о готовности, и Олдридж достал суп из духовки, поставив одну из форм перед Мигелем.

— Осторожно. Форма очень горячая. Ну, то есть, естественно, горячая. Это же очевидно.

Мигель фыркнул, но ни слова не сказал. Он взял ложку и прорезал расплавившийся сыр.

Олдридж задержал дыхание, понимая, что это глупо, но ему очень хотелось услышать одобрение Мигеля. Это всего лишь суп, и последнее, что должно было волновать Олдриджа — понравится ли его стряпня этому мальчику. Но профессор все равно ждал, глупо затаив дыхание.

— М-м. Бог ты мой. Да, горячий, как раскаленная лава, но удивительно вкусный. Черт.


Олдридж выдохнул со свистом, заставив Мигеля рассмеяться.

— Боялся, что мне не понравится, papi?

— Нет, конечно, нет. Ну, то есть. Да. Возможно. Просто я привык только для себя готовить. Когда мы с Тимом жили вместе, чаще всего готовил он, а теперь я один и снова могу есть, что мне нравится.

— В этом нет ничего плохого, — Мигель подул на ложку. — Как и в тебе самом. Ничего плохого. Я знаю парней и похуже. В смысле, это не соревнование, ничего такого. Просто ты не один со странностями.

— Ты говоришь о своей службе? — спросил Олдридж.

— Да. Меня не отправляли в горячие точки. Я работал в госпитале ВМФ помощником рентгенолога. Именно поэтому я выбрал рентгенологию. Но в больнице я на многое насмотрелся. Представляешь, значение слова «нормально» приобретает совершенно иной смысл.

«Нет, не представляю».

— Наверное, — Олдридж осторожно зачерпнул горячий суп.

— Например, один парень не мог спать со своей женой, потому что избивал ее во сне. Он перепробовал всевозможные лекарства и терапию. Помогло немного, но не до конца. И знаешь, что придумала его жена?

Олдридж проглотил суп и покачал головой.

— Понятия не имею.

— Она продала двуспальную кровать и заменила ее на бо́льшую по размеру, разделив по середине барьером из подушек. Видимо, это волшебным образом сработало. Она больше не спала в гостевой комнате. И семья стала счастливее. Нервозность того парня сократилась в разы, а вместе с этим ночных инцидентов стало меньше. Для него это не волшебная терапия. Они придумали способ, с помощью которого добились своего «нормально». Понимаешь?

— Да, теория мне ясна.

— Отлично. Хватит считать себя бракованным. Тебя всего лишь немного покорежило.

— Сильно покорежило, если говорить твоими очаровательными словами.

Мигель отложил в сторону ложку.

— А еще классно, что я гибкий, — он смотрел на Олдриджа вызывающе. Воинственно. Непристойно.

Для Олдриджа стало новым открытием, что кто-то по-настоящему хотел за него бороться. А у профессора опыта в подобном не было, что невероятно пугало. Но под внешней показушностью Мигеля Олдридж распознал знакомую эмоцию — неуверенность.

Мигелю тоже было страшно. Различие лишь в том, что он от своего страха не бежал.

— Это здорово, — в итоге ответил профессор. — В смысле, твоя гибкость. А не я.

Мигель съел еще пару ложек и задумчиво уставился на Олдриджа.

— Мы должны обсудить жесткие ограничения.

Олдридж опустил ложку на стол и собрался с духом.

— Хорошо. Под жестким ограничением ты подразумеваешь то, что мы никогда делать не будем?

— Именно, — Мигель ткнул ложкой в сторону дока. — А мягкие — то, что можно делать, но в определенных обстоятельствах. Даже пример тебе приведу. Жесткое ограничение — на меня «по большому» не ходить. Нет. Никогда. Мягкое ограничение — ты можешь на меня пописать.

Олдридж выгнул бровь.

— Ты хочешь, чтобы я на тебя помочился?

— Нет, мать твою. Внимательно слушай. Если твое самое большое желание навалить на меня кучу, этого никогда не случится, потому что я просто тебе не позволю. Но если в подходящих обстоятельствах тебе ну очень захочется на меня помочиться, я разрешу. Это не мой фетиш, но ради тебя сделаю. Понимаешь?

— У меня нет ни малейшего желания на тебя испражняться.

— А говорил, что сильно покорежен, — фыркнул Мигель. Его слова заставили Олдриджа улыбнуться.

— Все-таки слегка подпорчен, — согласился профессор.

Мигель рассмеялся.

— Вот видишь, док? Другой разговор. Уже лучше. Ладно, твоя очередь. Давай по одному жесткому и мягкому ограничению. Например, прикосновения. Что нельзя и когда можно?

— Со временем я легче переношу чужие прикосновения. Так что это не совсем то. Скорее мягкое ограничение. А жесткое — быть связанным или еще как-то ограниченным в движениях. Не уверен, что когда-нибудь на это решусь. Никакого секса в публичных местах. Вообще ничего публичного. До тех пор, пока ты учишься в нашем университете. Слишком серьезные последствия. Я даже думать о таком не должен, но...

— Ничего публичного. Я понял. Черт. А есть еще входы помимо главного? Может, дверь на заднем дворе? Я могу к тебе через нее приходить.

Сердце Олдриджа забухало в груди от предвкушения и, возможно, небольшого страха. Потому что сто процентов что-то пойдет не по плану. Так всегда бывает. Но может — только может быть — на этот раз все обойдется.

— Да, на кухне есть дверь. Можешь заходить через нее из переулка за домом. Безумие какое-то, да?

Мигель пожал плечами и слопал еще один кусок багета.