Я вижу тебя

— А сегодня я пришел к нему в кабинет, запер дверь и для разнообразия лично перед ним разделся. Это было классно.

— Э-э-э, — слабо протянула Луна.

— Потом он мне отсосал.

— Кто бы сомневался.

— А потом я залез к нему на колени...

Луна толкнула Мигеля в плечо.

— Хватит. Такого не могло быть. Ты все придумал.

— Клянусь Богом.

— И потом ты, как ковбой, скакал на его члене? — Луна скептически выгнула идеальной формы бровь.

— Нет. Он обезумел и, мне даже показалось, будто у него приступ, или что он просто меня вырубит.

Луна после этих слов замолчала.

— Теперь очень похоже на известного мне профессора. И мне казалось, что он обручен, — она толкнула Мигеля в плечо. — Только не говори, что из-за своего би-любопытства ты разрушил их пару.

— Угомонись, Луна. Они с тем парнем давно расстались. Профессор не рассказывал подробностей, но, похоже, не очень хорошо. То есть, еще бы. Какие расставания заканчиваются нормально? Но, кажется, у них все было слишком неприятным.

Луна сочувствующе промычала.

— Получается, ты накинулся на профессора в кабинете, и он взбесился? Звучит... ну, ты понимаешь. Многообещающе. Возможно, тебе просто стоит сбавить обороты.

— Дока все устраивало, пока я не сел к нему на колени, — возразил Мигель. — Да, он аж давился, когда сосал мой член.

— Не могу решить, отвратительно это или горячо. Не важно. Так, сначала он горел желанием, а потом — остыл?

— Да. После того, как я сел на него и поцеловал.

Луна коротко промычала.

— Получается, интимно трогать тебя — не проблематично, а наоборот — да?

Мигель пожал плечами.

— Получается так.

— И говорил ты сейчас серьезно. Он, действительно, за тобой следит. Когда ты догадался? Поймал на горячем?

— Нет, не с поличным. Но мы с ним встретились, док узнал меня и чуть в обморок не грохнулся. Потом я дал ему понять, что все знаю, и что он может смотреть на все, что хочется. Потому что док невероятно сексуальный, и я хочу с ним переспать. Именно поэтому я уверен, что я би и что произошедшее в армии не было случайностью, но сейчас боюсь, что никогда не займусь с доком сексом, потому что, ради всего святого, он распсиховался, когда я всего лишь его поцеловал.

Луна рубанула рукой по воздуху.

— Стой. Замолчи. Давай пока поставим галочку над всеми гей-событиями, случившимися в армии, и вернемся к ним, но позже, — она имитировала нарисованную галочку в воздухе. — Окей. Значит так, твоя любопытная на гейские приключения задница влюбилась в профессора Красавчика, ты начал с ним флиртовать и сверкать бубенчиками...

— Ты серьезно, Луна?

— ...они может и ничего такие бубенчики, раз профессор отсосал тебе прямо в кабинете и, о божечки, насколько страстно это было? Но вместо того, чтобы предаться жаркому сексу на территории универа, что, наверняка, противоречило минимум двенадцати правилам, доктор Кончиловски психанул, когда ты его поцеловал.

— И забрался на его колени, — добавил Мигель. — Кажется, это и есть ключ к разгадке, просто задумайся. Именно это его действительно беспокоило. Блять, — Мигель сполз ниже по дивану, укладывая голову на плечо Луны. — Мне не светит с ним потрахаться, да? — печально спросил он.

— Дай подумать, — она включила шоу и не проронила ни слова до конца эпизода.

Мигель потянулся, когда передача закончилась.

— Осьминогу не место в десерте, и уж тем более в рисовом пудинге. Фу. Может, посмотрим еще один?

— Конечно, — согласилась Луна. — Но, похоже, я кое-что для вас с профессором придумала. Должно сработать, либо превратится в настоящую катастрофу, и он вызовет копов. Ну, что думаешь? Ты в игре?

Мигель лишь на две секунды задумался.

— Кто не рискует... Выкладывай свой план. Он идиотский и безрассудный?

— О, да. Еще и чуток незаконный, — Луна ухмыльнулась и, как мультяшные злодеи, потерла в предвкушении руки.

— Класс! — воскликнул Мигель. — Я в деле.






Глава 10

Олдридж в отчаянии




Понедельник, 2 декабря.

Крошечный кабинет на кафедре.

Эванстон, штат Иллинойс.



Мигель ушел, а Олдридж остался один, испытывая одновременно отчаянное облегчение от одиночества и странным образом ощущая себя голым без тепла, исходившего от кожи Мигеля.

Для Олдриджа всего случившегося было слишком много. Ему трудно сближаться с людьми. Всегда было сложно. Олдридж с трудом мог вспомнить родителей, погибших в автомобильной аварии, когда он был еще совсем крохой. Потом он побывал в нескольких приемных семьях, пока не разыскали тетушку Гейл, и она не оформила над ним опеку.

Ее не особо воодушевили грядущие в жизни изменения из-за внезапно нарисовавшегося четырехлетнего племянника, о котором еще и заботиться нужно было. Олдридж знал это, потому что неоднократно слышал эти слова в свой адрес. До его появления, тетя Гейл работала внештатным фотографом и путешествовала по всему миру. Копии наградных фотографий висели по всему дому. Временами она смотрела на них и вздыхала, затем переводила взгляд на Олдриджа и снова вдыхала. Намек понятен. Тетушка Гейл предпочла бы съемки в Бангладеше, Гане или Мьянме, чем обучать этому студентов в Чикаго.

«Ты во всем виноват».

Олдридж понимал, что это правда.

Он чувствовал тетушкино возмущение во всем, чего она не делала: не держала его за руку во время вечерних прогулок, не обнимала после возвращения из летнего лагеря, не целовала в лоб и не гладила по голове, как, Олдридж видел, делали другие мамы со своими детьми. А когда он, еще маленький, тянулся к ней за утешением, тетя Гейл всегда вздрагивала, терпела и отстранялась, как можно скорее, со словами, что он липкий, горячий или еще под каким-то предлогом. Вскоре он и вовсе перестал пытаться.

Школа стала для Олдриджа тяжелым испытанием. Он был самым младшим и самым маленьким ребенком в классе и его часто задирали. Повзрослев он начал затевать драки, причин которых не понимал. Школьный психолог говорила, что Олдриджу не хватает внимания, любого, даже выраженного в негативной форме, и возможно, ему стоило попробовать завести друзей. Олдридж всей душой ненавидел, что его выделяли взрослые и остальные ученики, но когда оставался в одиночестве, боль внутри рвала не меньше, чем битое стекло.

В десять лет, после особенно жестокой драки Олдриджу достались два фингала под глазами, сломанный нос, а второму мальчику — выбитый зуб. Тетушка Гейл была вынуждена отвезти Олдриджа на обследование к психиатру.

Это был первый визит из множества дальнейших на протяжении многих лет. Олдридж научился подавлять желание подраться, и в итоге заработал серьезное отторжение к любого рода прикосновениям, особенно к непрошеным. Со временем близкие отношения практически до конца могли стереть этот дискомфорт. Рукопожатия можно было перетерпеть. С некоторыми он даже обнимался, при этом не кривясь. Олдридж учился терпеть, а потом и получать удовольствие от прикосновений Тима, для которого все это оказалось слишком медленным и тому не хватало терпения на человека, который мог с легкостью подпустить к себе, а потом так же оттолкнуть.

— Ты боишься близости, — упрекал его Тим. — Вот клянусь, даже когда я трахаю тебя, такое ощущение, что ты вообще не здесь. Тебе нужно от этого избавиться.

— Не уверен, что смогу, — выдавил Олдридж сквозь онемевшие губы.

— Уж постарайся, Ол, пока я от тебя не избавился.

Эта словесная бомба повисла между ними в наступившей тишине, мерцая тусклым, злым красным. И так и не исчезла. Пока Тим не ушел и не забрал ее с собой.

После Тима все стало лучше и хуже одновременно. Из дома исчезло напряжение, но стало намного тише. Спать одному гораздо комфортнее, но большую часть времени Олдридж ощущал себя привидением, бродившим по дому в поисках успокоения.

Неудивительно, что слежка за людьми так захватила Олдриджа. Они были лучше телевизора. Они демонстрировали ему жизнь во всей красе, и это было безопаснее. Окнам было все равно, что Олдридж иногда морщился от прикосновений. Окна никогда его не осуждали.

А потом появился Мигель. Такой красивый, что щемило сердце. Мигель был невероятно сексуальным, каждый сантиметр его тела — совершенным. И после признания Мигеля, что он в курсе пристрастий Олдриджа, катастрофы не случилось, наоборот — стало еще лучше. Каждый день вернувшийся с занятий Мигель подходил к окну. А потом приходило сообщение.



Мигель: Ты дома, док?

Олдридж: Да.

Мигель: Отлично. Лучше тебе глянуть в окно.

Олдридж: Я проверяю тесты.

Мигель: Тебе же хуже, papi.



И естественно Олдридж наводил бинокль на окна Мигеля, который, кто бы сомневался, начинал обнажать каждый восхитительный сантиметр своего красивого тела.

Олдридж помогал парню с учебой, наблюдал, как молодой человек ласкал себя, доводя до оргазма, беспорядочно пачкая стекло, а иногда они просто переписывались. Это было здорово. Олдридж только и жил днями, наблюдая за Мигелем, а ночами — перекидываясь с ним сообщениями. Иногда они занимались вирутальным сексом, иногда разговаривали о жизни Мигеля и его семье, а иногда просто были, без разговоров, наблюдений, или представлений с целью раздразнить или еще что-то. Они просто были вдвоем — вместе и порознь. Отношения на расстоянии, которое ощутимым не казалось.

И Мигелю неизбежно захотелось большего. Как и Тиму. И Олдридж подумал: «Ладно, наверное, стоит попробовать, потому что все равно в итоге все испорчу, и это будет к лучшему». Член Мигеля между губ Олдриджа был идеален. Мигель позволял Олдриджу задавать собственный темп — именно то, чего мужчине всегда не хватало.

А потом все покатилось под откос — как и всегда — и то удивительное и хрупкое, что существовало между ними, разбилось и осыпалось осколками у ног Олдриджа. Мигель не посчитал нужным приходить на следующий день на занятия. Олдридж не заметил его в толпе студентов и на обычном месте в конце аудитории. Возможно, Мигель и вовсе решил бросить его курс. Возможно, Олдриджу стоило быть благодарным, что это самое худшее из вероятных последствий. Все вернется к прежней жизни. Он опять останется один и приложит все усилия, чтобы не вспоминать о мальчике в доме напротив. Все наладится.

Олдридж повторял себе это снова и снова, стараясь игнорировать режущую от осознания боль, что сейчас он поднимется в свою башню и увидит зашторенные окна Мигеля.