Я спас СССР. Том IV
Часть 2 из 35 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Движения скупые, вымеренные, профессиональные. Медсестра закатывает из коридора медицинскую тележку на колесиках, гремит крышкой металлического бокса для стерилизованных инструментов. Достает оттуда стеклянный шприц и набирает в него лекарство, ловко отломив кончик от большой ампулы. Я уже и забыл, как шприцы раньше выглядели, весь цивилизованный мир в конце 80‑х перешел на одноразовые. Не хватало мне здесь еще гепатит В через грязный шприц подхватить! В палате снова запахло пенициллином. Ну, да… Андрей Николаевич ночью «порадовал», что мне его пока каждые четыре часа колоть будут. И раз в сутки кварцевать палату. А это как раз неплохо, только запах от кварцевых ламп тоже довольно специфический. Все эти медицинские звуки и запахи сейчас действуют на меня умиротворяюще, я снова прикрываю глаза. Но меня тут же безжалостно выдергивают из дремоты:
– Не спим, больной. Отдаем градусник, переворачиваемся на живот.
– Что колоть-то будете?
– Пенициллин.
Возвращая градусник, успеваю заметить, что серебристая ртуть остановилась на отметке 37,5. Ну, это еще по-божески, ночью по ощущениям она почти до 40 добралась. А вообще, ночные события я помню как-то выборочно. Смутно припоминаю, как укладывали меня на каталку, потом везли по бесконечным коридорам, гремя ключами и дверьми. Кто-то помог мне перебраться на кровать, застеленную хрустким сероватым бельем, и переодеться в фланелевую пижаму. Тело попеременно то сковывало холодом, то обдавало жаром. Губы, помню, страшно пересохли, а горло словно обмотали колючей проволокой. Меня заставили что-то выпить, кажется, это был горячий чай, затем вкатили лошадиную дозу пенициллина, а потом веки мои словно свинцом налились, и я провалился в сон. Последняя моя связная мысль была – все-таки есть какая-то насмешка судьбы в том, что Хрущев недавно велел вновь эту тюрьму открыть. Будто для меня ее специально готовил…
Болезненный укол выдергивает меня из воспоминаний, по палате плывет резкий запах медицинского спирта. Невольно приходят на ум ласковые Викины руки. Нет, ну какое же счастье, что я не послал ей телеграмму из Хабаровска! А ведь у меня была такая идея поискать в аэропорту почтовое отделение, но не успел. И сейчас бы бедная Вика с ума сходила от неизвестности, обзванивая всю ночь отделения милиции, больницы и морги. А так…
Использованный шприц с грохотом летит в эмалированную кюветку, место укола щиплет от спирта.
– Больной, таблетки.
Я послушно запиваю пару таблеток водой из маленького стаканчика. Смиренно прошу строгую медсестру:
– А чая горячего нельзя мне? Горло болит.
– Скоро завтрак. Там будет чай.
Медсестра под строгим взглядом охранника удаляется, громыхая своей тележкой, я снова откидываюсь на подушку и прикрываю глаза. Удивительно, но сегодня чувствую себя значительно лучше. Да, противная слабость, небольшая температура, горло побаливает – все это еще есть. Но со вчерашним ужасом ни в какое сравнение уже не идет. И даже страшно представить, в каком бы плачевном состоянии сегодня я проснулся, если бы не принципиальность Андрея Николаевича, поместившего меня в тюремный лазарет и принявшего экстренные меры. Похоже, удалось перехватить болезнь в самом ее начале, и надо бы поблагодарить мужика за свое спасение.
* * *
Когда я открываю глаза в следующий раз, за окном уже светло. Громко щелкает замок, медсестра заносит в палату поднос с завтраком. Вместе с ней приходят запахи больничной еды. Первое, что я делаю – жадно выпиваю чай. Медсестра, покачав головой, выходит за дверь и снова наполняет мой стакан из большого алюминиевого чайника. Я благодарно киваю ей, и она уходит. В углу палаты находится небольшая дверь, ведущая в санузел. Никаких задвижек на двери естественно нет. Как и зеркала над раковиной. Мне остается только догадываться, как я сейчас выгляжу. Да и не все ли теперь равно… Умывшись, неторопливо приступаю к еде. На завтрак сегодня кусок хлеба и пшенная каша, кажется, она даже на молоке. Есть можно, но вкуса ее я совсем не чувствую. Заставляю себя проглотить всю порцию, запиваю хлеб чаем. Желудок благодарно урчит, и только сейчас я понимаю, как давно не ел – последний мой завтрак был еще в Олимпийской деревне.
Вроде бы только сутки прошли, а Япония и Олимпиада вспоминаются уже как чудесный сон. Видимо, они были последним моим полезным делом в этой жизни и этой реальности. О журнале и МГУ теперь придется забыть. Из универа меня выпрут, а студенческий журнал тем, кто придет к власти, не нужен. Да и все статьи мои комитетчики наверняка уже изъяли, будут теперь в каждой строчке выискивать крамолу и антисоветчину. «Москвиных» в этой конторе хватает. Жалко, конечно, свой труд, статьи ведь действительно получились неплохими. Но больше всего мне жалко сейчас Когана-старшего, которого я на старости лет втравил в авантюру с журналом. Работал бы он сейчас в «Правде», продолжал писать свои фельетоны и горя бы не знал. Может, даже и про снятие Хрущева доверили отписаться – дескать, самодур и волюнтарист. Я с улыбкой вспомнил, как объяснял термин школьникам.
А теперь Когана затаскают по партсобраниям, всю душу из бедного еврея вытрясут, и ни одна ведь тварь за него не заступится! Прошлые заслуги никого не волнуют.
Мои невеселые размышления прерывает приход Андрея Николаевича. Утренний обход. Мои легкие снова тщательно прослушивают, простукивают и довольно кивают головой.
– Ну, кажется, обошлось без самого худшего. Организм молодой, борется. Курс лечения оставляю прежним, только раствор фурацилина для горла добавлю. – Врач косится на открытую дверь, за которой явно стоит охранник, тихо интересуется: – Жалобу на побои писать будешь?
– А стоит? – так же тихо отвечаю я. – Свидетелей нет, скажут, что это я сам пару раз о самолет ударился.
Врач хмыкает, ободряюще похлопывает меня по плечу.
– Ну, выздоравливай. И не унывай – все в жизни бывает. А за одного битого, сам знаешь, двух небитых дают.
На этой оптимистичной ноте мы с ним прощаемся. И я уже снова собираюсь вздремнуть, как в палату заходит новый персонаж.
Мужчина среднего возраста и роста, в очках, интеллигентной наружности, под распахнутым белым халатом виден строгий костюм-тройка. В руках портфель. Я грешным делом даже подумал, что это кто-то из ЦК или МГУ ко мне пожаловал, уж больно он был похож на одного из наших профессоров. Ан нет…
– Доброе утро. Я ваш следователь – полковник Комитета государственной безопасности Измайлов Юрий Борисович.
Пока я приходил в себя от удивления, кагэбэшник скромно примостился на стул рядом с койкой, снял свои очечки и принялся протирать их стекла белым носовым платком. И все это как-то спокойно, буднично, умиротворяюще, я бы сказал. Но весь мой жизненный опыт подсказывал, что заблуждаться на его счет не стоит. Этот матерый волк будет похлеще нагловатого, но простого, как пять копеек, щенка Москвина. А вот кстати…
– Прям целый полковник?! Какая честь! А как же лейтенант Москвин, который меня арестовывал?
– Ну… его перебросили на другое дело. А ваше буду вести я. Давно хотел с вами познакомиться, да все не судьба как-то. То вы в Крым мчитесь. – Измайлов тонко улыбается, – то в Японию улетаете. Кстати, почитал я ваши статьи, присланные оттуда, и должен признать, что пишите вы отлично! Да… за компьютерами – будущее.
Мягко стелит. Чего ж в гости не заглянул, если так познакомиться хотел? В общаге бы и поговорили.
– Так это моя профессия, я просто выполнял свой журналистский долг. За этим меня на Олимпиаду страна и посылала, – не поддался я на тонкую лесть следователя. – А ваше это «давно хотел познакомиться» мне как нужно расценивать? Как то, что вы давно за мной следите?
– Не то чтобы следим, но присматриваемся к вам, да. Уж больно вы необычный молодой человек.
– А генерал Мезенцев вообще в курсе, что вы меня арестовали, содержите в тюрьме и допрашиваете без предъявления обвинений? Лейтенант Москвин что-то такое говорил мне про подозрения в государственной измене. Но ведь это все несерьезно, да? И насколько я знаю, перед началом допроса арестованному всегда выдвигают официальное обвинение, а сам допрос ведут под протокол.
Измайлов едва заметно морщится, и мне почему-то вдруг кажется, что этот придурочный Москвин и его порядком достал. Да и абсурдность обвинения в госизмене полковник тоже прекрасно понимает.
– Зачем вы так, товарищ Русин? Это пока ведь еще не арест, а задержание и не допрос, а простая ознакомительная беседа. Допрашивать ваше здоровье не позволяет.
Ого! Значит, все еще «товарищ»? Не гражданин пока и не арест? Но про мое здоровье – явная отмазка. Надо будет – они и полуживого меня допросят. Похоже, просто сами до конца не понимают, что со мной дальше делать.
– Тогда что я здесь делаю?
– …Болеете? – добродушно улыбается мне Измайлов.
В юморе полковнику не откажешь. И от неудобных вопросов он мастерски уворачивается. Придется немного поднажать:
– И все-таки. Что насчет Степана Денисовича?
– Генерал Мезенцев отстранен от должности и. о. председателя КГБ и находится под домашним арестом. – Измайлов сочувствующе на меня смотрит: – Алексей! Степан Денисович не поможет. Иванов тоже.
Ладно, сделаю вид, что поверил. Правды он мне все равно не скажет.
– Так о чем вы со мной поговорить хотели, Юрий Борисович?
– О многом. Например, об этом.
Мне показывают фотографию, где я в хаки и в лихо заломленном берете сижу на броне бэтээра на фоне особняка Брежнева. Вид у меня на фото геройский и, я бы даже сказал, слегка бандитский, хоть сейчас на Кубу к Че Геваре. Просил ведь Димона спрятать понадежнее эти фото! Так нет – или ума не хватило, или же кто-то хорошо знал, где искать. Индус, что ли, сволочь?
– Об «этом» мне сказать нечего. Я под подпиской.
– А если в общих чертах?
– Если в общих, то как сержант запаса я выполнил прямой приказ председателя Совета обороны товарища Хрущева, который по факту является Верховным главнокомандующим ВС СССР. Приказ был направлен на защиту конституционного строя нашего государства. Все строго в рамках закона, превышения полномочий допущено не было. Генеральный прокурор Руденко вам это подтвердит. Дело в отношении меня закрыто.
Измайлов удивленно смотрит на меня, видимо, не ожидал такой подкованности от студента. А я спокоен.
– Хорошо… А зачем вы, Алексей, встречались с Никитой Сергеевичем в Крыму?
– В этом тайны нет. Меня попросили помочь одному ВИА с репертуаром, чтобы вывести ребят на достойный уровень.
– Ансамбль? И что, вывели?
Я кашляю, вытираю одеялом пот со лба. Нас прерывают – приходит медсестра для укола пенициллина. Затем «беседа» продолжается.
– Пока нет, это так быстро не делается. Но несколько песен мною уже написано, и первое прослушивание в Минкульте состоялось. Результат министра Фурцеву вполне устроил.
– Понятно… а с новым журналом чья идея? И какова цель?
Я опять сморкаюсь, тянусь за стаканом, что остался после завтрака. Ну все, полковник, ты конкретно попал! Вот только горло промочу. О своем любимом детище я могу говорить часами – учительский опыт не пропьешь, – а уж после недавней поездки в Японию у меня теперь столько новых тем появилось, что держись!
И дальше я с воодушевлением начинаю вещать Измайлову об острой необходимости студенческого журнала. В красках, с яркими примерами и с кратким пересказом статей, написанных в Японии.
Измайлов сначала слушал с интересом и даже задавал наводящие вопросы, потом уже, видимо, притомился и замолчал. Снова принялся протирать свои очечки. Привычка, что ли, такая? А я все рассказывал и рассказывал, пока опять горло не разболелось и меня не накрыл жуткий приступ кашля.
Полковник тут же воспользовался моментом и, сославшись на неотложные дела, свалил. Предупредив правда, что ближе к вечеру он снова меня навестит. А я что? Я завсегда поговорить с умным человеком! Тем более я уже понял главное – ничего конкретного у них на меня нет, одни доносы и сплетни, не подтвержденные фактами. Так что прокашлялся хорошенько и пошел снова полоскать горло.
* * *
После обеда, приняв лекарства, я снова завалился спать. А что еще делать? Мучить себя мыслями о Вике и о друзьях? Или строить догадки, не имея представления о том, что же сейчас происходит в верхах? Пустое занятие. Меня даже больше не беспокоит полная потеря связи с Логосом – что-то случилось, а сообщить забыли. Или не смогли.
Который день уже нет связи с высшими силами? Недели полторы точно прошло. И что мне теперь делать? Хоть отосплюсь для начала.
Часа в четыре, вскоре после очередного укола, снова пришел Андрей Николаевич. И снова начал меня тщательно простукивать и прослушивать. Похоже, это единственный человек, которому есть дело до моего здоровья.
А когда в конце моего осмотра в палату заглянул полковник Измайлов, хмурый доктор вдруг напустился на него:
– Товарищ полковник! Пациенту нужно срочно сделать рентген. У нас его в лазарете нет, значит, придется его везти в наш госпиталь на Пехотном переулке.
– А почему именно в госпиталь, а не в Лефортово?
– Потому что случай у него сложный, есть подозрение на вирусную пневмонию, и нужен специалист высокой квалификации. Сомневаюсь, что в Лефортове у нас есть пульмонолог, а в госпитале он точно есть.
– Не знаю… – Полковник поморщился. – А вы уверены, что рентген так уж необходим?
– Уверен! Я не могу с помощью одного стетоскопа точно сказать, что у пациента творится в легких. Поэтому тут нужен рентген. И в истории болезни я это отдельным пунктом указал. Если вы возражаете и готовы взять на себя ответственность, подпишите мне официальный отказ. Но тогда здоровье и жизнь этого пациента будет уже целиком на вашей совести.
Измайлов растерянно потер подбородок и уставился на меня, словно прикидывая в уме, сколько я еще протяну. На всякий случай я сделал грустную мину, что при таких печальных новостях было естественно, и снова принялся натужно кашлять, труда особого это тоже не доставило. Ох, тяжко мне!..
– Ему и правда так плохо? – неуверенно переспросил Измайлов
– Да. Мы делаем все что возможно, но без результатов рентгена я даже не могу быть на сто процентов уверен в правильности выбранного лечения.
– Не спим, больной. Отдаем градусник, переворачиваемся на живот.
– Что колоть-то будете?
– Пенициллин.
Возвращая градусник, успеваю заметить, что серебристая ртуть остановилась на отметке 37,5. Ну, это еще по-божески, ночью по ощущениям она почти до 40 добралась. А вообще, ночные события я помню как-то выборочно. Смутно припоминаю, как укладывали меня на каталку, потом везли по бесконечным коридорам, гремя ключами и дверьми. Кто-то помог мне перебраться на кровать, застеленную хрустким сероватым бельем, и переодеться в фланелевую пижаму. Тело попеременно то сковывало холодом, то обдавало жаром. Губы, помню, страшно пересохли, а горло словно обмотали колючей проволокой. Меня заставили что-то выпить, кажется, это был горячий чай, затем вкатили лошадиную дозу пенициллина, а потом веки мои словно свинцом налились, и я провалился в сон. Последняя моя связная мысль была – все-таки есть какая-то насмешка судьбы в том, что Хрущев недавно велел вновь эту тюрьму открыть. Будто для меня ее специально готовил…
Болезненный укол выдергивает меня из воспоминаний, по палате плывет резкий запах медицинского спирта. Невольно приходят на ум ласковые Викины руки. Нет, ну какое же счастье, что я не послал ей телеграмму из Хабаровска! А ведь у меня была такая идея поискать в аэропорту почтовое отделение, но не успел. И сейчас бы бедная Вика с ума сходила от неизвестности, обзванивая всю ночь отделения милиции, больницы и морги. А так…
Использованный шприц с грохотом летит в эмалированную кюветку, место укола щиплет от спирта.
– Больной, таблетки.
Я послушно запиваю пару таблеток водой из маленького стаканчика. Смиренно прошу строгую медсестру:
– А чая горячего нельзя мне? Горло болит.
– Скоро завтрак. Там будет чай.
Медсестра под строгим взглядом охранника удаляется, громыхая своей тележкой, я снова откидываюсь на подушку и прикрываю глаза. Удивительно, но сегодня чувствую себя значительно лучше. Да, противная слабость, небольшая температура, горло побаливает – все это еще есть. Но со вчерашним ужасом ни в какое сравнение уже не идет. И даже страшно представить, в каком бы плачевном состоянии сегодня я проснулся, если бы не принципиальность Андрея Николаевича, поместившего меня в тюремный лазарет и принявшего экстренные меры. Похоже, удалось перехватить болезнь в самом ее начале, и надо бы поблагодарить мужика за свое спасение.
* * *
Когда я открываю глаза в следующий раз, за окном уже светло. Громко щелкает замок, медсестра заносит в палату поднос с завтраком. Вместе с ней приходят запахи больничной еды. Первое, что я делаю – жадно выпиваю чай. Медсестра, покачав головой, выходит за дверь и снова наполняет мой стакан из большого алюминиевого чайника. Я благодарно киваю ей, и она уходит. В углу палаты находится небольшая дверь, ведущая в санузел. Никаких задвижек на двери естественно нет. Как и зеркала над раковиной. Мне остается только догадываться, как я сейчас выгляжу. Да и не все ли теперь равно… Умывшись, неторопливо приступаю к еде. На завтрак сегодня кусок хлеба и пшенная каша, кажется, она даже на молоке. Есть можно, но вкуса ее я совсем не чувствую. Заставляю себя проглотить всю порцию, запиваю хлеб чаем. Желудок благодарно урчит, и только сейчас я понимаю, как давно не ел – последний мой завтрак был еще в Олимпийской деревне.
Вроде бы только сутки прошли, а Япония и Олимпиада вспоминаются уже как чудесный сон. Видимо, они были последним моим полезным делом в этой жизни и этой реальности. О журнале и МГУ теперь придется забыть. Из универа меня выпрут, а студенческий журнал тем, кто придет к власти, не нужен. Да и все статьи мои комитетчики наверняка уже изъяли, будут теперь в каждой строчке выискивать крамолу и антисоветчину. «Москвиных» в этой конторе хватает. Жалко, конечно, свой труд, статьи ведь действительно получились неплохими. Но больше всего мне жалко сейчас Когана-старшего, которого я на старости лет втравил в авантюру с журналом. Работал бы он сейчас в «Правде», продолжал писать свои фельетоны и горя бы не знал. Может, даже и про снятие Хрущева доверили отписаться – дескать, самодур и волюнтарист. Я с улыбкой вспомнил, как объяснял термин школьникам.
А теперь Когана затаскают по партсобраниям, всю душу из бедного еврея вытрясут, и ни одна ведь тварь за него не заступится! Прошлые заслуги никого не волнуют.
Мои невеселые размышления прерывает приход Андрея Николаевича. Утренний обход. Мои легкие снова тщательно прослушивают, простукивают и довольно кивают головой.
– Ну, кажется, обошлось без самого худшего. Организм молодой, борется. Курс лечения оставляю прежним, только раствор фурацилина для горла добавлю. – Врач косится на открытую дверь, за которой явно стоит охранник, тихо интересуется: – Жалобу на побои писать будешь?
– А стоит? – так же тихо отвечаю я. – Свидетелей нет, скажут, что это я сам пару раз о самолет ударился.
Врач хмыкает, ободряюще похлопывает меня по плечу.
– Ну, выздоравливай. И не унывай – все в жизни бывает. А за одного битого, сам знаешь, двух небитых дают.
На этой оптимистичной ноте мы с ним прощаемся. И я уже снова собираюсь вздремнуть, как в палату заходит новый персонаж.
Мужчина среднего возраста и роста, в очках, интеллигентной наружности, под распахнутым белым халатом виден строгий костюм-тройка. В руках портфель. Я грешным делом даже подумал, что это кто-то из ЦК или МГУ ко мне пожаловал, уж больно он был похож на одного из наших профессоров. Ан нет…
– Доброе утро. Я ваш следователь – полковник Комитета государственной безопасности Измайлов Юрий Борисович.
Пока я приходил в себя от удивления, кагэбэшник скромно примостился на стул рядом с койкой, снял свои очечки и принялся протирать их стекла белым носовым платком. И все это как-то спокойно, буднично, умиротворяюще, я бы сказал. Но весь мой жизненный опыт подсказывал, что заблуждаться на его счет не стоит. Этот матерый волк будет похлеще нагловатого, но простого, как пять копеек, щенка Москвина. А вот кстати…
– Прям целый полковник?! Какая честь! А как же лейтенант Москвин, который меня арестовывал?
– Ну… его перебросили на другое дело. А ваше буду вести я. Давно хотел с вами познакомиться, да все не судьба как-то. То вы в Крым мчитесь. – Измайлов тонко улыбается, – то в Японию улетаете. Кстати, почитал я ваши статьи, присланные оттуда, и должен признать, что пишите вы отлично! Да… за компьютерами – будущее.
Мягко стелит. Чего ж в гости не заглянул, если так познакомиться хотел? В общаге бы и поговорили.
– Так это моя профессия, я просто выполнял свой журналистский долг. За этим меня на Олимпиаду страна и посылала, – не поддался я на тонкую лесть следователя. – А ваше это «давно хотел познакомиться» мне как нужно расценивать? Как то, что вы давно за мной следите?
– Не то чтобы следим, но присматриваемся к вам, да. Уж больно вы необычный молодой человек.
– А генерал Мезенцев вообще в курсе, что вы меня арестовали, содержите в тюрьме и допрашиваете без предъявления обвинений? Лейтенант Москвин что-то такое говорил мне про подозрения в государственной измене. Но ведь это все несерьезно, да? И насколько я знаю, перед началом допроса арестованному всегда выдвигают официальное обвинение, а сам допрос ведут под протокол.
Измайлов едва заметно морщится, и мне почему-то вдруг кажется, что этот придурочный Москвин и его порядком достал. Да и абсурдность обвинения в госизмене полковник тоже прекрасно понимает.
– Зачем вы так, товарищ Русин? Это пока ведь еще не арест, а задержание и не допрос, а простая ознакомительная беседа. Допрашивать ваше здоровье не позволяет.
Ого! Значит, все еще «товарищ»? Не гражданин пока и не арест? Но про мое здоровье – явная отмазка. Надо будет – они и полуживого меня допросят. Похоже, просто сами до конца не понимают, что со мной дальше делать.
– Тогда что я здесь делаю?
– …Болеете? – добродушно улыбается мне Измайлов.
В юморе полковнику не откажешь. И от неудобных вопросов он мастерски уворачивается. Придется немного поднажать:
– И все-таки. Что насчет Степана Денисовича?
– Генерал Мезенцев отстранен от должности и. о. председателя КГБ и находится под домашним арестом. – Измайлов сочувствующе на меня смотрит: – Алексей! Степан Денисович не поможет. Иванов тоже.
Ладно, сделаю вид, что поверил. Правды он мне все равно не скажет.
– Так о чем вы со мной поговорить хотели, Юрий Борисович?
– О многом. Например, об этом.
Мне показывают фотографию, где я в хаки и в лихо заломленном берете сижу на броне бэтээра на фоне особняка Брежнева. Вид у меня на фото геройский и, я бы даже сказал, слегка бандитский, хоть сейчас на Кубу к Че Геваре. Просил ведь Димона спрятать понадежнее эти фото! Так нет – или ума не хватило, или же кто-то хорошо знал, где искать. Индус, что ли, сволочь?
– Об «этом» мне сказать нечего. Я под подпиской.
– А если в общих чертах?
– Если в общих, то как сержант запаса я выполнил прямой приказ председателя Совета обороны товарища Хрущева, который по факту является Верховным главнокомандующим ВС СССР. Приказ был направлен на защиту конституционного строя нашего государства. Все строго в рамках закона, превышения полномочий допущено не было. Генеральный прокурор Руденко вам это подтвердит. Дело в отношении меня закрыто.
Измайлов удивленно смотрит на меня, видимо, не ожидал такой подкованности от студента. А я спокоен.
– Хорошо… А зачем вы, Алексей, встречались с Никитой Сергеевичем в Крыму?
– В этом тайны нет. Меня попросили помочь одному ВИА с репертуаром, чтобы вывести ребят на достойный уровень.
– Ансамбль? И что, вывели?
Я кашляю, вытираю одеялом пот со лба. Нас прерывают – приходит медсестра для укола пенициллина. Затем «беседа» продолжается.
– Пока нет, это так быстро не делается. Но несколько песен мною уже написано, и первое прослушивание в Минкульте состоялось. Результат министра Фурцеву вполне устроил.
– Понятно… а с новым журналом чья идея? И какова цель?
Я опять сморкаюсь, тянусь за стаканом, что остался после завтрака. Ну все, полковник, ты конкретно попал! Вот только горло промочу. О своем любимом детище я могу говорить часами – учительский опыт не пропьешь, – а уж после недавней поездки в Японию у меня теперь столько новых тем появилось, что держись!
И дальше я с воодушевлением начинаю вещать Измайлову об острой необходимости студенческого журнала. В красках, с яркими примерами и с кратким пересказом статей, написанных в Японии.
Измайлов сначала слушал с интересом и даже задавал наводящие вопросы, потом уже, видимо, притомился и замолчал. Снова принялся протирать свои очечки. Привычка, что ли, такая? А я все рассказывал и рассказывал, пока опять горло не разболелось и меня не накрыл жуткий приступ кашля.
Полковник тут же воспользовался моментом и, сославшись на неотложные дела, свалил. Предупредив правда, что ближе к вечеру он снова меня навестит. А я что? Я завсегда поговорить с умным человеком! Тем более я уже понял главное – ничего конкретного у них на меня нет, одни доносы и сплетни, не подтвержденные фактами. Так что прокашлялся хорошенько и пошел снова полоскать горло.
* * *
После обеда, приняв лекарства, я снова завалился спать. А что еще делать? Мучить себя мыслями о Вике и о друзьях? Или строить догадки, не имея представления о том, что же сейчас происходит в верхах? Пустое занятие. Меня даже больше не беспокоит полная потеря связи с Логосом – что-то случилось, а сообщить забыли. Или не смогли.
Который день уже нет связи с высшими силами? Недели полторы точно прошло. И что мне теперь делать? Хоть отосплюсь для начала.
Часа в четыре, вскоре после очередного укола, снова пришел Андрей Николаевич. И снова начал меня тщательно простукивать и прослушивать. Похоже, это единственный человек, которому есть дело до моего здоровья.
А когда в конце моего осмотра в палату заглянул полковник Измайлов, хмурый доктор вдруг напустился на него:
– Товарищ полковник! Пациенту нужно срочно сделать рентген. У нас его в лазарете нет, значит, придется его везти в наш госпиталь на Пехотном переулке.
– А почему именно в госпиталь, а не в Лефортово?
– Потому что случай у него сложный, есть подозрение на вирусную пневмонию, и нужен специалист высокой квалификации. Сомневаюсь, что в Лефортове у нас есть пульмонолог, а в госпитале он точно есть.
– Не знаю… – Полковник поморщился. – А вы уверены, что рентген так уж необходим?
– Уверен! Я не могу с помощью одного стетоскопа точно сказать, что у пациента творится в легких. Поэтому тут нужен рентген. И в истории болезни я это отдельным пунктом указал. Если вы возражаете и готовы взять на себя ответственность, подпишите мне официальный отказ. Но тогда здоровье и жизнь этого пациента будет уже целиком на вашей совести.
Измайлов растерянно потер подбородок и уставился на меня, словно прикидывая в уме, сколько я еще протяну. На всякий случай я сделал грустную мину, что при таких печальных новостях было естественно, и снова принялся натужно кашлять, труда особого это тоже не доставило. Ох, тяжко мне!..
– Ему и правда так плохо? – неуверенно переспросил Измайлов
– Да. Мы делаем все что возможно, но без результатов рентгена я даже не могу быть на сто процентов уверен в правильности выбранного лечения.