Я никогда не скажу

Catherine McKenzie

I’LL NEVER TELL



© 2019 by Catherine McKenzie

© Сорокин, К., перевод, 2020

©ООО «Издательство АСТ», 2021





Аманда


22 июля 1998 года, 21:00



Мы только что начали церемонию зажигания фонарей — в мой последний год пребывания в лагере Макау. Постепенно во мне оживали воспоминания — запах дыма от походного костра, который мы устраивали каждую неделю; шум игр, походивший на внезапно начавшийся ливень; призывы и ответы, звучавшие среди леса, когда нужно было захватить чей-то флаг. Сосны и грязь, песок и солнцезащитный крем.

Идея проста, но весьма эффективна — сделать летающий фонарик из папиросной бумаги, свечей и проволоки, а затем написать желание на его хрупких стенках. Желание должно было исходить из самого сердца, ведь через несколько часов фонари будут зажжены и устремятся в небо, то поднимаясь, то опускаясь, чтобы, в конце концов, приземлиться на каком-то далеком берегу.

Церемония началась в сумерках за несколько дней до конца июльского тура. В ту последнюю ночь я держала заранее сделанный фонарь, стараясь не подносить его близко к телу, чтобы ненароком не раздавить, пока мы шли вместе с остальными обитателями лагеря к Свимминг Бич. В мои сандалии набились камешки, так что моя лучшая подруга Марго хихикнула, глядя на то, как я трясу задранной ногой.

— Предупреждение о камнепаде, — выдала она.

— Баю-бай, детка.

— Камень, ножницы, бумага.

— Рок[1] круглые сутки.

— Вы, двое, замолчите наконец? — раздраженно сказал Райан, поглядев на нас через плечо. Он был старшим братом Марго, и в свои двадцать лет казался матерым по сравнению с нами, семнадцатилетними — настоящий взрослый, причем объект моих тайных желаний, одно из которых я запечатлела на стенке фонарика.

Марго показала ему язык, потом состроила насмешливую гримасу. Как младшие вожатые мы были обязаны подавать положительный пример. Мы достаточно близко к сердцу принимали эту ответственность, к тому же беспокоились, что, если будем сильно шуметь по дороге на пляж, наши желания могут не сбыться. Существовали, в конце концов, определенные правила. Позаботится ли Великий Исполнитель Желаний о просьбах легкомысленных девушек? Нам не хотелось рисковать.

Всего нас было 150 человек — отдыхающих и представителей персонала, держащих разноцветные бумажные фонарики — настоящий калейдоскоп надежд и мечтаний. Мы потихоньку пробирались к пляжу, царило молчание вместо привычной франко-английской разноголосицы. Нас словно предупреждали о том, что грядет что-то важное, такое, которое пребудет вовеки. Озеро было без единой морщинки, как это часто бывает на закате, а его солоноватый запах был настолько знаком, что мы практически его не ощущали. Райан вывел нас к плавучим докам, ячейки которых качались у нас под ногами. Ни дуновения ветерка, восходящая луна отражалась в зеркальной глади озера идеально круглым пятном. В двухстах футах от нас швартовалась маленькая флотилия парусных лодок — скрипевшие фалы оскверняли своим шумом ночной покой.

Кто-то впереди меня споткнулся о край причала. Ноша упала из рук в воду.

— Мой фонарик!

— Тссс! — разом зашипели двадцать вожатых, всколыхнув ночь. Девочка десяти лет закрыла лицо руками, ее плечи дрожали. «Значит, не сегодня исполнятся ее желания», — подумала я, крепко сжав собственный фонарик, хотя и понимала, что моим надеждам тоже не суждено сбыться, а трепет в моем сердце был порожден скорее мыслями, нежели ожиданием.

Не сейчас…

Причал был расположен буквой U, этаким закругленным недоквадратом; если бы вы прошли по периметру, то снова оказались бы на пляже. На полпути, у большой спасательной пристани, Райан достал из кармана пластиковую зажигалку. Язычок пламени осветил его красивое лицо. В каждом летнем лагере был такой парень, как Райан — мальчишками он верховодил, а девчонки, в свою очередь, вешались на него. Когда лагерь Макау только начинал работу, у тогдашнего Райана в руке наверняка была бы «Зиппо», а изо рта свисала бы сигарета. Но на дворе был 1998 год: мы носили водолазки и шорты, а волосы у всех мальчишек напоминали вороньи гнезда.

Но свое дело зажигалка сделала.

Райан действовал быстро. Чтобы достичь наиболее впечатляющего эффекта, нам нужно было запустить в воздух фонарики одновременно. Когда я подошла к нему, то развернула свой так, чтобы надпись на стенке оказалась прижатой к моей толстовке: Райан был из тех парней, которые могли бы выхватить его из моих рук, чтобы прочесть желание. Прошлым летом, когда моя любовь к нему была в самом разгаре, он так и сделал. Но тогда я не посмела написать на стенке фонарика его имя. Вместо этого сделала глупую надпись, что, мол, хочу научиться хорошо управлять виндсерфингом. Он предложил дать мне несколько уроков, но как-то не всерьез. А я тогда была лишь одной из его многочисленных обожательниц.

Но этим летом все было иначе. Я осмелела и написала то, чего — а вернее, кого — я действительно хотела. Но вместо того, чтобы попытаться прочесть надпись, он наклонился поближе и спросил: «Увидимся на Острове позже?

Все, что я могла сделать, это кивнуть, когда мое сердце подпрыгнуло в груди, словно лягушка на горячей сковородке. Он щелкнул зажигалкой. Зажег свечу, и я на мгновение прижала фонарь к себе, чувствуя, как жар просачивается сквозь тонкую бумагу. Я двинулась вперед, к причалу, ожидая, что фонарик начнет вырываться из моих рук. Когда это, наконец, произошло, я подняла его и отпустила, наблюдая, как он присоединяется к остальным; потом обогнула причал и ступила на твердую землю.

Когда все фонарики устремились в небо, Марго начала петь «Горящий огонь» своим сладким голосом-альтом. Мы пели поочередно на английском и французском, снова и снова; наши голоса поднимались и затихали, словно лодки на волнах.

Когда наши фонари начали скрываться в тумане, мы с Марго подошли к Боут-Бич. Держа каноэ за нос и корму, мы спустили его на воду, поправили налобные фонарики и забрались внутрь.

А потом мы поплыли на остров.






Двадцать лет спустя

Пятница




Глава 1. Рутина





Шон


Для Шона Бута каждое утро, насколько он мог помнить, начиналось одинаково: он просыпался в маленькой комнате, кое-как упрятанной под водостоком; дешевые одеяла, под которыми он спал, обвивали лодыжки, ветер шумел в ветвях деревьев за его открытым окном.

Было 6:45. Всегда ровно 6:45. Ему не нужно было проверять время, он чувствовал его нутром. Шон немедленно встал. Бездельником его не назвал бы никто. У него был определенный распорядок, и он придерживался его. Минута уходила на то, чтобы снять полотенце со спинки кровати и обернуть его вокруг обнаженной талии. Еще несколько минут — душ в маленькой кабинке в конце коридора, сначала ледяной, а потом почти обжигающий. Он верил в пользу трехминутных обливаний — ни больше, ни меньше, причем «больше» означало расточительство. Он потер свой короткий ежик волос бруском мыла «Дав», затем брусок попутешествовал по его груди и морщинам на теле. В сорок пять лет их у него было предостаточно, хотя все остальное выглядело почти так же, как и всегда. Он выключил душ, почистил зубы и вернулся в комнату в 6:52. Воспользовавшись старым полотенцем, он стер оставшиеся капли воды, затем надел свои выцветшие брюки-карго и футболку с длинными рукавами. Приближался День труда[2], так что утренний холод задержится надолго, вплоть до полудня, и он решил покрасоваться в одной из своих двух толстовок лагеря Макау.

Было 6:58 утра, когда он ступил на лестницу, которая привела его в главную комнату. Уже на пороге его встретил запах яичницы и чуть пережаренного тоста. Войдя, он помахал Эми. Теперь, когда туристы разъехались, из всего кухонного персонала осталась одна она. Осталась, поскольку ждала скорого прибытия новых гостей.

Он толкнул скрипучую дверь веранды. Несмотря на яркое солнце, на траве все еще оставался иней. Надо было бы скосить траву, но придется подождать, пока влага не испарится.

Он подошел к концу деревянного крыльца и осмотрел внутренний двор — площадку для игры в мяч, магазин скобяных изделий на другом конце, дорогу к Боут-Бич и Свимминг Бич. Столетние сосны создавали впечатление замкнутости, но это никогда не беспокоило его. Это был единственный дом, который он когда-либо знал, единственный дом, в котором ему хотелось жить, и мысль о том, что ему придется распрощаться с привычной рутиной и маленькой комнатой вверху этого домика, была слишком тяжелой. Слишком…

Нет, пока рано беспокоиться, пока ничего еще не произошло. Мистер Макаллистер обещал, что о нем позаботятся, а ведь до этих пор все, о чем говорил мистер Макаллистер, сбывалось с завидной точностью. Ему нужно быть терпеливым. И Господу ведомо, что он знает, как этого добиться.

Он поднял руку и схватился за потертую веревку колокола. Хотя будить было некого, он все равно дернул за нее, возвещая о наступлении дня. Он прозвонил восемь раз: по одному на каждый час, и еще один — специально для нее. Звон резал его уши, причем правое слышало уже не так хорошо после многих тысяч таких упражнений.

Ну и хватит. Ему надо было кое-чем заняться.

Приближались Макрели.





Глава 2. Ты не вернешься домой





Марго


Когда Марго Макаллистер остановилась в городе у «Макдональдса» чтобы позавтракать бургером, которого ей не хотелось, и кофе, в котором она не нуждалась, она поняла, что намеренно тянет время. Она могла сколько угодно убеждать себя в том, что ей на самом деле хочется всего этого, что она соблюдает традицию, но разве можно было с полным правом назвать традицией то, чем она в последний раз занималась двадцать лет назад?

Однако руль почти сам собой повернулся в сторону подъездной дороги, а желудок заурчал, напоминая об отсуствующем завтраке. Так она и оказалась на стоянке, где запах горелого жира моментально вытеснил весь свежий воздух из ее машины. Поедая бутерброд, Марго поражалась — неужели именно эти выходные заставят ее испытать чувство дежа вю? Это была одна из причин, по которой она попросила Марка не приезжать — ей не хотелось вешать на него свое прошлое или позволить ему понять, что оно по-прежнему довлеет над ней. Она давно поняла, что он не из тех, кто может отправиться куда угодно безо всякого предварительного сценария. Наоборот, он без конца причитал, спрашивая: «И кто это опять был? или «Почему ты меня не представила? Одна мысль об этом уже утомляла ее, поэтому, когда он, наконец, предложил отправиться вместе, она отказалась. Это разозлило его так, что он даже не обернулся, чтобы попрощаться, когда она встала сегодня утром. Она разберется с этим, когда вернется. И без того с нее достаточно.

Вид с парковки «Макдональдса» был таким же, как и всегда. Грязная река, бетонный мост. Ряд туристических магазинов вдоль Мейн-стрит, забегаловка и прачечная самообслуживания, куда по выходным они ездили стирать одежду, в ожидании поглощая картофель фри и мороженое.

«Макдональдс» всегда представлялся ей этаким преддверием лагеря, ведь именно здесь останавливались родители Аманды, чтобы в последний раз угостить их, прежде чем бросить почти на целое лето. С тех пор, как ей исполнилось десять лет, ее родители разрешили ей оставаться с Амандой на пару недель, прежде чем начинался лагерный тур. Так он могла прибыть инкогнито, как это делали остальные. Тогда для «Макмаффина» было рановато, поэтому приходилось есть гамбургеры с картошкой фри. И они обычно сидели за одним из дряхлых столиков для пикника на неряшливо подстриженной лужайке, подставляя солнцу свою истосковавшуюся по нему за зиму кожу.

Но вид был таким же, и запах был таким же, и то, как в ее руке сморщилась бумага, в которую был завернут сэндвич — все было настолько знакомым, что она перестала замечать покрасневшие листья на растущих поблизости кленах, и снова будто бы вернулось лето. Ей будто бы опять было семнадцать, что бы это ни значило и о чем бы ей ни хотелось забыть.

Она покончила с бутербродом, смяла бумажную обертку и снова завела машину. Радиостанция, которая составляла ей компанию по пути из Монреаля, была теперь почти полностью заглушена статическими разрядами, поэтому она настроилась на местную французскую FM-трансляцию — CIMO, как ее называли, причем ее мышцы сделали это почти рефлекторно. Сейчас там передавали «Поймай Джигги» Уилла Смита. Боже мой. Сколько раз во время своего последнего лета они танцевали под эту глупую песенку Смита? И не сосчитаешь. У Аманды была потрясающе развита мимика, так что она подражала ему не только танцем, но и лицом. А той ночью, когда они на веслах плыли к Острову, их «на-на-на-на-на» так и раздавались эхом от поверхности воды.

— Для вас — все самые лучшие хиты, — сказал диктор, когда песня закончилась. «Самое лучшее с 1998 года».





* * *


Покрышки колес машины Марго подняли облако пыли, когда она ехала по длинной грязной дороге к лагерю Макау. Прошло двадцать лет, но ничего не изменилось. Она напрочь застряла в 1998 году, а тут еще эта радиостанция.

Словно слайд-шоу перед ней протянулась ее юность. Слева в лес уходила тропа, где она и Аманда впервые выкурили на двоих сигарету, и где их чуть было не застала ее сестра, Мэри. Она могла запросто настучать, так что пришлось прятаться.

Теперь она проезжала мимо амбаров, куда та же Мэри педантично являлась с наступлением рассвета, чтобы вычистить стойла и начать тренировать лошадей. Она проводила там столько времени, что сама начала издавать какой-то лошадиный запах. Мэри старалась приучить Марго к верховой езде, но сама Марго боялась этого как огня. Она изо всех сил халтурила, пытаясь ездить по возможности рысью, но, когда дело дошло до взятия барьеров, Марго сразу поняла — наездницей ей не быть.