Я иду искать

– Вы извините, что не приглашаю в дом. Я бы рад, но у нас с этим строго: никаких гостей. Даже торговцам нельзя переступать порог. Ученикам – можно, но не всем. Поначалу Мастер Иллайуни впускал нас в дом только спать. Такое было правило: заходи, когда уже едва на ногах стоишь, и, не раздеваясь, падай в постель. А как проснулся, сразу выходи во двор, прямо в окно. Только Таните с первого дня разрешалось проводить в доме столько времени, сколько захочет. Потом, примерно через год, мне и Карвену тоже стало можно. А Айсе до последнего дня запрещалось бодрствовать в доме. Она до сих пор злится на Мастера Иллайуни, думает, это было такое изощренное издевательство. И не верит, что на самом деле этот запрет – отчасти комплимент.

– Такой комплимент я бы, пожалуй, тоже не оценил, – хмыкнул я.

– Ну да, – согласился Менке. – Жить по таким правилам довольно неудобно. Мы даже мылись в море. И свои вещи хранили в сундуках под навесом, прямо во дворе. Хорошо еще, что зимы тут теплые, а от дождя можно спрятаться в садовой беседке. И кормили нас там же, за столом. Мастер Иллайуни проводил с нами на улице довольно много времени. Он не хотел никого обижать, просто берег свой покой. Кейифайи очень чувствительны. Им трудно находиться рядом с другими людьми в закрытом помещении. На свежем воздухе – еще куда ни шло. Но когда мы спим, им нравится быть рядом. Мастер Иллайуни говорит, любой спящий в доме милее шунуры.

– Чего-чего милее?

– Шунуры. Шунура – это такой местный зверек. Мелкий грызун с коротким густым мехом и пушистым хвостом, действительно очень славный. Практической пользы в хозяйстве от них никакой, но считается, что в доме, где живет шунура, у всех постоянно хорошее настроение и не бывает ссор. Однако поселить у себя шунуру по своей воле нельзя, она должна завестись сама. Влезть в окно или сделать подкоп. Иначе шунура решит, что оказалась в плену, и зачахнет.

– Ага, – кивнул я. – Ладно, с шунурами разобрались. Хоть что-то стало понятно. Вполне можно жить.

Менке сочувственно улыбнулся:

– Мы тут в первый год вообще ничего не понимали, хотя Мастер Иллайуни исправно отвечал на наши вопросы. А я вам за несколько минут пытаюсь все сразу пересказать. Представляю, каково вам приходится! Но что касается наших домашних правил, все более-менее просто: поначалу Мастер Иллайуни пустил в дом только Таниту, потому что она храбрая и спокойная. И при этом совсем не могущественная – в том смысле, что в старые времена в наших краях ее бы ни в один Орден не взяли.

– Да ладно тебе, – заступился я за Таниту. – Не взяли бы они, ишь! Будь у меня свой Орден, я бы ее сам позвал, и пусть все кусают локти, что им такое сокровище не досталось.

– Ну так это вы ее сегодня увидели. И, наверное, забыли, какой она была несколько лет назад. Но на самом деле здорово, что именно такой! На могуществе свет клином не сошелся, а вот уродиться с характером, способным с первого взгляда пленить старого кейифайя – огромная удача. Это же именно Танита познакомилась с Мастером Иллайуни – случайно, на рынке в Капутте. Они сразу друг другу очень понравились, и Мастер Иллайуни, недолго думая, решил взять Таниту к себе в ученицы – не за какие-то выдающиеся способности, а просто потому что рядом с ней одно удовольствие находиться, и помощь по дому от такой приятно принять. А нас позвал просто за компанию: не хочешь бросать друзей? – ладно, возьму всех. Забавно, что в итоге с Мастером Иллайуни остался именно я. Далеко не такой милый, как Танита, не настолько умный, как Карвен и гораздо менее могущественный, чем Айса. Еще недавно я бы сказал не «забавно», а «удивительно». Но на самом деле, ничего удивительного тут нет. Когда видишь человека впервые, знаешь только, в какую сторону его будет легко повести. А во что он превратится по дороге, это всегда сюрприз. Мастер Иллайуни говорит, именно непредсказуемость делает нас в его глазах истинными сокровищами. Не только нас четверых, а вообще всех людей. В смысле не-кейифайев. Со своими ему не так интересно: все понятно с первого взгляда. Поэтому он предпочитает иметь дело с людьми, хотя это довольно мучительно.

– Мучительно? – переспросил я. – Слушай, ну конечно! Сразу мог бы сообразить. Я же однажды встречался с куманским халифом Цуан Афией[12]. И перед началом аудиенции его придворные просили меня сохранять полное спокойствие, потому что халиф очень страдает от перепадов чужого настроения.

– Да, именно, – кивнул Менке. – Я тоже о нем такое слышал. А ведь куманский халиф сравнительно молод. И не чистокровный кейифай; общеизвестно, что один из его предков, участник похода Ульвиара Безликого, привез жену откуда-то из наших краев. Так что халифу гораздо легче, чем Мастеру Иллайуни.

– Боюсь, он с тобой не согласился бы, – невольно улыбнулся я, вспоминая, как перекосило беднягу Цуан Афию от первой же моей тревожной мысли.

– Конечно, не согласился бы. Известное дело, своя голова всегда болит сильнее сотни чужих.

– Интересно все-таки, почему кейифайям так трудно нас выносить? – спросил я. – Я тоже ощущаю чужую силу, но получаю от этого удовольствие, причем совершенно вне зависимости от настроения ее обладателя. Пусть себе злится и нервничает, сколько хочет, мне все равно приятно находить рядом. Физически, я имею в виду, обычного человеческого сочувствия это не отменяет. Но у кейифайев явно не в сочувствии дело. Что они ощущают, когда рядом оказывается беспокойный могущественный человек? Боль, раздражение, помутнение рассудка? Или просто такое же беспокойство, но оно с непривычки кажется невыносимым? Ты знаешь?

Менке задумался.


– Если я правильно понимаю, – наконец сказал он, – в восприятии кейифайев всякий человек своего рода звук. И чем больше у нас внутренней силы, тем громче мы звучим. Тихих, то есть слабых людей им терпеть несложно, а таких уравновешенных, как Танита, даже приятно, все равно что слушать доносящуюся издалека благозвучную музыку. Но начиная с определенной громкости, то есть, степени личного могущества, мы становимся совершенно невыносимы, если только не звучим в определенном вдохновляющем ритме, тогда нам, конечно, цены нет… Эх, я наверное очень непонятно объясняю!

– Умеренно непонятно, – успокоил его я. – Я, конечно уже изрядно запутался, но с ума ты меня пока не свел. Так что продолжай. Как получилось, что вас с Карвеном все-таки пустили жить в доме? Неужели за год вы настолько ослабли? Глядя на тебя сейчас, непросто в это поверить.

– Конечно, нет, – улыбнулся Менке. – Не ослабли, а изменились. Много времени проводили рядом с Мастером Иллайуни, учились у него разным вещам и постепенно стали звучать иначе. В том самом вдохновляющем ритме, о котором я говорил. В этом смысле мы оба хорошие ученики. Я был очарован, а Карвен – только заинтересован, но этого оказалось достаточно, чтобы настроить его на нужный лад. А Айса… Ну, вы же помните Айсу!

– О да. И, пожалуй, понимаю, почему ее так и не пустили в дом, – кивнул я. – Был бы я старым кейифайем, тоже постарался бы держаться от нее подальше. Уверен, она ни за что не стала бы звучать в приятном для других ритме, даже если бы умела этим управлять. Потому что стараться кому-то понравиться – это малодушно.

– Да, именно. Мастер Иллайуни говорил, Айса просто не рождена, чтобы быть чьей-то ученицей. Слишком для этого хороша. Такие люди как она все делают сами. Ну или не делают ничего. Второе, к сожалению, чаще, потому что в одиночку очень трудно справиться с собственной силой. Но помощь они не любят и не умеют принимать.

– Ладно, это более-менее понятно, – вздохнул я. – А чему, собственно…

Я хотел спросить: «А чему, собственно, вы здесь учились?» – но не успел. На мой затылок легла рука, легкая и горячая, как свежеиспеченная лепешка. И тихий вкрадчивый голос произнес:

– Эй, Менке, где ты берешь таких приятелей? Я тоже хочу.



Обернуться и посмотреть, кто это так беспардонно меня хвалит, я тоже не успел. Потому что буквально миг спустя на моих коленях уже сидела тонкая как стрела, легкая как пух, теплая как кошка женщина и обнимала меня столь пылко, словно я был ее любимым, невесть куда сгинувшим женихом. И вот наконец вернулся.

Она показалась бы мне бесплотной, если бы не тяжелая грива длинных светлых волос, окутывавших ее как плащ и убедительно грубое сукно скрывавшейся под ними одежды. Пахла она как здешнее море, чем-то сладким и пряным, скорее аппетитно, чем соблазнительно. Лучшая в Мире женщина-пунш.

– От твоего любопытства скоро море выйдет из берегов, – прошептала она, не то укоризненно, не то восхищенно. – Таким звонким людям как ты следует быть прямодушными: хочешь что-то узнать, сразу спрашивай, а не терпи, ожидая, пока ответ придет сам. Потому что не-вы-но-си-мо! Я вон даже за полмили отсюда из-за тебя уснуть не могу, с боку на бок ворочаюсь, все думаю: «Интересно, чему же это я такому детей учу?» – и рассмеялась, доверчиво уткнувшись носом мне в шею.

Сказать, что все это было несколько неожиданно – не сказать ничего. Незнакомые люди довольно часто испытывают ко мне необъяснимую симпатию, но так бурно ее до сих пор никто не проявлял. Жители Ехо, впрочем, вообще достаточно сдержаны; подозреваю, это в большой степени наследие Смутных Времен, когда любое непрошенное прикосновение к другому человеку могло оказаться попыткой его заколдовать, а значит считалось таковой по умолчанию и могло иметь чрезвычайно неприятные последствия. Традиции, порожденные требованиями безопасности, так живучи, что долго сохраняются и после полной утраты практического смысла, поэтому у нас даже влюбленные редко ходят по улицам обнявшись, а обычный хлопок по спине считается предложением настолько близкой дружбы, что трижды задумаешься прежде, чем кого-то так осчастливить. А если хочешь, чтобы лучшие друзья, забыв о воспитании, повисли у тебя на шее, желательно умереть у них на глазах, а потом воскреснуть. На худой конец, пропасть без вести хотя бы на год.

В общем, до сих пор самым невоздержанным человеком в моем окружении был я сам. Это очень удобно. Гораздо веселее гоняться за другими, угрожая прилюдно заключить их в объятия, чем растерянно таращиться на вцепившуюся в тебя прекрасную незнакомку, мучительно соображая, что с ней теперь следует сделать: поцеловать? Аккуратно стряхнуть? Или просто вежливо поинтересоваться, как ее зовут?

Пока я все это обдумывал, женщина отпрянула от меня так же стремительно, как только что набросилась. Усевшись в нескольких метрах от меня, сказала:

– Да, конечно, ты же угуландец. У вас не принято обнимать незнакомцев, чтобы побольше о них узнать. Сколько земель, столько обычаев, всего в голове не удержишь. Поэтому я поступаю, как самому удобней.

Только тогда я понял, что никакая она не женщина. Юноша, почти мальчик, в том возрасте, когда довольно легко перепутать… нет, погоди, какой, к темным магистрам, мальчик, взрослый мужчина, почти старик, не то чтобы женственный, но вполне можно принять его за старуху… только что было можно принять за старуху, наверное, все дело в ракурсе, или в обманчивом розовом сумеречном свете, или просто в моем зрении, которое только притворяется острым, а на самом де

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.