Я иду искать

Вопреки ожиданиям, сэр Шурф вовсе не выглядел человеком, испытывающим непереносимые страдания от моего визита. Более того, занятым по горло он тоже не выглядел. И кувшин камры на его столе вряд ли успел появиться именно за ту долю секунды, которая ушла у меня на дорогу. И выражение лица у него было какое-то странное, я даже не сразу понял, что оно означает. Подозрительно похоже на приветливую улыбку. Возможно, это и была приветливая улыбка, каких только чудес не случается.

– У тебя парадоксальное чувство времени, – сказал мой друг, протягивая мне кружку. – Никак не могу понять, есть оно у тебя или нет. Нынче утром ты ухитрился оторвать меня от дел в самый неподходящий момент, хуже просто не придумаешь. Зато сейчас сделал все идеально. Объявился буквально секунду спустя после того, как я заперся в кабинете с этим кувшином и твердым намерением на четверть часа забыть о делах.

– Это не чувство времени, а просто чувство камры, – сказал я, принимая из его рук кружку. – Терпеть не могу, когда ее пьют без меня. И стараюсь по мере сил препятствовать столь безответственному разбазариванию хорошего продукта… Прости, я правда не хотел лишний раз тебя беспокоить. Честно терпел сколько мог. Но мою голову надо срочно привести в порядок, а мастеров – раз-два и обчелся. Ну ладно, раз-два-три. При этом к леди Сотофе соваться совершенно бессмысленно: она скажет, что я большой молодец, сочинил себе много интересных и совершенно безобидных проблем, даст пирожок и велит выметаться. А Джуффин предусмотрительно сбежал куда-то за пределы человеческого понимания. Ты, кстати, в курсе?

– Естественно, – флегматично кивнул сэр Шурф. – В настоящее время он обязан официально уведомлять меня обо всех своих отлучках; кажется, именно в таких случаях полагается добавлять: «и это довольно забавно». Тебя беспокоит его уход?

– Будешь смеяться, но не особенно.

– Уже неплохо.

– Еще как плохо! – возразил я. – На этот счет ты бы меня довольно быстро утешил. А так – слушай, ты даже не представляешь, какой ужас тебе предстоит!

И с непередаваемым облегчением дорвавшегося до исповеди грешника вывалил на него историю случайной встречи с Айсой, щедро приправленную почти беспочвенными подозрениями, довольно скудной информацией, полученной от Кофы, и большим парадным набором угрызений моей совести, которая просыпается крайне редко, зато сразу очень злой и голодной, как медведь-шатун.

Сэр Шурф – человек уникальной выдержки. О его самообладании можно слагать легенды. Но я все равно удивился, что он не запустил в меня каким-нибудь тяжелым предметом сразу после того, как я, подробно описав свои душевные терзания, внезапно исполнился вдохновения и завел эту волынку по новой. А только кротко сказал:

– Да, я уже понял.

Колоссальным усилием воли я заставил себя заткнуться, а он задумчиво уставился в окно. Наверное, наслаждался долгожданной тишиной.

Наконец Шурф сказал:

– Уличное происшествие, свидетелем которого ты случайно стал, и твоя так называемая вина – это две разных проблемы. И рассматривать их следует независимо друг от друга. Не приписывать леди Шиморе заведомо преступные намерения, желая убедить себя, что она осталась такой же отчаянной ведьмой, какой была до изгнания. Но и не игнорировать некоторые подозрительные детали ее поведения, памятуя о собственной необъективности. Когда хочешь разобраться в деле, сперва следует изъять из него личную заинтересованность, которая мешает ясно мыслить и заставляет интерпретировать любые факты выгодным для тебя образом. Прости, что говорю банальности, но иногда об этом приходится напоминать.

Я молча кивнул, потому что был согласен с каждым его словом.

– Что касается поведения леди Шиморы, я бы на твоем месте тоже им заинтересовался, – добавил мой друг. – Любой двусторонний контакт бодрствующего со сновидцем сам по себе довольно любопытное и пока малоизученное явление. К тому же я, как и Абилат, никогда прежде не слышал, что в Суммони, да и вообще где-либо в Уандуке существует традиция исцеления в сновидении. Тем более удивительно утверждение, будто именно с этого там начинается обучение новичков. Вполне допускаю, что леди сказала тебе правду, вернее, просто повторила слова своего наставника, но если так, значит, ее обучал чрезвычайно интересный человек. И, как всегда в подобных случаях, сразу встает вопрос: чему именно ее обучали? И, что еще более важно, каким образом работают эти методы здесь, в Сердце Мира? Каких сюрпризов нам следует ожидать?

Я снова кивнул, поскольку и сам уже успел об этом подумать. Раз триста пятьдесят.

– А что до твоей вины перед леди Шиморой и ее товарищами, прими мои поздравления, сэр Макс. Это настолько нелепо, что ты даже меня сумел удивить. Я привык думать, будто очень неплохо тебя знаю. И твоя сверхъестественная способность устроить драму на пустом месте для меня совсем не секрет. Но что место может оказаться до такой степени пустым, а драма при этом настолько масштабной, я все-таки не предполагал.

– Почему это – на пустом? – удивился я. – По-моему, у меня есть основания…

– Да нет у тебя никаких оснований, – отмахнулся он. – Ладно, если хочешь, давай разбираться по пунктам. Смотри: во-первых, ты сейчас почему-то рассуждаешь так, словно эти молодые люди были отправлены в изгнание исключительно по твоему капризу. Вынужден напомнить: дело обстояло иначе. Они нарушили закон Соединенного Королевства и были наказаны согласно все тому же закону. Это ты, надеюсь, осознаешь?

– Да, но…

– «Да» звучит обнадеживающе, а с «но», будь добр, повремени, пока не дослушаешь. Насколько я помню подробности того дела, первоначально сэр Джуффин намеревался отправить в ссылку всех восьмерых, а ты предложил дать им возможность выбрать между изгнанием и заключением в Холоми. А вовсе не обрек так называемых «бедных детей» во главе с леди Шиморой на многолетние скитания с целью получить возможность издевательски не осведомляться об их делах, как можно подумать, слушая тебя сейчас.

Я уныло кивнул. Дескать, ладно, не обрек. А фигли толку.

– Собственно, все, что ты сделал, – лично вывез их за пределы Угуланда. Как человек, неоднократно путешествовавший в твоем обществе, сомневаюсь, что совместная поездка причинила осужденным непереносимые страдания, нанесшие невосполнимый ущерб их психике.

Я невольно улыбнулся.

– Страданий точно не было. Насчет невосполнимого ущерба не так уверен.

– Имеешь в виду что ты им понравился? – усмехнулся мой друг. – Произвел неизгладимое впечатление, потому что смотрел на них как на равных, говорил всякие вдохновляющие вещи и казался человеком, рядом с которым хочется оставаться вечно? От лица всех твоих многочисленных жертв, сэр Макс, уверяю тебя, что с этим вполне можно жить. Причем даже лучше, чем прежде.

Я ошеломленно моргнул. Иных контраргументов у меня пока не было.

– Главный секрет твоего обаяния состоит в том, что ты нас идеализируешь, – сказал Шурф. – И меня, и этих ребят, и вообще всех, кто хоть сколько-нибудь тебя заинтересует. И делаешь это настолько убедительно, что мы тебе верим. И даже отчасти превращаемся в удивительных незнакомцев, великодушно выдуманных тобой ради обретения какого-нибудь дополнительного, одному тебе необходимого смысла. Ну и заодно для того, чтобы было проще с нами уживаться. Поскольку чего-чего, а снисходительности в тебе нет совсем. Что на самом деле только к лучшему. Снисходительность, вопреки общепринятым представлениям, куда большее зло, чем непримиримость.

Контраргументов у меня так и не прибавилось. Поэтому пришлось снова моргнуть. Еще более ошеломленно.

– А чему ты, собственно, так удивляешься? – спросил Шурф. – Ничего нового я тебе не сказал. Ты и сам знаешь, что обычно нравишься людям. Это происходит, в первую очередь, потому, что в твоем присутствии они начинают нравиться себе. Конечно, дети, которых ты увозил в ссылку, смотрели на тебя, как арварохцы на изображения своего Мертвого Бога. Рядом с тобой они ощущали себя настоящими героями, могущественными колдунами, без пяти минут обладателями всех тайн и сокровищ Мира – приятный, возвышающий опыт, который дает хороший настрой, иначе говоря, приносит удачу. Но на тебя эта их естественная реакция не накладывает никаких дополнительных обязательств. Мне казалось, ты это и сам прекрасно понимаешь. Во всяком случае, прежде ты не считал себя обязанным всю жизнь опекать каждого, кому имел неосторожность понравиться.

– Опекать, не опекать, а все-таки время от времени интересоваться их делами мог бы, – вздохнул я.

– Они тоже могли, – пожал плечами мой друг. – Никто не мешал твоим юным приятелям прислать тебе зов и рассказать о своих делах, или попросить совета. Можно сколько угодно оправдываться стеснительностью или опасением показаться назойливыми, но, на мой взгляд, если человек не сделал чего-то настолько простого в исполнении, значит, недостаточно этого хотел. До сих пор ты придерживался сходной позиции. Что это вдруг с тобой стряслось?

– Нннууу… – протянул я. И уже приготовился повторить на бис свои покаянные рассуждения, на три четверти состоящие из скорбных междометий, но Шурф внезапно сменил тему.

– Уандукская магия – очень интересная штука, – задумчиво сказал он. – У нас о ней очень мало знают – прежде всего потому, что не слишком интересуются. Высокомерная уверенность, будто вдали от Сердца Мира ничего интересного происходить не может, имеет власть даже над лучшими из умов; собственно, мне самому понадобилось немало времени, целый хор авторитетных мнений и несколько чрезвычайно вдохновляющих практик, чтобы окончательно избавиться от этого заблуждения.

– Ты это к чему? – насторожился я.

Но Шурф только отмахнулся. Дескать, сейчас сам поймешь.

– Древние кейифайские колдуны, чье наследие лежит в основе современных магических практик Уандука, придавали огромное значение эмоциональной сфере и стремились установить над ней полный контроль. «Глупец стремится к власти над чужим телом, кошельком и умом, мудрец – только к власти над чужим сердцем, ибо сердце приведет с собой и ум, и тело, и кошелек», – так семнадцать тысяч лет назад писал в наставлении сыновьям выдающийся мыслитель и чародей своего времени, предок нынешнего куманского халифа Удара цуан Афия. И, как ты понимаешь, теоретическими рассуждениями он и его коллеги не ограничивались. За минувшие тысячелетия уандукские маги создали неисчислимое множество способов влиять на настроение, чувства и переживания других людей. Собственно, уандукская любовная магия, получившая у нас довольно широкую известность благодаря обостренному интересу обывателей к этой теме – всего лишь небольшая часть обширной области знаний об устройстве психики человека и приемов, позволяющих сознательно ею управлять.


Я не стал снова спрашивать: «Ты это к чему?» – но если бы умел превращаться в гигантский вопросительный знак, сделал бы это безотлагательно.

– Вынужден признать, что мои познания в уандукской магии крайне поверхностны и ограничены вполне общедоступными сведениями, – сказал сэр Шурф. – Но даже их достаточно для подозрения, что ты стал жертвой одного из чрезвычайно простых и популярных среди жителей Уандука магических приемов, позволяющих манипулировать чувствами собеседника. Например, заставить его испытать внезапную симпатию или, наоборот, необъяснимую неприязнь. Или, как в твоем случае, почувствовать себя виноватым.

– Что? – изумленно переспросил я. – Ты думаешь, Айса меня заколдовала? И я только поэтому переживаю, что забыл о них, как последняя свинья?

– Скажем так, я вполне допускаю, что подобное колдовство могло иметь место. Иного разумного объяснения твоему состоянию я в любом случае не нахожу. Чувство вины никогда не было твоей уязвимой точкой. У тебя другие демоны.

– Прекрасная версия! – обрадовался я. – Хотя я тогда, конечно, выхожу полным придурком: меня заколдовали, а я и не заметил. Но ладно, к этой роли мне не привыкать.

– Не преувеличивай, – сказал мой друг. – Знаю я эти вкрадчивые уандукские приемы. Даже если заранее предполагаешь, что на тебя могут наложить заклятие, все равно ничего не заметишь. Сам так пару раз попадался.

– Ты?! Извини, не верю.

– Дело было довольно давно, – улыбнулся он. – К тому же, никаких зримых последствий эта ворожба не возымела. Я все-таки обучен контролировать свое поведение и не ставить его в непосредственную зависимость от испытываемых чувств, если только сам не решу, что в данный момент это может быть полезно. Ну или просто приятно – иногда это тоже веский аргумент.

– А когда все закончится? Ну, если Айса меня действительно заколдовала. У этих дурацких уандукских заклинаний есть какой-то срок действия?

– Достоверными сведениями на этот счет я не располагаю. Однако, достаточно хорошо зная человеческое устройство, я почти уверен, что срок действия самого заклинания может быть совсем невелик. Не удивлюсь, если оно активно воздействует вообще только в момент произнесения, а все остальное заколдованный делает сам. То есть накручивает себя. Ну или, наоборот, успокаивает, если владеет соответствующей техникой.

– Соответствующей техникой? – обреченно переспросил я. – А твои дыхательные упражнения помогут?

– Разумеется помогут. И дюжины лет не пройдет, как ты выбросишь из головы этот досадный эпизод, – пообещал сэр Шурф.

Некоторое время он с нескрываемым удовольствием разглядывал мою вытянувшуюся физиономию, а потом наконец сжалился и добавил:

– Но есть и более простой способ уладить проблему, причем вне зависимости от того, стал ты жертвой уандукского заклинания или исключительно собственных фантазий. Удивительно, что ты сам до сих пор им не воспользовался.

– Что за способ?

– Поговорить.

– С кем? – растерялся я.

– Ну как – с кем. С людьми, перед которыми ты якобы провинился. Послать зов каждому из них, вежливо попросить прощения за то, что делаешь это с некоторым опозданием, выслушать, что тебе скажут в ответ, и закрыть вопрос.

– Слушай, а почему я до сих пор этого не сделал? – изумленно спросил я.

– Вероятно, потому, что у тебя довольно оригинальное мышление? – предположил Шурф.

Иногда он бывает поразительно великодушен.

– Похоже, мудрая природа создала тебя специально для того, чтобы компенсировать эту мою… эээ… оригинальность, – вздохнул я. – Осталось понять, с какой удивительной целью она создала меня.

– Да нечего тут понимать, – отмахнулся мой друг. – Некоторые вещи природа создает просто так, без какого-то дополнительного практического смысла. Для красоты и разнообразия.

Я рассмеялся – не столько от его слов, сколько от облегчения, охватившего меня так внезапно, словно я и правда все это время был заколдован, а он меня каким-то образом расколдовал.





* * *


Безмолвная речь отличается от обычного разговора тем, что слушать гораздо легче, чем говорить. Строго говоря, не услышать того, кто прислал тебе зов, практически невозможно: если ты в сознании и не спишь, его голос зазвучит у тебя в голове, хочешь ты того или нет. А вот ответить гораздо труднее, для этого требуется и знание специальной техники, и концентрация, и конечно практический опыт. В этом смысле я крайне невыгодно отличаюсь от большинства окружающих, использующих Безмолвную речь с раннего детства – то есть никак не меньше сотни лет. Им кажется, нет ничего проще и естественней таких разговоров на расстоянии, а я до сих пор быстро от них устаю. Но тут ничего не поделаешь, если уж живешь в столице Соединенного Королевства, без этого навыка не обойтись.

По моему опыту, чем ближе ты знаком с адресатом, тем проще послать ему зов. Связаться с человеком, которого видел всего пару раз в жизни, трудней, чем с лучшим другом, но это ни в какое сравнение не идет с усилиями, которые приходится прикладывать, чтобы установить Безмолвный диалог с незнакомцем, которого не знаешь даже в лицо. Несколько раз мне удавалось и такое, но, честно говоря, именно этот подвиг совсем не хотелось бы повторять.

Я шел по вечернему городу и вспоминал ребят, которых когда-то увозил в ссылку. Прикидывал, кто из них тогда впечатлил меня меньше прочих, а значит, и запомнился хуже – вот именно с него и начну, пока не успел устать. Вернее, с нее. С леди Таниты, такой тихой и молчаливой, что я бы, пожалуй, вообще о ней не вспомнил, если бы не разговор с Кофой, добросовестно перечислившим всех наших бывших изгнанников.

Приняв решение, я огляделся по сторонам, увидел высокое раскидистое дерево вахари, чрезвычайно удачно выросшее в промежутке между двумя жилыми домами – чем не переговорный кабинет? Вскарабкался повыше, чтобы укрыться от случайных взглядов, вдохнул поглубже, зажмурился, как перед прыжком в воду, воспроизвел перед внутренним взором то немногое, что смог вспомнить о маленькой смуглой тихоне – веселые темные глаза на неулыбчивом лице, кудрявый смоляной завиток над ухом, и как она вдруг сказала в ответ на мое опасение, что без карты я пожалуй завезу их магистры знают куда: «Магистры знают куда – это именно то, что надо!» Ну, в общем, вспомнил даже больше, чем надеялся, облегчил себе задачу, можно и поговорить.

«Хорошего вечера, – сказал я, вернее, подумал, одновременно представляя, как мой голос звучит в голове собеседницы. – Понимаю, что несколько неожиданно, но…»

Я собирался извиниться за беспокойство, объяснить, что возник в ее жизни не по долгу службы, просто решил узнать, как дела, хотя, безусловно, отдаю себе отчет, что сделать это следовало гораздо раньше. Но не успел сказать больше ни слова, потому что в этот момент мое внутреннее пространство чуть не взорвалось от звонкого девичьего смеха; вот это, кстати, действительно мало кто умеет – транслировать при помощи Безмолвной речи смех.

Ну или просто не хотят.

А потом Танита сказала: «Вы не представляете, как я рада! Здорово, что вы вспомнили обо мне именно сегодня. Вы придете на наше выступление?»

«Выступление?! Будь милосердна, мне надо переварить эту неожиданную информацию».

«Переваривайте! – великодушно разрешила Танита. – А я пока еще раз скажу: как же я рада, что вы вдруг объявились! Добрый знак. Теперь точно все будет отлично».